Они вышли к развилке тропы, женщины свернули налево, к озеру. К озеру
с утопленницами. Они и есть утопленницы... Опять все переврали, все
перепутали... Они прошли мимо того места, где Кандид ждал Наву и ел землю.
Это было очень давно, подумал Кандид, почти также давно, как биостанция...
Био-станция... Он едва плелся; если бы за ним по пятам не шел мертвяк, он
бы, наверное, уже отстал. Потом женщины остановились и посмотрели на него.
Кругом были тростники, земля под ногами была теплая и топкая. Нава стояла
с закрытыми глазами, чуть заметно раскачиваясь, а женщины задумчиво
смотрели на него. Тогда он вспомнил.
- Как мне пройти на биостанцию? - спросил он.
На их лицах изобразилось изумление, и он сообразил, что говорит на
родном языке. Он и сам удивился: он уже не помнил, когда в последний раз
говорил на этом языке.
- Как мне пройти к Белым скалам? - спросил он.
Беременная женщина сказала, усмехаясь:
- Вот он, оказывается, чего хочет, этот козлик... - Она говорила не с
ним, она говорила с матерью Навы. - Забавно, они ничего не понимают. Ни
один из них ничего не понимает. Представляешь, как они бредут к Белым
скалам и вдруг попадают в полосу боев!
- Они гниют там заживо, - сказала мать Навы задумчиво, - они идут и
гниют на ходу, и даже не замечают, что не идут, а топчутся на месте... А в
общем-то, пусть идет, для Разрыхления это только полезно. Сгниет -
полезно. Растворится - тоже полезно... А может быть, он защищен? Ты
защищен? - спросила она Кандида.
- Я не понимаю, - сказал Кандид упавшим голосом.
- Милая моя, что ты его спрашиваешь? Откуда ему быть защищенным?
- В этом мире все возможно, - сказала мать Навы. - Я слышала о таких
вещах.
- Это болтовня, - сказала беременная женщина. Она снова внимательно
оглядела Кандида. - А ты знаешь, - сказала она, - пожалуй, от него было бы
больше пользы здесь... Помнишь, что вчера говорили Воспитательницы?
- А-а, - сказала мать Навы. - Пожалуй... Пусть... Пусть остается.
- Да, да, оставайся, - сказала вдруг Нава. Она уже не спала, и она
тоже чувствовала, что происходит что-то неладное. - Ты оставайся, Молчун,
ты не ходи никуда, зачем тебе теперь уходить? Ты ведь хотел в Город, а это
озеро и есть Город, ведь правда, мама?.. Или, может, ты на маму
обижаешься? Так ты не обижайся, она вообще добрая, только сегодня
почему-то злая... Наверное, это от жары...
Мать поймала ее за руку. Кандид увидел, как вокруг головы матери
быстро сгустилось лиловатое облачко. Глаза ее на мгновение остекленели и
закрылись, потом она сказала:
- Пойдем, Нава, нас уже ждут.
- Но я хочу, чтобы он был со мной! Как ты не понимаешь, мама, он же
мой муж, мне дали его в мужья, и он уже давно мой муж...
Обе женщины поморщились.
- Пойдем, пойдем, - сказала мать Навы. - Ты пока еще ничего не
понимаешь... Он никому не нужен, он лишний, они все лишние, они ошибка...
Да пойдем же! Ну хорошо, потом придешь к нему... Если захочешь.
Нава сопротивлялась, наверное, она чувствовала то же, что чувствовал
Кандид, - что они расстаются навсегда. Мать тащила ее за руку в тростники,
а она все оглядывалась и кричала:
- Ты не уходи, Молчун! Я скоро вернусь, ты не вздумай без меня
уходить, это будет нехорошо, просто нечестно! Пусть ты не мой муж, раз уж
это им почему-то не нравится, но я, все равно твоя жена, я тебя выходила,
и теперь ты меня жди! Слышишь? Жди!...
Он смотрел ей вслед, слабо махал рукой, кивал, соглашаясь, и все
старался улыбнуться. Прощай, Нава, думал он. Прощай. Они скрылись из виду,
и остались только тростники, но голос Навы был еще слышен, а потом Нава
замолчала, раздался всплеск, и все стихло. Он проглотил комок, застрявший
в горле, и спросил беременную женщину:
- Что вы с нею сделаете?
