ходили всякие слухи, и некоторые из них при всей своей нелепости могли
оказаться верными.
Он отошел от деревни шагов на пятьсот, когда его нагнала Нава. Он
остановился.
- Ты почему без меня ушел? - спросила Нава немного запыхавшимся
голосом. - Я же тебе говорила, что я с тобой уйду, я одна в этой деревне
не останусь, нечего мне одной там делать, там меня никто и не любит, а ты
мой муж, ты должен меня взять с собой, это еще ничего не значит, что у нас
нет детей, все равно ты мой муж, а я твоя жена, а дети у нас с тобой еще
появятся... Просто я честно тебе скажу, я пока еще не хочу детей,
непонятно мне, зачем они и что мы с ними будем делать... Мало ли что там
староста говорит или этот твой старец, у нас в деревне совсем не так было:
кто хочет, у того дети, а кто не хочет, у того их и нет...
- А ну вернись домой, - сказал Кандид. - Откуда это ты взяла, что я
ухожу? Я же на Выселки, я же к обеду буду дома...
- Вот и хорошо, вот я с тобой и пойду, а к обеду мы вместе вернемся,
обед у меня со вчерашнего дня готов, я его так спрятала, что его даже этот
твой старик не найдет...
Кандид пошел дальше. Спорить было бесполезно, пусть идет. Он даже
повеселел, ему захотелось с кем-нибудь сцепиться, помахать дубиной,
сорвать на ком-нибудь тоску и злость, и бессилие, накопленное за
сколько-то там лет. На ворах. Или на мертвяках - какая разница? Пусть
девчонка идет. Тоже мне, жена, детей она не хочет. Он размахнулся как
следует, ахнул дубиной по сырой коряге у обочины и чуть не свалился:
коряга распалась в труху, и дубина проскочила сквозь нее, как сквозь тень.
Несколько юрких серых животных выскочили и, булькнув, скрылись в темной
воде.
Нава скакала рядом, то забегая вперед, то отставая. Время от времени
она брала Кандида за руку обеими руками и повисала на нем очень довольная.
Она говорила об обеде, который так ловко спрятала от старца, о том, что
обед могли бы съесть дикие муравьи, если бы она не сделала так, что
муравьям до него в жизни не добраться, о том, что разбудила ее какая-то
вредная муха и что, когда она вчера засыпала, он, Молчун, уже храпел, а во
сне бормотал непонятные слова, и откуда это ты такие слова знаешь, Молчун,
просто удивительно, никто у нас в деревне таких слов не знает, один ты
знаешь, и всегда знал, даже когда совсем больной был, и то знал...
Кандид слушал и не слушал, привычный нудный гул отдавался у него в
мозгу, он шагал и тупо думал о том, почему он ни о чем не может думать,
наверное, это от бесконечных прививок, которыми только и занимаются в
деревне, когда не занимаются болтовней, а может, еще от чего-нибудь...
Может быть, это сказывается весь дремотный, даже не первобытный, а
попросту растительный образ жизни, который он ведет с тех незапамятных
времен, когда вертолет на полной скорости влетел в невидимую преграду,
перекосился, поломал винты и камнем рухнул в болота... Вот тогда меня,
наверное, и выбросило из кабины, подумал он. Ударило обо что-то головой,
так я больше и не оправился... А если б не выбросило, то я бы утонул в
болоте вместе с машиной, так что это еще хорошо, что меня выбросило... Его
вдруг осенило, что все это - умозаключения, и он обрадовался; ему
казалось, что он давно потерял способность к умозаключениям и может
твердить только одно: послезавтра, послезавтра...
Он глянул на Наву. Девчонка висела у него на левой руке, смотрела
снизу вверх и азартно рассказывала:
- Тут все они сбились в кучу, и стало страшно жарко, ты знаешь ведь,
какие они горячие, а луны в ту ночь совсем не было. Тогда мама стала
подталкивать меня тихонько, и я проползла на четвереньках у всех под
ногами, и мамы уж больше мне видеть не привелось...
- Нава, - сказал Кандид, - опять ты мне эту историю рассказываешь. Ты
мне ее уже двести раз рассказывала.
