находящимся внутри сооружений стрелять будет не только можно, но даже и
нужно! А кто не стреляет - тот враг! Преступник! Уничтожить! Ясно?
Повторите!
- Я догадываюсь о чем-то подобном, - неожиданно мягким голосом
произнес астролог. - Рваные раны... Газовая гангрена... Радиоактивный ожог
третьей степени...
- Все они призраки, - вздохнула кукла Жанна. - Какая тоска! Какая
печаль!..
- Раз уж вы никак не можете кончить говорить о людях, - сказал Винни
Пух, - то давайте попытаемся выяснить природу этой связи. Попытаемся
рассуждать логически...
- Одно из двух, - сказал новый голос, размеренный и скучный. - Если
упомянутая связь существует, то доминантными являются либо они, либо мы.
- Глупо, - сказал Астролог. - Причем здесь "либо"? Конечно мы.
- А что такое "доминантный"? - спросила кукла Жанна несчастным
голосом.
- Доминантный в данном контексте означает превалирующий, - пояснил
скучный голос. - Что же касается самой постановки вопроса, то она является
не глупой, а единственно верной, если мы собираемся рассуждать логически.
Наступила пауза. Все видимо, ждали продолжения. Наконец Винни Пух не
выдержал и спросил: "Ну?"
- Я не уяснил себе, собираетесь ли вы рассуждать логически? - сказал
скучный голос.
- Да, да, собираемся, - загомонили машины.
- В таком случае, принимая существование связи, как аксиому, либо они
для вас, либо вы для них. Если они для вас и мешают вам действовать в
соответствии с законами вашей природы, они должны быть устранены, как
устраняется любая помеха. Если вы для них, но вас не удовлетворяет такое
положение вещей, они также должны быть устранены, как устраняется всякий
источник неудовлетворительного положения вещей. Это все, что я могу
сказать по существу вашей беседы.
Никто больше не произнес ни слова, в контейнерах послышалась возня,
скрип, щелканье, словно огромные игрушки устраивались спать, утомившись
разговором, и еще чувствовалась повисшая в воздухе всеобщая неловкость,
как в компании людей, которые долго болтали языками, не щадя ради красного
словца ни матери, ни отца, и вдруг почувствовали, что зашли в болтовне
слишком далеко. "Влажность что-то поднимается", - проскрипел вполголоса
Астролог. "Я уже давно заметила, - запищала кукла Жанна. - Так приятно:
новые цифры..." "И что это у меня питание барахлит? - проворчал Винни Пух.
- Садовник, у вас нет запасного аккумулятора на двадцать два вольта?" -
"Ничего у меня нет", - отозвался Садовник. Потом послышался треск, будто
отдирали фанеру, механический свист, и Перец вдруг увидел в узкой щели над
собой что-то блестящее, движущееся, ему показалось, что кто-то заглядывает
к нему в тень между ящиками, он облился холодным потом от ужаса, поднялся,
вышел на цыпочках в лунный свет и, сорвавшись, побежал к дороге. Он бежал
изо всех сил, и ему все казалось, что десятки странных нелепых глаз
провожают его и видят, какой он маленький, жалкий, беззащитный на открытой
всем ветрам равнине, и смеются, что тень его гораздо больше его самого и
что он от страха забыл надеть ботинки и теперь даже думать боится
вернуться за ними.
Он миновал мост через сухой овраг и уже видел перед собой окраинные
домики Управления, и уже почувствовал, что задыхается и что босым пальцам
нестерпимо больно, и хотел остановиться, когда сквозь шум собственного
дыхания услыхал позади дробный топот множества ног. И тогда, вновь потеряв
голову от страха, он помчался из последних сил, не чувствуя под собою
земли, не чувствуя своего тела, отплевывая липкую тягучую слюну, ничего
больше не соображая. Луна мчалась рядом с ним над равниной, а топот
приближался и приближался, и он подумал: все, конец, и топот настиг его, и
кто-то огромный, белый, жаркий, как распаленная лошадь, появился рядом,
заслонив луну, вырвался вперед и стал медленно удаляться, в неистовом
ритме выбрасывая длинные голые ноги, и Перец увидел, что это человек в
футболке с номером "14" и в белых спортивных трусах с темной полосой, и
Перецу стало еще страшнее. Множественный топот за его спиной не
прекращался, слышались стоны и болезненное вскрикивание. Бегут, подумал он
истерически. Все бегут! Началось! И они бегут, только поздно, поздно,
поздно!..
