карту Тьмускорпиони с окрестностями, он деятельно наметил маршрут,
который, впрочем, оказался никуда не годным, потому что Фарфуркис забыл,
что у нас автомобиль, а не вертолет. Я предложил ему свой вариант: озеро -
болото - холм. На озере мы должны были рассмотреть дело плезиозавра, на
болоте рационализировать и утилизировать имеющееся там уханье, на холме
нам предстояло обследовать так называемое заколдованное место. Фарфуркис,
к моему удивлению не возражал. Выяснилось, что он полностью доверяет моей
водительской интуиции, более того, он был всегда высокого мнения о моих
способностях, ему очень приятно будет и работать со мной в клопиной
подкомиссии, он давно меня держит на примете, он вообще всегда держит на
примете нашу чудесную, талантливую молодежь. Он сердцем всегда с
молодежью, но он не закрывает глаза на ее существенные недостатки.
Нынешняя молодежь мало борется, мало уделяет внимания борьбе, нет у нее
стремления бороться дальше, больше, бороться за то, чтобы борьба
по-настоящему стала главной, первоочередной задачей всей борьбы, а ведь
если она, наша чудесная, талантливая молодежь, и дальше будет так мало
бороться, то в этой борьбе у нее останется мало шансов стать настоящей
борющейся молодежью, всегда занятой борьбой за то, чтобы стать настоящим
борцом, который борется за то, чтобы его борьба...
Плезиозавра мы увидали еще издали - нечто похожее на ручку от зонтика
торчало из воды в двух километрах от берега. Я подвел машину к пляжу и
остановился. Фарфуркис все еще боролся с грамматикой во имя борьбы за
борющуюся молодежь, а Хлебовводов уже стремительно выбросился из машины и
распахнул дверцу рядом с Лавром Федотовичем. Однако Лавр Федотович
выходить не пожелал, он благосклонно посмотрел на Хлебовводова и сообщил,
что в озере - вода, что заседание выездной сессии Тройки он объявляет
открытым, и что слово предоставляется товарищу Зубо.
Комиссия расположилась на травке, рядом с автомобилем, настроение у
всех было какое-то нерабочее. Фарфуркис расстегнулся, я вообще снял
рубашку, чтобы не терять случая позагорать. Комендант, поминутно нарушая
инструкцию, принялся отбарабанивать анкету плезиозавра по кличке Лизавета,
никто его не слушал. Лавр Федотович задумчиво разглядывал озеро перед
собой, словно прикидывая, нужно ли оно народу, а Хлебовводов, как он
работал председателем колхоза имени театра Музкомедии и получал по
пятнадцать поросят от свиноматки. В двенадцати шагах от нас шелестели осы,
на дальних лугах бродили коровы, и уклон в сельскохозяйственную тематику
представлялся весьма извинительным.
Когда комендант зачитал краткую сущность плезиозавра, Хлебовводов
сделал ценное замечание, что ящур - опасная болезнь скота, и можно только
удивляться, что здесь он плавает на свободе. Некоторое время мы с
Фарфуркисом лениво втолковывали ему, что ящур - это одно, а ящер это
совсем другое. Хлебовводов, однако, стоял на своем, ссылаясь на журнал
"Огонек", где совершенно точно и неоднократно упоминался какой-то
ископаемый ящер. "Вы меня не собьете, - говорил он. - Я человек
начитанный, хотя и без высшего образования". Фарфуркис, не чувствуя себя
достаточно компетентным, отступился, я же продолжал спорить, пока
Хлебовводов не предложил позвать сюда плезиозавра и спросить его самого.
"Он говорить не умеет", - сообщил комендант, присевший с нами на корточки.
"Ничего, разберемся, - возразил Хлебовводов. - Все равно же полагается его
вызвать, так хоть польза какая-то будет."
- Грррм, - сказал Лавр Федотович. - Вопросы к докладчику будут? Нет
вопросов? Вызовите дело, товарищ Зубо.