Она все еще внимательно разглядывала его.
- Что мы с нею сделаем? - задумчиво сказала она. - Это не твоя
забота, козлик, что мы с нею сделаем. Во всяком случае, муж ей больше не
понадобится. И отец тоже... Но вот что нам делать с тобой? Ты ведь с Белых
скал, и не отпускать же тебя просто так...
- А что вам нужно? - спросил Кандид.
- Что нам нужно... Мужья нам во всяком случае не нужны. - Она
перехватила взгляд Кандида и презрительно засмеялась. - Не нужны, не
нужны, успокойся... Попытайся хоть раз в жизни не быть козлом. Попытайся
представить себе мир без козлов... - Она говорила, не думая, вернее, она
думала о чем-то другом. - На что же ты еще годен?.. Скажи мне, козлик, что
ты умеешь?
Что-то было за всеми ее словами, за ее тоном, за ее пренебрежением и
равнодушной властностью, что-то важное, что-то неприятное и страшное, но
определить это было трудно, и Кандид только почему-то вспомнил черные
квадратные двери и Карла с двумя женщинами - такими же равнодушными и
властными.
- Ты меня слушаешь? - спросила беременная. - Что ты умеешь делать?
- Я ничего не умею, - вяло сказал Кандид.
- Может быть, ты умеешь управлять?
- Умел когда-то, - сказал Кандид. Пошла ты к черту, подумал он, что
ты ко мне привязалась? Я тебя спрашиваю, как пройти к Белым скалам, а ты
ко мне привязываешься... Он вдруг понял, что боится ее, иначе он бы давно
ушел. Она была здесь хозяином, а он был жалким грязным глупым козлом.
- Умел когда-то... - повторила она. - Прикажи этому дереву лечь!
Кандид посмотрел на дерево. Это было большое толстое дерево с пышной
кроной и волосатым стволом. Он пожал плечами.
- Хорошо, - сказала она. - Тогда убей это дерево... Тоже не можешь?
Ты вообще можешь делать живое мертвым?
- Убивать?
- Не обязательно убивать. Убивать и рукоед может. Сделать живое
мертвым. Заставить живое стать мертвым. Можешь?
- Я не понимаю, - сказал Кандид.
- Не понимаешь... Что же вы там делаете на этих Белых скалах, если ты
даже этого не понимаешь? Мертвое живым ты тоже не умеешь делать?
- Не умею.
- Что же ты умеешь? Что ты делал на Белых скалах, пока не упал в лес?
Просто жрал и поганил женщин?
- Я изучал лес, - сказал Кандид.
Она строго посмотрела на него:
- Не смей мне лгать. Один человек не может изучать лес, это все равно
что изучать солнце. Если ты не хочешь говорить правду, то так и скажи.
- Я действительно изучал лес, - сказал Кандид. Я изучал... - Он
замешкался. - Я изучал самые маленькие существа в лесу. Те, которые не
видны глазом.
- Ты опять лжешь, - терпеливо сказала женщина. - Невозможно изучать
то, что не видно глазом.
- Возможно, - сказал Кандид. - Нужны только... - Он опять замялся.
Микроскоп... Линзы... Приборы... Это не передать. Это не перевести. - Если
взять каплю воды, - сказал он, - то, имея нужные вещи, можно увидеть в ней
тысячи тысяч мелких животных.
- Для этого не нужно никаких вещей, - сказала женщина. - Я вижу, вы
там впали в распутство с вашими мертвыми вещами на ваших Белых скалах. Вы
вырождаетесь. Я уже давно заметила, что вы потеряли умение видеть то, что
видит в лесу любой человек, даже грязный мужчина... Постой, ты говоришь о
мелких или о мельчайших? Может, ты говоришь о строителях?
- Может быть, - сказал Кандид. - Я не понимаю тебя. Я говорю о мелких
животных, от которых болеют, но которые могут и лечить тоже, которые
помогают делать пищу, которых очень много и которые есть везде... Я искал,
как они устроены у вас здесь в лесу, и какие они бывают, и что они
могут...
- А на Белых скалах они другие, - саркастически сказала женщина. -
Впрочем, ладно, я поняла, чем ты занимаешься. Над строителями ты никакой
власти, конечно, не имеешь. Любой деревенский дурак может больше, чем
ты... Куда же мне тебя девать? Ведь ты сам пришел сюда...