Он смутно видел по сторонам коттеджи главной улицы, и чьи-то замершие
лица, а он все старался не отстать от длинноногого человека номер 14,
потому что не знал, куда надо бежать и где спасение, а может быть,
где-нибудь уже раздают оружие, а я не знаю где, и опять окажусь в стороне,
но я не хочу, не могу быть сейчас в стороне, потому что они там, в ящиках,
может быть и по-своему и правы, но они тоже мои враги...
Он влетел в толпу, и толпа расступилась перед ним, и перед его
глазами мелькнул квадратный флажок в шахматную клетку, и раздались
одобрительные возгласы, и кто-то знакомый побежал рядом, приговаривая: "Не
останавливайтесь, не останавливайтесь, Перец... Можно дышать ртом...
Глубже, глубже, но не останавливайтесь..." Тогда он остановился, и его
тотчас обступили и накинули на плечи атласный халат. Раскатистый
радиоголос произнес: "Вторым пришел Перец из отдела Научной охраны, со
временем семь минут двенадцать и три десятых секунды... Внимание,
приближается третий!"
Знакомый человек, оказавшийся Проконсулом, говорил: "Вы просто
молодец, Перец, я никак не мог ожидать. Когда вас объявили на старте, я
хохотал, а теперь вижу, что вас необходимо включить в основную группу.
Сейчас идите отдыхайте, а завтра к двенадцати извольте на стадион. Надо
будет преодолеть штурмовую полосу. Я вас пущу за слесарные мастерские...
Не спорьте, с Кимом я договорюсь". Перец огляделся. Вокруг было много
знакомых людей и неизвестных в картонных масках. Неподалеку подбрасывали в
воздух и ловили длинноногого мужчину, который прибежал первым. Он взлетал
под самую луну, прямой как бревно, прижимая к груди большой металлический
кубок. Поперек улицы висел плакат с надписью "ФИНИШ", а под плакатом
стоял, глядя на секундомер, Клавдий-Октавиан Домарощинер в строгом черном
пальто и с повязкой: "ГЛ.СУДЬЯ" на рукаве. "...И если бы вы бежали в
спортивной форме, - бубнил Проконсул, - можно было бы засчитать вам это
время, официально". Перец отодвинул его локтем и на подгибающихся ногах
побрел сквозь толпу....
- Чем потеть от страха, сидя дома, - говорили в толпе. - Лучше
заняться спортом.
- То же самое я только что говорил Домарощинеру. Но дело здесь не в
страхе, не заблуждайтесь. Следовало упорядочить беготню поисковых групп.
Поскольку все и так бегают, пусть хоть бегают с пользой...
- А чья затея? Домарощинера! Этот своего не упустит. Талант!..
- Напрасно все-таки бегают в кальсонах. Одно дело выполнять в
кальсонах свой долг, это почетно. Но соревноваться в кальсонах - это
по-моему типичный организационный просчет. Я буду об этом писать...
Перец выбрался из толпы и, шатаясь, побрел по пустой улице. Его
тошнило, болела грудь, и он представил себе, как те, в ящиках, вытянув
металлические шеи, с изумлением глядят на дорогу, на толпу в кальсонах и с
завязанными глазами, и тщетно силятся понять, какая существует связь между
ними и деятельностью этой толпы, и понять, конечно, не могут, и то, что
служит у них источниками терпения, уже готово иссякнуть...
В коттедже Кима было темно, и плакал грудной ребенок.
Дверь гостиницы оказалась забита досками, и окна тоже были темными, а
внутри кто-то ходил с потайным фонарем, и Перец заметил в окнах второго
этажа чьи-то бледные лица, осторожно выглядывающие наружу.
Из дверей библиотеки торчал бесконечно длинный ствол пушки с толстым
дульным тормозом, а на противоположной стороне улицы догорал сарай, и по
пожарищу бродили озаряемые багровым пламенем люди в картонных масках и с
миноискателями.
