ухватиться было не за что, его окружала пустота. "Карл, - бормотал он,
шатаясь, - Карл, вернись!" Он повторил эти слова несколько раз, а потом в
отчаянии громко выкрикнул их, но никто его не услышал, потому что в то же
мгновение раздался гораздо более громкий крик, жалкий и дикий, откровенный
плач боли, так что зазвенело в ушах, так что слезы навернулись на глаза, и
почему-то он сразу понял, что кричат именно в этом длинном строении, может
быть, потому, что больше кричать было негде. "Где Нава? - закричал он. -
Девочка моя, где ты?" Он понял, что сейчас потеряет ее, что настала эта
минута, что сейчас потеряет все близкое ему, все, что привязывает его к
жизни, и он останется один. Он повернулся, чтобы броситься обратно в дом,
и увидел Наву, которая, откинув голову, медленно падала навзничь, и он
подхватил ее и поднял, не понимая, что с ней происходит. Голова ее была
откинута, и ее открытое горло было перед его глазами, то место, где у всех
людей ямочка между ключицами, а у Навы было две таких ямочки, и он больше
никогда их не увидит. Ведь плач не прекратился, и он понимал, что ему
нужно туда, где кричат. Он-то знал, что это настоящий подвиг, ведь он сам
отнесет ее туда, но он знал также, что для _н_и_х_ это никакой не подвиг,
а совершенно естественная нормальная процедура, потому что они не
понимали, что это значит - держать на руках дочь, теплую и единственную, и
самому нести ее туда, где плачут.
Крик оборвался. Кандид увидел, что стоит уже перед самым строением
среди этих людей, перед квадратной черной дверью, и он попытался понять,
что он здесь делает с Навой на руках, но не успел, потому что из черной
квадратной двери вышли две женщины и с ними Карл, все трое нахмуренные и
недовольные, и остановились, разговаривая. Он видел, как шевелятся их
губы, и догадывался, что они спорят, что они раздражены, но он не понимал
слов, только раз он уловил полузнакомое слово "хиазма". Потом одна из
женщин не прекращая разговора, повернулась к толпе и сделала жест, словно
приглашая всех войти в строение. Кандид сказал: "Сейчас, сейчас..." И еще
крепче прижал к себе Наву. Снова раздался громкий плач, все вокруг
зашевелились, жирные люди стали обнимать друг друга, прижиматься друг к
другу, гладить и ласкать друг друга, глаза их были сухи и губы плотно
сжаты, но это они плакали и кричали, прощаясь, потому что, оказывается,
это были мужчины и женщины, и мужчины прощались с женщинами навсегда.
Никто не решался пойти первым, и тогда первым пошел Кандид, потому что он
был мужественный человек, потому что он знал, что такое "надо", потому что
он знал, что все равно ничто не поможет. Но Карл взглянул на него и едва
заметно мотнул головой в сторону, и ему стало невыносимо жутко, потому что
это был все-таки не Карл, но он понял и попятился, толкая спиной мягкое и
скользкое. И когда Карл снова мотнул головой, он повернулся, вскинул Наву
на плечо и по пустой освещенной улице, как во сне побежал на мягких
подгибающихся ногах, не слыша за собой топота преследователей.
Он опомнился, ударившись о дерево. Нава вскрикнула, и он опустил ее
на землю. Под ногами была трава.
Отсюда была видна вся деревня. Над деревней лиловым светящимся
конусом стоял туман, и дома казались размытыми, и размытыми казались
фигурки людей.
- Что-то я ничего не помню, - проговорила Нава. - Почему это мы
здесь? Мы ведь уже спать легли. Или это мне все снится?
Кандид поднял ее и понес дальше, дальше, дальше, продираясь сквозь
кусты, путаясь в траве, пока вокруг не стало совсем темно. Тогда он прошел
еще немного, снова опустил Наву на землю и сел рядом. Вокруг была высокая
теплая трава, сырости совсем не чувствовалось, никогда еще в лесу Кандиду
не попадалось такое сухое благодатное место. Голова у него болела, и все
время клонило в сон, не хотелось ни о чем думать, было только чувство
огромного облегчения оттого, что он собирался сделать что-то ужасное и не
сделал.