- Я пойду, - сказал Кандид устало. - Я пойду, прощай.
- Нет, погоди... Стой, тебе говорят! - крикнула она, и Кандид ощутил
раскаленные клещи, сжавшие сзади его локти. Он рванулся, но это было
бессмысленно. Женщина размышляла вслух: - В конце концов он пришел сам.
Такие случаи бывают. Если его отпустить, он уйдет в свою деревню и станет
совершенно бесполезным... Ловить их бессмысленно. Но если они приходят
сами... Знаешь, что я с тобой сделаю? - сказала она. - Отдам-ка я тебя
Воспитательницам для ночных работ. В конце концов были же удачные
случаи... К Воспитательницам его, к Воспитательницам! - Она махнула рукой
и неторопливо, вперевалку ушла в тростники.
И тогда Кандид почувствовал, что его поворачивают на тропинку. Локти
у него онемели, ему казалось, что они обуглились. Он рванулся изо всех
сил, и тиски сжались крепче. Он не понял, что с ним будет, и куда его
должны отвести, и кто такие Воспитательницы, и что это за ночные работы,
но он вспомнил самые страшные из своих впечатлений: призрак Карла посреди
плачущей толпы и рукоеда, свертывающегося в пестрый узел. Он изловчился и
ударил мертвяка ногой, ударил назад, вслепую, отчаянно, зная, что второй
раз этот прием уже не пройдет. Нога его погрузилась в мягкое и горячее,
мертвяк всхрапнул и ослабил хватку. Кандид упал лицом в траву, вскочил,
повернулся и закричал - мертвяк уже снова шел на него, широко расставив
неимоверно длинные руки. Не было ничего под рукой, ни травобоя, ни
бродила, ни палки, ни камня. Топкая теплая земля разъезжалась под ногами.
Потом он вспомнил и сунул руку за пазуху, и, когда мертвяк навис над ним,
он ударил его скальпелем куда-то между глазами, зажмурился и, навалившись
всем телом, потянул лезвие сверху вниз до самой земли и снова упал.
Он лежал, прижимаясь щекой к траве, и глядел на мертвяка, а тот
стоял, шатаясь, медленно распахиваясь, как саквояж, по всей длине
оранжевого туловища, а потом оступился и рухнул навзничь, заливая все
вокруг густой белой жидкостью, дернулся несколько раз и замер. Тогда
Кандид поднялся и побрел прочь. По тропинке. Подальше отсюда. Он смутно
помнил, что хотел кого-то здесь ждать, что-то хотел узнать, что-то
собирался сделать. Но теперь все это было неважно. Важно было уйти
подальше, хотя он сознавал, что никуда уйти не удастся. Ни ему, ни многим,
многим, многим другим.
9. ПЕРЕЦ
Перец проснулся от неудобства, от тоски, от невыносимой, как ему
показалось сначала, нагрузки на сознание и все органы чувств. Ему было
неудобно до боли, и он невольно застонал, медленно приходя в себя.
Нагрузка на сознание оказалась отчаянием и досадой, потому что машина
не ехала на Материк, она снова не ехала на Материк и вообще никуда не
ехала. Она стояла с выключенным двигателем, мертвая и ледяная, с
распахнутыми дверцами. Ветровое стекло было покрыто дрожащими каплями,
которые сливались и текли холодными струйками. Ночь за стеклом озарялась
ослепительными вспышками прожекторов и фар, и ничего не было видно, кроме
этих непрерывных вспышек, от которых ломило глаза. И ничего не было
слышно, и Перец даже подумал сначала, что оглох, и только затем сообразил,
что на уши равномерно давит густой многоголосый рев сирен. Он заметался по
кабине, больно ушибаясь о рычаги и выступы и о проклятый чемодан,
попытался протереть стекло, высунулся в одну дверцу, высунулся в другую:
он никак не мог понять, где он находится, что это за место, и что все это
означает. Война, подумал он, боже мой, это война!.. Прожектора со злобным
наслаждением били его по глазам, и он ничего не видел, кроме какого-то
большого незнакомого здания, в котором равномерно вспыхивали и гасли все
окна разом на всех этажах. И еще он видел огромное количество широких
лиловых пятен.
Чудовищный голос вдруг произнес спокойно, будто в полной тишине:
