- Вы молодец, - сказал я. - Вы его так отбрили, что он даже осунулся.
Видите, он даже фаршированные помидоры стал жрать от бессилия...
- Да, Говорун, я слушаю вас с интересом, - сказал Эдик. - Я, конечно,
вовсе не намерен вам возражать, потому что, как я рассчитываю, у нас с
вами впереди еще много диспутов по более серьезным вопросам. Я только
хотел констатировать, что, к сожалению, в ваших рассуждениях слишком много
человеческого и слишком мало оригинального, присущего лишь психологии
цимекс лектулариа.
- Хорошо, хорошо, - с раздражением вскричал клоп. - Все это
прекрасно. Но, может быть, хоть один представитель гомо сапиенс снизойдет
до прямого ответа на те соображения, которые мне позволено было здесь
высказать? Или, повторяю, ему нечего возразить? Или человек разумный имеет
к разуму не больше отношения, чем змея очковая к широко распространенному
оптическому устройству? Или у него нет аргументов, доступных пониманию
существа, которое обладает лишь примитивными инстинктами?
И тут я не выдержал. У меня был аргумент, доступный пониманию, и я
его с удовольствием использовал. Я продемонстрировал Говоруну свой
указательный палец, а затем сделал движение, словно бы стирая со стола
упавшую каплю.
- Очень остроумно, - сказал Клоп, бледнея. - Вот уж воистину - на
уровне высшего разума...
Федя робко попросил, чтобы ему объяснили смысл этой пантомимы, однако
Говорун объявил, что это все вздор.
- Мне здесь надоело, - преувеличено громко сообщил он, барски
озираясь, - пойдемте отсюда.
Я расплатился, мы вышли на улицу и остановились, решая, что делать
дальше. Эдик предложил пойти в гостиницу и попытаться устроиться, но Федя
сказал, что в Тьмускорпиони гостиница - не проблема: во всей гостинице
живут только члены Тройки, остальные номера пустуют. Я посмотрел на
угнетенного клопа, почувствовал угрызения совести и предложил прогуляться
по берегу Скорпионки под луной. Федя поддержал меня, но Клоп Говорун
запротестовал и сказал, что устал, ему надоели бесконечные разговоры, он,
в конце концов, голоден, он лучше пойдет в кино. Нам стало его совсем
жалко - так он был потрясен и шокирован моим жестом, может быть,
действительно, несколько бестактным, - и мы направились было в кино, но
тут из-за пивного ларька на нас вынесло старикашку Эдельвейса. В одной
руке он сжимал пивную кружку, а другой цеплялся за свой агрегат.
Заплетающимся языком он выразил свою преданность науке и лично мне и
потребовал сметных, высокогорных, а также покупательных на приобретение
каких-то разъемов. Я дал ему рубль, и он вновь устремился за ларек.
По дороге в кино Говорун все никак не мог успокоиться. Он бахвалился,
задирал прохожих, сверкал афоризмами и парадоксами, но видно было, что ему
все еще крайне не по себе. Чтобы вернуть Клопу душевное равновесие, Эдик
рассказал ему о том, какой гигантский вклад он, Клоп Говорун, может
совершить в теорию Линейного счастья, и прозрачно намекнул на мировую
славу и на неизбежность длительных командировок за границу, в том числе в
экзотические страны. Душевное равновесие было восстановлено полностью.
Говорун явно приободрился, посолиднел и, как только в кинозале погас свет,
тут же полез по рядам кусаться, так что мы с Эдиком не получили никакого
удовольствия: Эдик боялся, что Говоруна тихо раздавят, я же ждал
безобразного скандала. Кроме того, в зале было душно, фильм показывали
тошнотворный, и мы с облегчением вздохнули, когда все кончилось.
Светила луна, со Скорпионки несло прохладой. Федя виновато сообщил,
что у него режим и ему пора спать. Было решено проводить его до Колонии.
Мы пошли берегом. Внутри под обрывом величественно несла в своих
хрустальных струях ядовитые сточные воды древняя Скорпионка. На той
стороне вольно раскинулись в лунном свете заливные луга. На горизонте
темнела зубчатая кромка далекого леса. Над какими-то мрачными
полуобрушившимися башнями, сверкая опознавательными огнями, совершало
эволюции небольшое летающее блюдце.