- Молчун, - сказала Нава сонным голосом, - ты знаешь, Молчун, я
все-таки вспомнила, где я слыхала раньше такую речь. Это ты так сам
говорил, Молчун, когда еще был без памяти. Слушай, Молчун, а может, ты из
этой деревни родом? Может, ты просто забыл? Ты ведь очень больной был
тогда, Молчун, совсем без памяти...
- Спи, - сказал Кандид. Ему не хотелось думать. Ни о чем не хотелось
думать. Хиазма, вспомнил он. И сразу заснул.
Не совсем сразу. Он еще вспомнил, что это не Карл пропал без вести;
без вести пропал Валентин, и отдавали в приказе Валентина, а Карл погиб в
лесу, и тело его, найденное случайно, положили в свинцовый гроб и
отправили на Материк. Но он подумал, что это ему снится.
Когда он открыл глаза, Нава еще спала. Она лежала на животе в
углублении между двумя корнями, уткнувшись лицом в сгиб левой руки, а
правую откинув в сторону, и Кандид увидел в ее грязном полураскрытом
кулачке тонкий блестящий предмет. Сначала он не понял, что это такое, и
только вдруг вспомнил странный полусон этой ночи, и свой страх, и свое
облегчение оттого, что не произошло чего-то ужасного. А потом до него
дошло, что это за предмет, и даже название его неожиданно всплыло в
памяти. Это был скальпель. Он подождал немного, проверяя соответствие
формы предмета, звучанию этого слова, сознавая вторым планом, что все
правильно, но совершенно невозможно, потому что скальпель своей формой и
своим названием чудовищно не соответствовал этому миру. Он разбудил Наву.
Нава проснулась, села и сейчас же заговорила:
- Какое сухое место, никогда в жизни не думала, что бывают такие
сухие места, и как здесь трава растет, а Молчун?.. - Она замолчала и
поднесла к глазам кулак со скальпелем. Секунду она глядела на скальпель,
потом взвизгнула, судорожно отбросила его и вскочила на ноги. Скальпель
вонзился в траву и встал торчком. Она смотрела на него, и обоим было
страшно. - Что это такое, Молчун? - сказала наконец Нава шепотом. - Какая
страшная вещь... Или это, может быть не вещь? Это, может быть, растение?
Смотри, здесь все какое сухое, - может быть, оно здесь выросло.
- А почему - страшная? - спросил Кандид.
- Еще бы не страшная, - сказала Нава. Ты возьми его в руки... Ты
попробуй, попробуй возьми, тогда и будешь знать, почему страшная... Я сама
не знаю, почему страшная...
Кандид взял скальпель. Скальпель был еще теплым, а острый кончик его
холодил, и осторожно ведя по скальпелю пальцем, можно было найти то место,
где он перестает быть теплым и становится холодным.
- Где ты его взяла? - спросил Кандид.
- Да нигде я его не брала, - сказала Нава. - Он наверное, сам залез
ко мне в руку, пока я спала. Видишь, какой он холодный? Он, наверное,
захотел согреться и залез ко мне в руку. Я никогда не видела таких...
такого... Я даже не знаю, как это назвать. Наверное, это все-таки не
растение, наверное, это такая тварь, может быть, у него и ножки есть,
только он их спрятал, и он такой твердый и злобный... А может быть, мы
спим еще с тобой, Молчун? - Она вдруг запнулась и посмотрела на Кандида. -
А мы в деревне сегодня ночью были? Ведь были же, там еще человек был без
лица, и он все думал, что я - мальчик... А мы искали, где поспать... Да, а
потом я проснулась, тебя не было, и я стала шарить рукой... Вот где он мне
залез в кулак! - сказала она. - Только вот что удивительно, Молчун, я
совсем его тогда не боялась, даже наоборот... Он мне даже был для чего-то
нужен...
- Все это был сон, - решительно сказал Кандид. У него мурашки бежали
по затылку. Он вспомнил все, что было ночью. И Карла. И как он незаметно
мотнул головой: беги, пока цел. И то что живой Карл был хирургом.
- Что это ты замолчал, Молчун? - с беспокойством спросила Нава,
заглядывая ему в лицо. - Куда это ты смотришь?
Кандид отстранил ее.