- Ну так и что же? - сказала Нава, удивившись. - Ты какой-то
странный, Молчун. Что же мне тебе еще рассказывать? Я больше ничего не
помню и не знаю. Не стану же я тебе рассказывать, как мы с тобой на
прошлой неделе рыли погреб, ты же это и сам все видел. Вот если бы я рыла
погреб с кем-нибудь другим, с Колченогом, например, или с Болтуном... -
Она вдруг остановилась. - А знаешь, Молчун, это даже интересно. Расскажи
ты мне, как мы с тобой на прошлой неделе рыли погреб, мне еще никто об
этом не рассказывал, потому что никто не видел...
Кандид опять отвлекся. Медленно покачиваясь, проплывали по сторонам
желто-зеленые заросли, кто-то сопел и вздыхал в воде, с тонким воем
пронесся рой мягких белесых жуков, из которых делают хмельные настойки,
дорога под ногами то становилась мягкой от высокой травы, то жесткой от
щебня и крошенного камня. Желтые, серые, зеленые пятна - взгляду не за что
было зацепиться, и нечего было запоминать. Потом тропа круто свернула
влево, Кандид прошел еще несколько шагов и, вздрогнув, остановился. Нава
замолчала на полуслове.
У дороги, головой в болоте, лежал большой мертвяк. Руки и ноги его
были растопырены и неприятно вывернуты, и он был совершенно неподвижен. Он
лежал на смятой, пожелтевшей от жары траве, бледный, широкий, и даже
издали было видно, как страшно его били. Он был как студень. Кандид
осторожно обошел его стороной. Ему стало тревожно. Бой произошел совсем
недавно: примятые пожелтевшие травинки на глазах распрямлялись. Кандид
внимательно оглядел дорогу. Следов было много, но он в них ничего не
понимал, а дорога впереди, совсем близко, делала новый поворот, и что было
за поворотом, угадать он не мог. Нава все оглядывалась на мертвяка.
- Это не наши, - сказала она очень тихо. - Наши так не умеют. Кулак
все грозится, но он тоже не умеет, только руками размахивает... И на
Выселках так тоже не умеют... Молчун, давай вернемся, а? Вдруг это уроды?
Говорят, они тут ходят, редко, но ходят. Давай лучше вернемся... И чего ты
меня на Выселки повел? Что я, Выселок не видела, что ли?
Кандид разозлился. Да что же это такое? Сто раз он ходил по этой
дороге и не встречал ничего, что стоило бы запомнить или обдумать. А вот
теперь, когда завтра нужно уходить - даже не послезавтра, а завтра,
наконец-то! - эта единственная безопасная дорога становится опасной... В
Город-то можно пройти только через Выселки. Если Город вообще существует,
то дорога к нему ведет через Выселки...
Он вернулся к мертвяку. Он представил себе, как Колченог, Кулак и
Хвост, непрерывно болтая, хвастаясь и грозясь, топчутся возле этого
мертвяка, а потом, не переставая грозиться и хвастать, поворачивают от
греха назад, в деревню. Он нагнулся и взял мертвяка за ноги. Ноги были еще
горячие, но уже не обжигали. Он рывком толкнул грузное тело в болото.
Трясина чвакнула, засипела и подалась. Мертвяк исчез, по темной воде
побежала и погасла рябь.
- Нава, - сказал Кандид, - иди в деревню.
- Как же я пойду в деревню, - рассудительно сказала Нава, - если ты
туда не пойдешь? Вот если бы ты тоже пошел в деревню...
- Перестань болтать, - сказал Кандид. - Сейчас же беги в деревню и
жди меня. И не с кем там не разговаривай.
- А ты?
- Я мужчина, - сказал Кандид, - мне никто ничего не сделает.
- Еще как сделают, - возразила Нава. - Я тебе говорю: вдруг это
уроды? Им ведь все равно, мужчина, женщина, мертвяк, они тебя самого
уродом сделают, будешь тут ходить, страшный, а ночью будешь к дереву
прирастать... Как же я пойду одна, когда они, может быть, там, сзади?
- Никаких уродов на свете нет, - не очень уверенно сказал Кандид. -
Вранье это все...
Он посмотрел назад. Там тоже был поворот, и что было за этим
поворотом, угадать он тоже не мог. Нава что-то говорила ему, много, быстро
и шепотом, отчего становилось особенно неприятно. Он взял дубину
поудобнее.
