Мы посмотрели прямо. Теперь, когда глаза наши привыкли к рассеянному
свету, попадающему в зал неизвестно каким образом, мы увидели двери. Их
было три. Ведущие, так сказать, направо и налево, были заколочены досками,
а к двери прямо, огибая камень, вела от лифта протоптанная в пыли
тропинка. "Не нравится мне все это, - сказал я с мужественной прямотой. -
Кости какие-то..." - "Кости, по-моему, слоновьи, - сказал Эдик. - Впрочем,
это не важно. Не возвращаться же нам." - "Может, все-таки напишем записку
и бросим в лифт? - предложил я. - Сгинем ведь бесследно." - "Саша, -
сказал Эдик, - не забудь, что мы находимся в телепатической связи.
Неудобно. Встряхнись." Я встряхнулся. Я снова выпятил челюсть и решительно
двинулся к двери прямо. Эдик шел рядом со мной. "Рубикон перейден!" -
заявил я и пнул дверь ногой. Впрочем, эффект пропал даром: на двери
оказалась малоприметная табличка "тянуть к себе", и Рубикон пришлось
переходить вторично, уже без жестов, через унизительное преодоление мощной
пружины.
Сразу за дверью оказался парк, залитый солнечным светом. Мы увидели
песчаные аллейки, подстриженные кусты и предупреждения "По газонам не
ходить и траву не есть". Напротив стояла чугунная садовая скамейка с
проломленной спинкой, а на скамейке читал газету, пошевеливая длинными
пальцами босых ног, какой-то странный человек в пенсне. Заметив нас, он
почему-то смутился, не опуская газеты, ловко снял ногой пенсне, протер
линзы о штанины и вновь водрузил на место. Потом положил газету и
поднялся. Он был велик ростом, неимоверно волосат, одет в чистую белую
безрукавку и синие холщовые штаны на помочах. Золоченное пенсне сжимало
его широкую черную переносицу и придавало ему какой-то иностранный вид.
Было в нем что-то от политической карикатуры в центральной газете. Он
повел большими острыми ушами, сделал несколько шагов нам навстречу и
произнес хриплым, но приятным голосом:
- Добро пожаловать в Тьмускорпионь, - сказал он. - Разрешите
представиться. Федор, снежный человек.
Мы молча поклонились.
- Вы ведь снизу, - продолжал он. - Слава богу, я жду вас уже больше
года - с тех пор, как меня рационализировали. Давайте присядем. До
вечернего заседания Тройки остается около часа, и очень хотелось, с вашего
позволения, чтобы вы пришли на это заседание хоть как-то подготовленными.
К сожалению, знаю я немного, но я знаю...
ДЕЛО N 42. СТАРИКАШКА ЭДЕЛЬВЕЙС
Мы перешагнули порог комнаты заседаний ровно в пять часов. Мы были
проинструктированы, мы были ко всему готовы, мы знали, на что идем. Во
всяком случае, мне так казалось. Признаться, Федины объяснения несколько
успокоили меня, Эдик же, напротив, впал в подавленное состояние. Эта
подавленность удивляла меня, я относил ее целиком за счет того, что Эдик
всегда был человеком чистой науки, далеким от всяких там входящих и
исходящих, от дыроколов и ведомостей. И эта же его подавленность
возбуждала во мне, человеке сравнительно опытном, ощущение превосходства,
я чувствовал себя старшим и готов был вести себя соответственно.
В комнате наличествовал пока только один человек, судя по Фединому
описанию, комендант Колонии товарищ Зубо. Он сидел за маленьким столиком,
держал перед собой раскрытую папку и так и подмигивал от какого-то
нетерпеливого возбуждения. Был он тощ и похож на Дуремара, губы у него
непрерывно двигались, а глаза были белые, как у античной статуи. Нас он
сначала не заметил, и мы тихонько уселись у стены под табличкой
"Представители". Комната была в три окна, у двери стоял голый
демонстрационный стол, у стены напротив - другой стол, огромный, покрытый
зеленой суконной скатертью. В углу возвышался чудовищный коричневый сейф;
комендантский столик, заваленный канцелярскими папками, ютился у его
подножия. В комнате был еще один маленький столик под табличкой "Научный
консультант" и гигантский, на полторы стены, матерчатый лозунг "Народу не
нужны нездоровые сенсации. Народу нужны здоровые сенсации". Я покосился на
Эдика. Эдик, не отрываясь, глядел на лозунг. Эдик был убит.