- Что это за развалина? - спросил Эдик.
- Это Соловьиная крепость, - ответил Федя.
- Что вы говорите! - поразился Эдик. - Та самая? Из-под Мурома?
- Да. Двенадцатый век.
- А почему только две башни? - спросил Эдик.
Федя объяснил ему, что до осады было четыре: Кикимора, Аукалка,
Плюнь-Ядовитая и Уголовница. Годзилла прожег стену между Аукалкой и
Уголовницей, ворвался во двор и вышел защитникам в тыл. Однако он был
дубина, по слухам - самый здоровенный и самый глупый из четырехглавых
драконов. В тактике он не разбирался и не хотел разбираться, а потому,
вместо того, чтобы сосредоточенными ударами сокрушить одну башню за
другой, кинулся на все четыре башни сразу, благо голов как раз хватало. В
осаде сидела нечисть бывалая и самоотверженная, - братья разбойники
сидели, Соловей Одихмантьевич и Лягва Одихмантьевич, с ними Лихо
Одноглазое, а также союзный злой дух Кончар по прозвищу Трыш. И Годзилла,
естественно, пострадал через дурость свою и жадность.
Вначале, правда, ему повезло осилить Кончара, скорбного в тот день
вирусным гриппом, и в Плюнь-Ядовитую алчно ворвался Годзиллов прихвостень
Вампир Боевульф, который, впрочем, тут же прекратил боевые действия и
занялся пьянством и грабежами. Однако это был первый и единственный успех
Годзиллы за всю кампанию. Соловей Одихмантьевич на пороге Аукалки дрался
бешено и весело, не отступая ни на шаг. Лягва Одихмантьевич по малолетству
отдал было первый этаж Кикиморы, но на втором закрепился, раскачал башню и
обрушил ее вместе с собой на атаковавшую его голову в тот самый момент,
когда хитрое и хладнокровное Лихо Одноглазое, заманившее правофланговую
голову в селитряные подвалы Уголовницы, взорвало башню на воздух со всем
содержимым. Лишившись половины голов, и без того недалекий Годзилла
окончательно одурел, пометался по крепости, давя своих и чужих и,
брыкаясь, кинулся в отступ. На том бой и кончился. Захмелевшего Боевульфа
Соловей Одихмантьевич прикончил акустическим ударом, после чего и сам
скончался от множественных ожогов. Уцелевшие ведьмы, лешие, водяные,
аукалки, кикиморы и домовые перебили деморализованных вурдалаков, троллей,
гномов, сатиров, наяд и дриад и, лишенные отныне руководства, разбрелись в
беспорядке по окрестным лесам. Что же касается дурака Годзиллы, то его
занесло в большое болото, именуемое ныне Коровьим Вязлом, где он вскорости
и подох от газовой гангрены.
- Любопытно, - проговорил Эдик, вглядываясь в темные мохнатые глыбы
Аукалки и Плюнь-Ядовитой. - А вход туда свободный?
- Свободный, - сказал Федя. - За пятачок.
Прогулка получилась на славу. Федя объяснял нам устройство вселенной
и попутно выяснилось, что он простым глазом видит кольца Сатурна и Красное
Пятно на Юпитере. Завистливый Клоп азартно доказывал ему, что все это -
хорошо оплачиваемый вздор, а на самом деле Вселенная имеет форму
пружинного матраса. Вокруг все время крутился застенчивый Кузька,
птеродактиль обыкновенный. Собственно, в темноте мы его так и не
разглядели. Он дробно топотал где-то впереди, со слабым кваканьем трещал
кустами рядом, а иногда вдруг взлетал, закрывая луну растопыренными
крыльями. Мы звали его, обещали лакомства и дружбу, но он так и не решился
приблизиться.
В Колонии мы познакомились также с пришельцем Константином.