Перец направился в парк. Но в темном переулке к нему подошла женщина,
взяла его за руку и, не говоря ни слова, куда-то повела. Перец не
сопротивлялся, ему было все равно. Она была вся в черном, рука ее была
теплая и мягкая, и белое лицо светилось в темноте. Алевтина, подумал
Перец. Вот она и дождалась своего часа, подумал он с откровенным
бесстыдством. А что тут такого? Ведь ждала же. Непонятно, почему,
непонятно, на что я ей сдался, но ждала именно меня...
Они вошли в дом, Алевтина зажгла свет и сказала:
- Я тебя здесь давно жду.
- Я знаю, - сказал он.
- А почему же ты шел мимо?
В самом деле, почему? - подумал он. Наверное, потому, что мне было
все равно.
- Мне было все равно, - сказал он.
- Ладно, это неважно, - сказала она. - Присядь, я сейчас все
приготовлю.
Он присел на край стула, положив руки на колени, и смотрел, как она
сматывает с шеи черную шаль и вешает ее на гвоздь - белая, полная, теплая.
Потом она ушла вглубь дома, и там загудела газовая колонка и заплескалась
вода. Он почувствовал сильную боль в ступнях, задрал ногу и посмотрел на
босую подошву. Подушечки пальцев были сбиты в кровь, и кровь смешалась с
пылью и засохла черными корочками. Он представил себе, как опускает ноги в
горячую воду, и как сначала это очень больно, а потом боль проходит и
наступает успокоение. Буду сегодня спать в ванне, подумал он. А она пусть
иногда приходит и добавляет горячей воды".
- Иди сюда, - позвала Алевтина.
Он с трудом поднялся - ему показалось, что у него сразу болезненно
заскрипели все кости - и, прихрамывая, пошел по рыжему ковру к двери в
коридор, а в коридоре - по черно-белому ковру в тупичок, где дверь в
ванную была уже распахнута, и деловито гудело синее пламя в газовой
колонке, и блестел кафель, и Алевтина, нагнувшись над ванной, высыпала в
воду какие-то порошки. Пока он раздевался, сдирая с себя задубевшее от
грязи белье, она взбила воду, и над водой поднялось одеяло пены, выше
краев поднялась белоснежная пена, и он погрузился в эту пену, закрыв глаза
от наслаждения и боли в ногах, а Алевтина присела на край ванны и, ласково
улыбаясь, глядела на него, такая добрая, такая приветливая, и не было
сказано ни единого слова о документах...
Она мыла ему голову, а он отплевывался и отфыркивался, и думал, какие
у нее сильные, умелые руки, совсем как у мамы, и готовит она, наверное,
так же вкусно, как мама, а потом она спросила: "Спину тебе потереть?" Он
похлопал себя ладонью по уху, чтобы выбить воду и мыло, и сказал: "Ну,
конечно, еще бы!.." Она продрала ему спину жесткой мочалкой и включила
душ.
- Подожди, - сказал он. - Я хочу еще полежать просто так. Сейчас я
эту воду выпущу, наберу чистую и полежу просто так, а ты посиди здесь.
Пожалуйста.
Она выключила душ, вышла ненадолго и вернулась с табуреткой.
- Хорошо! - сказал он. - Знаешь, мне никогда еще не было здесь так
хорошо.
- Ну вот, - улыбнулась она. - А ты все не хотел.
- Откуда же мне было знать?
- А зачем тебе все обязательно знать заранее? Мог бы просто
попробовать. Что ты терял? Ты женат?
- Не знаю, - сказал он. - Теперь, кажется, нет.
- Я так и думала. Ты, наверное, ее очень любил. Какая она была?
- Какая она была... Она ничего не боялась. И она была добрая. Мы с
нею вместе бредили про лес.
- Про какой лес?
- Как - про какой? Лес один.
- Наш, что ли?
- Он не ваш. Он сам по себе. Впрочем, может быть он действительно
наш. Только трудно себе представить это.
- Я никогда не была в лесу, - сказала Алевтина. Там, говорят,
страшно.
- Непонятное всегда страшно. Хорошо бы научиться не бояться
непонятного, тогда все было бы просто.