Комендант вскочил и заметался по берегу. Сначала он сорванным голосом
кричал: "Лизка! Лизка!" Но поскольку плезиозавр, видимо, ничего не слышал,
комендант сорвал с себя пиджак и принялся им размахивать, как потерпевший
кораблекрушение при виде паруса на горизонте. Лизка не подавала никаких
признаков жизни. "Спит, - с отчаянием сказал комендант. - Наглоталась
окуней и спит..." Он еще побегал и помахал, а потом попросил меня
погудеть. Я принялся гудеть. Лавр Федотович, высунувшись через борт,
глядел на плезиозавра в бинокль. Я гудел минуты две, а потом сказал, что
хватит, что нечего аккумуляторы подсаживать - дело казалось мне
безнадежным.
- Товарищ Зубо, - не опуская бинокль, произнес Лавр Федотович, -
почему вызванный не реагирует?
Комендант побледнел и не нашелся, что сказать.
- Хромает у вас в хозяйстве дисциплина, - подал голос Хлебовводов. -
Подраспустили подчиненных.
Комендант рванул на себе рубашку и разинул рот.
- Ситуация чревата подрывом авторитета, - сокрушенно заявил
Фарфуркис. - Спать нужно ночью, а днем нужно работать.
Комендант в отчаянии принялся раздеваться.
Действительно, иного выхода у него не было. Я спросил коменданта,
умеет ли он плавать. Выяснилось, что нет, не умеет, но ему все равно.
"Ничего, - кровожадно сказал Хлебовводов, - на дутом авторитете выплывет."
Я осторожно высказал сомнение в целесообразности предпринимаемых действий.
Комендант несомненно утонет, и есть ли необходимость в том, чтобы Тройка
брала на себя несвойственные ей функции, подменять собой станции спасения
на водах. Кроме того, например, в случае утонутия коменданта задача все
равно останется невыполненной, и логика событий подсказывает, что плыть
придется либо Фарфуркису, либо Хлебовводову. Фарфуркис возразил, что вызов
дела является функциональной прерогативой представителя местной
администрации, а за отсутствием такового - функцией научного консультанта,
так что мои слова рассматривают, как выпад, как попытка свалить с больной
головы на здоровую. Я заявил, что в данном случае, я являюсь не столько
научным консультантом, сколько водителем казенного автомобиля, от которого
не имею права удаляться далее, чем на несколько шагов. "Вам следовало бы
знать приложение к Правилам движения по улицам и дорогам, - сказал я
укоризненно, ничем не рискуя, - параграф двадцать первый." Наступило
тягостное молчание, черная ручка от зонтика по-прежнему маячила на
горизонте. Все с трепетом следили, как медленно, словно трехствольная
орудийная башня линейного корабля, поворачивается голова Лавра Федотовича.
Все мы находились на одном плацу, и никому из нас не хотелось залпа.
- Господом нашим... - не выдержал комендант, стоя на коленях в одном
белье. - Спасителем Иисусом Христом... Не боюсь я плыть, и тонуть не
боюсь!.. Но ей то что, Лизке-то... Глотка у ей, что твое метро! Она не
меня, она корову может сглотнуть, как семечку! Спросонья-то...
- В конце концов, - несколько нервничая, произнес Фарфуркис, - зачем
ее звать? В конце концов и отсюда видно, что никакого интереса она не
представляет. Я предлагаю ее рационализировать и за ненадобностью
списать...
- Списать ее, заразу! - радостно подхватил Хлебовводов. - Корову она
может сглотнуть, подумаешь! Тоже мне, сенсация! Корову и я могу сглотнуть,
а ты вот от этой коровы добейся... пятнадцать поросят, понимаешь, добейся,
вот это работа!
Лавр Федотович, наконец, развернул главный калибр. Однако, вместо
орды враждующих индивидуумов, вместо гнезда кипения противоречивых
страстей, вместо недисциплинированных, подрывающих авторитет Тройки пауков
в банке, он обнаружил в поле зрения прицела сплоченный рабочий коллектив,
исполненный стремления: списать заразу Лизку и перейти к следующему
вопросу. Залпа не последовало. Орудийная башня развернулась в
противоположном направлении и чудовищные жерла отыскали на горизонте
ничего не подозревающую ручку от зонтика.
- Народ, - донеслось из боковой рубки, - народ смотрит вдаль. Эти
плезиозавры народу...