- Это был сон, - строго повторил он. - Забудь. Поищи лучше
какой-нибудь еды, а эту штуку я закопаю.
- А для чего он был мне нужен, ты не знаешь? - спросила Нава. -
Что-то я должна была сделать... - Она помотала головой. - Я не люблю таких
снов, Молчун, - сказала она. - Ничего не вспомнить. Ты его поглубже
закопай, а то он выберется и снова заползет в деревню, и кого-нибудь там
напугает... Хорошо бы сверху камень на него положить потяжелее... Ну, ты
закапывай, а я пойду искать еду. - Она потянула носом воздух. - Где-то тут
поблизости есть ягоды. Удивительно, откуда в таком сухом месте ягоды?
Она легко и бесшумно побежала по траве и скоро пропала за деревьями,
а Кандид остался сидеть, держа на ладони скальпель. Он не стал его
закапывать. Он обмотал лезвие пучком травы и сунул скальпель за пазуху.
Теперь он вспомнил все и тем не менее ничего не мог понять. Это был
какой-то странный и страшный сон, из которого по чьему-то недосмотру
вывалился скальпель. Жалко, подумал он, сегодня голова у меня на редкость
ясная, и все-таки я ничего не могу понять. Значит, никогда не смогу.
Нава быстро вернулась и выгребла из-за пазухи целую груду ягод и
несколько крупных грибов.
- Там есть тропа, Молчун, - сказала она. - Давай мы с тобой лучше не
будем возвращаться в ту деревню, зачем она нам, ну ее... А пойдем мы с
тобой по тропе, обязательно куда-нибудь да придем. Спросим там дорогу до
Выселок, и все будет хорошо. Просто удивительно, как мне сейчас хочется
попасть на эти Выселки, никогда раньше так не хотелось. А в эту лукавую
деревню давай мы не будем возвращаться, мне там сразу не понравилось,
правильно, что мы оттуда ушли, а то бы обязательно какая-нибудь беда
случилась. Если хочешь знать, нам туда, и приходить не надо было, тебе же
воры кричали, что не ходи, пропадешь, да ты ведь никогда никого не
слушаешься. Вот мы из-за тебя чуть в беду и не попали... Что же ты не ешь?
Грибы сытные, ягоды вкусные, ты их разотри на ладони, сделай крошенку, что
ты как маленький сегодня? Я теперь вспоминаю, мама мне всегда говорила,
что самые хорошие грибы растут там, где сухо, мама говорила, что раньше
много где было сухо, как на хорошей дороге, поэтому она понимала, а я вот
не понимала...
Кандид попробовал гриб и съел его. Грибы действительно были хороши, и
он почувствовал себя бодрее. Но он еще не знал, как теперь поступить. В
деревню возвращаться ему тоже не хотелось. Он попытался представить себе
местность, как объяснял и рисовал ему прутиком на земле Колченог, и
вспомнил, что Колченог говорил о дороге в Город, которая должна проходить
в этих самых местах. Очень хорошая дорога, говорил Колченог с сожалением,
самая прямая дорога до Города, только не добраться нам до нее через
трясину-то вот беда... Врал. Врал хромой. И по трясине ходил, и в Городе,
наверное, был, но почему-то врал. А может, Навина тропа и есть та прямая
дорога? Надо рискнуть. Но сначала нужно все-таки вернуться. В эту деревню
нужно все-таки вернуться...
- Придется все-таки вернуться, Нава, - сказал он, когда они поели.
- Куда вернуться? В ту лукавую деревню вернуться? - Нава
расстроилась. - Ну зачем ты мне это говоришь, Молчун? Чего мы в той
деревне еще не видели? Вот за что я тебя не люблю, Молчун, так это что с
тобой никогда не договоришься по-человечески... И ведь решили уже, что
возвращаться в ту деревню больше не станем, и тропу я тебе нашла, а теперь
ты опять заводишь разговор, чтобы вернуться...
- Придется вернуться, - повторил он. - Мне самому не хочется, Нава,
но сходить туда надо. Вдруг нам объяснят там, как пройти в Город.
- Почему - в Город? Я не хочу в Город, я хочу на Выселки.
- Пойдем уж прямо в Город, - сказал Кандид. - Не могу я больше.
