Муравейниках, как ногу себе повредил, так с тех пор там и не был. Нава,
бывало, все просила меня: сходим, говорит, Колченог, в Муравейники...
Охота, видишь, было ей посмотреть дупло, где я ногу повредил... А я ей
говорю, что не помню я, где это дупло, и вообще, может быть, Муравейников
больше нет, давно я там не был...
Кандид жевал гриб и смотрел на Колченога. А Колченог говорил и
говорил, говорил о Тростниках, говорил о Муравейниках, глаза его были
опущены, и он только изредка взглядывал на Кандида. Хороший ты человек,
Колченог, и добрый ты, и оратор видный, и староста с тобой считается, и
Кулак, а Старец тебя просто-таки боится, и не зря был ты лучшим приятелем
и спутником известного Обиды-Мученика, человека ищущего и беспокойного,
ничего не нашедшего и сгинувшего где-то в лесу... Одна вот только беда: не
хочешь ты, Колченог, меня в лес отпускать, жалеешь убогого. Лес - место
опасное, гибельное, куда многие ходили, да немногие возвращались, а если
возвращались, то сильно напуганные, а бывает и покалеченные... У кого нога
поломана, у кого что... Вот и хитришь ты, Колченог, то сам притворяешься
полоумным, то делаешь вид, что Молчуна полоумным считаешь, а в
действительности-то уверен ты в одном: если уж Молчуну удалось один раз
вернуться, потерявши девчонку, то дважды таких чудес не случается...
- Слушай, Колченог, - сказал Кандид. - Выслушай меня внимательно.
Говори, что хочешь, думай, что хочешь, но я прошу тебя об одном: не бросай
меня, пойди в лес со мною. Ты мне очень нужен в лесу, Колченог.
Послезавтра мы выходим, и я очень хочу, чтобы ты был с нами. Понимаешь?
Колченог смотрел на Кандида, и выцветшие глаза его были непроницаемы.
- А как же, - сказал он. - Я тебя вполне понимаю. Вместе и пойдем.
Как вот отсюда выйдем, свернем налево, дойдем до поля и мимо двух камней -
на тропу. Эту тропу сразу отличить можно: там валунов столько, что ноги
сломаешь... Да ты ешь грибы, Молчун, ешь, они хорошие... По этой, значит,
тропе дойдем мы до грибной деревни, я тебе про нее, по-моему, рассказывал,
она пустая, вся грибами поросла, но не такими, как эти например, а
скверными, их мы не станем есть, от них болеют и умереть можно, так что мы
в этой деревне даже останавливаться не будем, а сразу пойдем дальше и
спустя время дойдем до Чудаковой деревни, там горшки делают из земли, вот
додумались! Это после того случилось у них, как синяя трава через них
прошла. И ничего, не заболели даже, только горшки из земли делать стали...
У них мы тоже останавливаться не будем, нечего у них там останавливаться,
а пойдем мы сразу от них направо - тут тебе и будет Глиняная поляна...
А может быть, не брать мне тебя? - думал Кандид. Ты уже был там, лес
тебя уже жевал, и как знать, может быть, ты уже катался по земле, крича от
боли и страха, а над тобой нависала, закусив прелестную губку и растопырив
детские ладони, молоденькая девушка. Не знаю, не знаю. Но идти надо.
Захватить хотя бы двух, хотя бы одну, узнать все, разобраться до конца...
А дальше? Обреченные, несчастные обреченные. А вернее счастливые
обреченные, потому что они не знают, что обречены; что сильные их мира
видят в них только грязное племя насильников; что сильные уже нацелились в
них тучами управляемых вирусов, колоннами роботов, стенами леса; что все
для них уже предопределено и - самое страшное - что историческая правда
здесь, в лесу, не на их стороне, они - реликты, осужденные на гибель
объективными законами, и помогать им - значит идти против прогресса,
задерживать прогресс на каком-то крошечном участке его фронта. Но только
меня это не интересует, подумал Кандид. Какое мне дело до их прогресса,
это не мой прогресс, я и прогрессом-то его называю только потому, что нет
другого подходящего слова... Здесь не голова выбирает. Здесь выбирает
сердце. Закономерности не бывают плохими или хорошими, они вне морали. Но
я-то не вне морали! Если бы меня подобрали эти подруги, вылечили и
обласкали бы, приняли бы меня как своего, пожалели бы - что ж, тогда бы я,
наверное, легко и естественно стал бы на сторону этого прогресса, и
Колченог, и все эти деревни были бы для меня досадным пережитком, с
которым слишком уж долго возятся... А может быть, и нет, может быть, это
было бы не легко и не просто, я не могу, когда людей считают животными. Но
может быть, дело в терминологии, и если бы я учился языку у женщин, все
звучало бы для меня иначе: враги прогресса, зажравшиеся тупые
бездельники... Идеалы... Великие цели... Естественные законы природы... И
ради этого уничтожается половина населения? Нет, это не для меня. На любом
языке это не для меня. Плевать мне на то, что Колченог - это камешек в
жерновах ихнего прогресса. Я сделаю все, чтобы на этом камешке жернова
затормозили. И если мне не удастся добраться до биостанции, - а мне,
наверное, не удастся, - я сделаю все, что могу, чтобы эти жернова
остановились. Впрочем, если мне удастся добраться до биостанции... М-да.
Странно, никогда раньше мне не приходило в голову посмотреть на Управление
со стороны. И Колченогу вот не приходит в голову посмотреть на лес со
стороны. И этим подругам, наверное, тоже. А ведь это любопытное зрелище -
Управление, вид сверху. Ладно об этом я подумаю потом.
- Значит, договорились, - сказал он. - Послезавтра выходим.
- А как же, - немедленно ответствовал Колченог. - Сразу от меня
налево...
На поле вдруг зашумели. Завизжали женщины. Много голосов закричало
хором: "Молчун! Эй, Молчун!" Колченог встрепенулся.
- Никак мертвяки! - сказал он, торопливо поднимаясь. - Давай, Молчун,
давай не сиди, посмотреть хочу.
Кандид встал, вытащил из-за пазухи скальпель и зашагал к окраине.