- Не нужны! - выпалил Хлебовводов из малого калибра и промазал.
Выяснилось, что эти плезиозавры нужны народу позарез, что отдельные
члены Тройки утратили чувство перспективы, что отдельные коменданты,
видимо, забыли, чей хлеб они едят, что отдельные представители нашей
славной интеллигенции обнаруживают склонность смотреть на мир через черное
стекло и что, наконец, дело номер восемь впредь до выяснения должно быть
отложено и пересмотрено в один из зимних месяцев, когда до него можно
будет добраться по льду. Других предложений не было, вопросов к докладчику
- тем более. На том и порешили.
- Перейдем к следующему вопросу, - объявил Лавр Федотович, и
действительные члены Тройки, толкаясь, устремились к заднему сиденью.
Комендант торопливо одевался, бормоча: "Я же тебе это припомню... Лучшие
же куски давал... Как дочь родную... Скотина водоплавающая..."
Затем мы двинулись дальше по проселочной дороге, бегущей вдоль берега
озера. Дорога была страшненькая, и я возносил хвалу небесам, что лето
стоит сухое, иначе бы нам тут и конец. Однако хвалил я небеса
преждевременно, потому что по мере продвижения к болоту, дорога все чаще
обнаруживала тенденции к исчезновению и превращению в две заросшие осокой
рытвины. Я врубил демультипликатор и прикидывал физические возможности
своих спутников. Было совершенно ясно, что от толстого дряблого Фарфуркиса
проку будет мало. Хлебовводов выглядел мужиком жилистым, но мне неизвестно
было, оправился ли он в достаточной степени после желудочного удара. Лавр
Федотович вряд ли даже вылезет из машины. Так что действовать в случае
чего мне придется с комендантом, потому что Эдик не станет себя, наверное,
обнаруживать, ради только того, чтобы вытолкнуть из грязи
девятисоткилограммовую машину.
Пессимистические размышления мои были прерваны появлением впереди
гигантской черной лужи. Это не было патриархальной, буколистической лужей
типа миргородской, всеми изъезженной, и ко всему притерпевшейся. Это не
была, также мутная глинистая урбаническая лужа, лениво и злорадно
развалившаяся среди неубранных куч строительного мусора. Это было
спокойное и хладнокровное, зловещее в своем спокойствии, мрачное
образование, небрежно втиснувшееся между двумя рядами хилой осиновой
поросли, загадочное, как глаз сфинкса, коварное, как царица Тамара,
наводящее на кошмарную мысль о бездне, забитой затонувшими грузовиками. Я
резко затормозил и сказал:
- Все, приехали.
- Ггрррм, - произнес Лавр Федотович. - Товарищ Зубо, доложите дело.
В наступившей тишине было слышно, как колеблется комендант. До болота
было еще довольно далеко, но комендант тоже видел лужу и тоже не видел
выхода, он покорно вздохнул и зашелестел бумагами.
- Дело номер тридцать восемь, - прочитал он. - Фамилия: прочерк. Имя:
прочерк. Отчество: прочерк. Название: Коровье вязло.
- Минуточку! - прервал его Фарфуркис тревожно. - Слушайте!
Он поднял палец и застыл.
Мы прислушались и услышали. Где-то далеко далеко победно запели
серебряные трубы. Множественный звук этот пульсировал, нарастал и словно
приближался. Кровь застыла у нас в жилах. Это трубили комары, и притом не
все, а пока только командиры рот, или даже командиры батальонов и выше. И
таинственно, внутренним взором, попавшего в ловушку мы увидели вокруг себя
гектары топкой грязи, поросшей редкой осокой, покрытой слежавшимися слоями
прелых листьев, с торчащими сучьями, и все это под сенью болезненно тощих
осин, и на всех этих гектарах, на каждом квадратном сантиметре - ряды
поджарых рыжеволосых каннибалов, лютых, изголодавшихся, самоотверженных.
- Лавр Федотович! - пролепетал Хлебовводов. - Комары!
- Есть предложение! - нервно закричал Фарфуркис, - отложить
рассмотрение данного дела до октября... нет, до декабря месяца!