Комендант вдруг встрепенулся, повел большим носом и обнаружил наше
присутствие.
- Посторонние! - произнес он с испуганным изумлением.
Мы встали и поклонились. Комендант, не спуская с нас напряженного
взора, вылез из-за своего столика, сделал несколько крадущихся шагов и,
остановившись перед Эдиком, протянул руку. Вежливый Эдик, слабо
улыбнувшись, пожал эту руку и представился, после чего отступил на шаг и
поклонился снова. Комендант, казалось, был потрясен. Несколько мгновений
он стоял в прежней позе, а затем поднес свою ладонь к лицу и недоверчиво
осмотрел ее. Что-то было не так. Комендант быстро замигал, а потом с
огромным беспокойством, как бы ища оброненное, принялся оглядывать пол под
ногами. Тут до меня дошло.
- Документы! - прошипел я. - Документы ему дай!
Комендант, боязливо улыбаясь, продолжал озираться. Эдик торопливо
сунул ему свое удостоверение и заявку. Комендант ожил. Действия его вновь
стали осмысленными. Он пожрал глазами сначала заявку, потом фотографию на
документе, а на закуску - самого Эдика. Сходство фотографии с оригиналом
привело его в явный восторг.
- Очень рад! - воскликнул он. - Зубо моя фамилия. Комендант. Рад вас
приветствовать. Устраивайтесь, товарищ Амперян, располагайтесь, нам с вами
еще работать и работать... - Он вдруг остановился и поглядел на меня. Я
уже держал удостоверение и заявку наготове. Процедура пожирания
повторилась. - Очень рад! - воскликнул комендант с совершенно теми же
интонациями. - Зубо моя фамилия. Комендант. Рад вас приветствовать.
Устраивайтесь, товарищ Привалов, располагайтесь...
- Как насчет гостиницы? - деловито спросил я.
Мне казалось, что это будет верный тон. Но я ошибся. Комендант
пропустил мой вопрос мимо ушей. Он уже разглядывал заявки.
- Ящик Черный Идеальный... - бормотал он. - Есть у нас таковой, не
рассматривали еще... А вот Клоп Говорящий уже рационализирован, товарищ
Амперян... Не знаю, не знаю... Это еще как Лавр Федотович посмотрит, а я
бы на вашем месте поостерегся...
Он вдруг замолчал, прислушался и рысью кинулся на свое место. В
приемной послышались шаги, голоса, кашель, дверь распахнулась, движимая
властной рукой и в комнате появилась Тройка в полном составе - все
четверо.
Лавр Федотович Вунюков, в полном соответствии с описанием, белый,
холеный, могучий, ни на кого не глядя, проследовал на председательское
место, сел, водрузил перед собой огромный портфель, с лязгом распахнул его
и принялся выкладывать на зеленое сукно предметы, необходимые для
успешного председательствования: номенклатурный бювар крокодиловой кожи,
набор авторучек в сафьяновом чехле, коробку "Герцеговины Флор", зажигалку
в виде триумфальной арки и призматический театральный бинокль.
Рудольф Архипович Хлебовводов, желтый и сухой, как плетень, сел ошую
Лавра Федотовича и принялся немедленно что-то шептать ему в ухо, бесцельно
бегая воспаленными глазами по углам комнаты.
Рыжий, рыхлый Фарфуркис не сел за стол. Он демократически устроился
на жестком стуле напротив коменданта, вынул толстую записную книжку в
дряхлом переплете и сразу же сделал в ней пометку.
Научный же консультант профессор Выбегалло, которого мы узнали без
всякого описания, равнодушно оглядел нас, сдвинул брови, поднял на
мгновение глаза к потолку, как бы пытаясь припомнить, где это он нас
видел, не то припомнил, не то не припомнил, уселся за свой столик и
принялся деятельно готовиться к исполнению своих ответственных
обязанностей. Перед ним появился первый том "Малой Советской
Энциклопедии", затем второй том, затем третий, четвертый...