- Хорошо. Иди со мной. Только держись рядом и, если я буду что-нибудь
приказывать, сразу же выполняй. И молчи, закрой рот и молчи до самых
Выселок. Пошли.
Молчать она, конечно, не умела. Она действительно держалась рядом, не
забегала больше вперед и не отставала, но все время бормотала что-то себе
под нос: сначала что-то про уродов, потом про погреб, потом про Колченога,
как она с ним тут ходила и он ей сделал дудку... Они миновали опасный
поворот, затем миновали еще один опасный поворот, и Кандид уже немного
успокоился, когда из высокой травы, прямо из болота им навстречу молча
вышли и остановились люди.
Ну вот, устало подумал Кандид. Как мне не везет. Мне же все время не
везет. Он покосился на Наву. Нава трясла головой, лицо ее сморщилось.
- Ты меня им не отдавай, Молчун, - бормотала она, - я не хочу с ними.
Я хочу с тобой, не отдавай меня...
Он посмотрел на людей. Их было семеро - все мужчины, все заросшие до
глаз и все с громадными суковатыми дубинами. Это были не здешние люди и
одеты они были не по здешнему, совсем в другие растения. Это были воры.
- Ну так что же вы встали? - глубоким раскатистым голосом сказал
вожак. - Подходите, мы дурного не сделаем... Если бы вы были мертвяки,
тогда, конечно, разговор был бы другой, да никакого разговора вовсе бы и
не было, приняли бы мы вас на сучки да на палочки, вот и весь был бы у нас
с вами разговор... Куда направляетесь? На Выселки, я понимаю? Это можно,
это пожалуйста. Ты, папаша, ты себе иди. А дочку, конечно, нам оставь. Да
не жалей, ей с нами лучше будет...
- Нет, - сказала Нава, - я к ним не хочу. Ты, Молчун, так и знай, я к
ним не хочу, это же воры...
Воры засмеялись - без всякой злобы, привычно.
- А может быть, нас обоих пропустите? - спросил Кандид.
- Нет, - сказал вожак, - обоих нельзя. Тут же кругом сейчас мертвяки,
пропадет твоя дочка, подругой славной станет или еще какой-нибудь дрянью,
а это нам ни к чему, да и тебе, папаша, ни к чему, сам подумай, если ты
человек, а не мертвяк, а на мертвяка ты вроде не похож, хотя, конечно, и
человек ты на вид странный...
- Она же еще девочка, - сказал Кандид, - зачем вам ее обижать?
Вожак удивился.
- Почему же обязательно обижать? Не век же она девочкой будет, придет
время - станет женщиной, не славной там какой-нибудь подругой, а
женщиной...
- Это он все врет, - сказала Нава, - ты ему, Молчун, не верь, ты
что-нибудь делай скорее, раз сюда меня привел, а то они меня сейчас
заберут, как Колченогову дочку забрали, с тех пор ее так никто и не видел,
не хочу я к ним, я лучше этой славной подругой стану... Смотри, какие они
дикие да тощие, у них и есть-то, наверное нечего...
Кандид беспомощно огляделся, а потом в голову ему пришла мысль,
показавшаяся ему очень удачной.
- Слушайте, люди, - сказал он просительно, - возьмите нас обоих.
Воры не спеша приблизились. Вожак внимательно оглядел Кандида с
головы до ног.
- Нет, - сказал он. - Зачем ты нам такой нужен? Вы, деревенские,
никуда не годитесь, отчаянности в вас нет, и живете вы непонятно зачем,
вас приходи и голыми руками бери. Не нужен ты нам, папаша, говоришь ты
как-то не так, как все, неизвестно, что ты за человек, иди ты себе на
Выселки, а дочку нам оставь.
Кандид глубоко вздохнул, взял дубину обеими руками и сказал Наве
негромко:
- Ну, Нава, беги! Беги, не оглядывайся, я их задержу.
Глупо, подумал он. Надо же, до чего глупо. Он вспомнил мертвяка,
лежащего головой в темной воде, похожего на студень, и поднял дубину над
головой.
- Эй-эй! - закричал вожак.
Все семеро, толкаясь и оскальзываясь, гурьбой кинулись вперед.
Несколько секунд Кандид еще слышал дробный стук Навиных пяток, а потом ему
стало не до этого. Ему было страшно и стыдно, но очень скоро страх прошел,