Константину сильно не повезло. Его летающее блюдце совершило вынужденную
посадку около года назад. При посадке корабль испортился окончательно, и
защитное силовое поле, которое автоматически создавалось в момент
приземления, убрать Константину не удалось. Поле это было устроено так,
что не пропускало ничего постороннего. Сам Константин со своей одеждой и с
деталями двигателя мог ходить через сиреневую пленку в обе стороны
совершенно беспрепятственно, но семейство полевых мышей, случайно
оказавшееся на месте посадки, так там и осталось, и Константин вынужден
был скармливать ему небогатые свои запасы, так как земную пищу пронести
под защитный колпак не мог даже в своем желудке. Под колпаком оказались
также забытые кем-то на парковой аллее тапочки, и это было единственное из
земных благ, от которого Константину была хоть какая-то польза. Кроме
тапочек и мышей в защитное поле были заключены: два куста волчьей ягоды,
часть чудовищной садовой скамейки, изрезанной всевозможными надписями, и
четверть акра сыроватой, никогда не просыхающей почвы.
Константиновы дела были плохи. Звездолет надо было чинить. В местных
мастерских не было, естественно, ни подходящих запчастей, ни специального
оборудования. Кое-что можно было бы достать в научных центрах, но
требовалось ходатайство Тройки, и Константин с нетерпением вот уж много
месяцев ждал вызова и возлагал некоторые надежды на помощь землян. Он
рассчитывал, что ему удастся снять проклятое защитное поле и провести,
наконец, на корабль какого-нибудь крупного ученого, но в общем-то он был
настроен скорее пессимистически, он был готов к тому, что земная техника
окажется в состоянии помочь ему только лет через двести.
Константиново летающее блюдце, сияя, как гигантская газосветная
лампа, стояло недалеко от дороги. Из-под блюдца торчали ноги Константина,
обутые в скороходовские тапочки сорок четвертого размера. Ноги
отлягивались от семейства мышей, настойчиво требовавшего ужина. Федя
постучал в защитное поле, и Константин, увидев нас, выбрался из-под
блюдца. Он прикрикнул на мышей и вышел к нам. Знаменитые тапочки, конечно,
остались внутри, и мыши тотчас устроили в них временное обиталище. Мы
представились, выразили сочувствие и спросили, как дела. Константин бодро
сообщил, что, кажется, начало получаться, и перечислил два десятка
незнакомых нам приборов, которые были ему необходимы. Он оказался очень
общительным и дружелюбным разумным существом. А может быть, он просто
истосковался по собеседникам. Мы его расспрашивали, он нам отвечал. Но
выглядел он неважно, и мы сказали ему, что вредно так много работать и что
пора спать. Минут через десять мы объясняли ему, что такое "спать", после
чего он признался, что это ему совсем не интересно и что он лучше не
станет этим заниматься. Кроме того, близилось время кормить мышей. Он
пожал нам руки и снова полез под блюдце. Мы распрощались с Федей и клопом
и отправились в гостиницу. Время было уже позднее, город засыпал, и только
далеко-далеко играла гармошка и чистые девичьи голоса сообщали:
Ухажеру моему
Я говорю трехглазому:
Нам поцалуи ни к чему -
Мы братия по разуму!..
ДЕЛО N 72. ПРИШЕЛЕЦ КОНСТАНТИН
Утреннее солнце, вывернув из-за угла, теплым потоком ворвалось в
раскрытые окна комнаты заседаний, когда на пороге появился каменнолицый
Лавр Федотович и немедленно предложил задернуть шторы. "Народу это не
нужно", - объяснил он. Сейчас же следом за ним появился Хлебовводов,
подталкивая впереди себя Выбегаллу. Выбегалло, размахивая портфелем,
горячо толковал ему что-то по-французски, а Хлебовводов приговаривал:
"Ладно, ладно тебе, развоевался..." Когда комендант задернул шторы, на
пороге возник Фарфуркис. Он что-то жевал и утирался. Невнятной
скороговоркой извинившись за опоздание он разом проглотил все недожеванное
и завопил:
- Протестую! Вы с ума сошли, товарищ Зубо! Немедленно убрать эти
шторы! Что за манера отгораживаться и бросать тень?