- Грррм, - произнес Лавр Федотович и оглядел присутствие взглядом,
проникающим сквозь стены и видящим насквозь. Все были готовы: Хлебовводов
нашептывал, Фарфуркис сделал вторую пометку, комендант, похожий на ученика
перед началом опроса, судорожно листал страницы, а Выбегалло положил перед
собой шестой том. Что же касается представителей, то есть нас, то мы,
по-видимому, значения не имели. Я посмотрел на Эдика и поспешно
отвернулся. Эдик был близок к полной деморализации - появление Выбегаллы
его доконало.
- Вечернее заседание Тройки объявляю открытым, - сказал Лавр
Федотович. - Следующий! Докладывайте, товарищ Зубо.
Комендант вскочил и, держа перед собой папку, начал высоким голосом:
- Дело номер сорок второе. Фамилия: Машкин. Имя: Эдельвейс. Отчество:
Захарович...
- С каких это пор он Машкиным заделался? - брезгливо спросил
Хлебовводов. - Бабкин, а не Машкин. Бабкин Эдельвейс Петрович. Я с ним
работал в одна тысяча девятьсот сорок седьмом году в Комитете по молочному
делу. Эдик Бабкин, плотный такой мужик, сливки очень любит... И, кстати,
никакой он не Эдельвейс, а Эдуард. Эдуард Петрович Бабкин...
Лавр Федотович медленно обратил к нему каменное лицо.
- Бабкин? - произнес он. - Не помню... Продолжайте, товарищ Зубо.
- Отчество: Захарович, - дернув щекой, повторил комендант. - Год и
место рождения: тысяча девятьсот первый, город Смоленск. Национальность...
- Э-дуль-вейс или Э-доль-вейс? - спросил Фарфуркис.
- Э-дель-вейс, - сказал комендант. - Национальность: белорус.
Образование: неполное среднее общее, неполное среднее техническое. Знание
иностранных языков: русский - свободно, украинский и белорусский - со
словарем. Место работы...
Хлебовводов вдруг звонко шлепнул себя по лбу.
- Да нет же! - закричал он. - Он же помер!
- Кто помер? - деревянным голосом спросил Лавр Федотович.
- Да этот Бабкин! Я же как сейчас помню - в одна тысяча девятьсот
пятьдесят шестом году помер он от инфаркта. Стал он тогда финдиректором
Всероссийского общества испытателей природы и помер. Так что тут какая-то
путаница.
Лавр Федотович взял бинокль и некоторое время изучал коменданта,
потерявшего дар речи.
- Факт смерти у вас отражен? - осведомился он.
- Христом богом... - пролепетал комендант. - Какой смерти?... Да
почему же смерти... Да живой он, в приемной дожидается...
- Одну минуточку, - вмешался Фарфуркис. - Вы разрешите, Лавр
Федотович? Товарищ Зубо, кто дожидается в приемной? Только точно. Фамилия,
имя, отчество.
- Бабкин! - с отчаянием сказал комендант. - То есть, что я говорю? Не
Бабкин - Машкин! Машкин дожидается. Эдельвейс Захарович.
- Понимаю, - сказал Фарфуркис, - а где Бабкин?
- Бабкин помер, - сказал Хлебовводов авторитетно. - Это я вам точно
сказать могу. В одна тысяча девятьсот пятьдесят шестом. Правда, у него сын
был, Пашка, по-моему. Павел, значит, Эдуардович. Заведует он сейчас
магазином текстильного лоскута в Голицыне, что под Москвой. Толковый
работяга, но, кажется, не Павел все-таки, не Пашка...
Фарфуркис налил стакан воды и передал коменданту. В наступившей
тишине было слышно, как комендант гулко глотает. Лавр Федотович размял и
продул папироску.
- Никто не забыт и ничто не забыто, - произнес он. - Это хорошо.
Товарищ Фарфуркис, я попрошу вас занести в протокол, в констатирующую
часть, что Тройка считает полезным принять меры к отысканию сына Бабкина
Эдуарда Петровича на предмет выяснения его имени. Народу не нужны
безымянные герои. У нас их нет.
Фарфуркис закивал и принялся быстро писать в записной книжке.
- Вы напились? - осведомился Лавр Федотович, разглядывая коменданта в
