А что, этот человек в белом тоже старый ткач?
- Может быть, он и ткач тоже, но скорчер у него, дядя Саша, не
микроразрядный.
Вадим задумчиво пошел к своему коттеджу. Дома он бросил постельное
белье в мусоропровод, переключил хозяйственную автоматику на режим
отсутствия и, выйдя на крыльцо, написал карандашом на двери: "Уехал в
отпуск. Прошу не занимать". Затем он отправился к Антону. Прибирая Антонов
коттедж, он продолжал размышлять. В конце концов не все потеряно. Тахорги,
надо признаться, уже основательно приелись. Пандора, если говорить честно,
- это всего-навсего очень модный курорт. Можно только удивляться, как я
там высидел три сезона. Какой стыд, подумал он вдруг с энтузиазмом. Ведь
было время, когда я хвастался ожерельем из зубов тахорга и разводил
несусветную пандориану! Швырять в Самсона черепом тахорга - какая
банальность! Самсон достоин большего и Самсон будет увековечен.
Неизвестная планета - это неизвестная планета. По неизвестной планете
бродят неизвестные звери. Они, бедные, еще не знают, как их зовут. А я уже
знаю. Там я добуду первого в истории "самсона непарноногого
перепончатоухого" или, скажем, "самсона неполнозубого гребенчатозадого"...
Запустить в Самсона черепом самсона - такого еще не было.
Когда он вернулся на лужайку, "Корабль" был готов к старту. Верхушка
его больше не следила за солнцем, иней на траве вокруг исчез.
Вадим удобно устроился в люке, свесив ногу. Он смотрел на Антонов
коттедж с распахнутой стенкой, на зеленые кроны сосен, на низкие облака, в
которых то появлялись, то исчезали голубые проталины. Да, друг Самсон,
непарноногий брат мой, мстительно подумал он. Может быть, ты и неплох
против какого-нибудь библейского льва, но где тебе тягаться со
структуральным лингвистом... Но что забавно: мне бы и в голову не пришло
тащиться отдыхать на неизвестную планету, если бы не этот старик в белом.
До чего же мы косный народ, даже лучшие из структуральных лингвистов!
Вечно нас тянет на обжитые планеты...
На лужайку вышел эрдель Трофим. Он помигал на Вадима добрыми
слезящимися глазами, зевнул, сел и принялся чесать задней ногой у себя за
ухом. Жизнь была прекрасна и многообразна. Вот Трофим, подумал Вадим.
Стар, глуп, добр, но - смотрите-ка! - может еще напугать... А может быть,
все лунатики боятся собачьего лая? - Вадим уставился на Трофима. - А
почему я, собственно, решил, что Саул Репнин лунатик или как там это
называлось?.. Зачем такое искусственное предположение? Проще предположить,
что историк Саул никакой не историк, а просто соглядатай какой-нибудь
гуманоидной расы у нас на планете. Как Бенни Дуров на Тагоре... Это было
бы славно - целый месяц неизвестных планет и таинственных незнакомцев... И
как все отлично объясняется! Самостоятельно с Земли он выбраться не может,
собак он боится, а на неизвестную планету ему нужно, чтобы за ним туда
прислали корабль - на нейтральную, так сказать, почву. Вернется он к себе
и расскажет: так, мол, и так, люди они хорошие, полные оптимизма, и
завяжутся у нас с ними нормальные гуманоидные отношения...
Вадим спохватился и крикнул в коридор:
- Антон, я на борту!
- Наконец-то, - откликнулся Антон. - Я было решил, что ты
дезертировал.
Из-за деревьев, безобразно крутя хвостом, появился тощий красный
"рамфоринх" и, неестественно завывая, начал описывать вокруг "Корабля"
круг почета. Дядя Саша, откинув дверцу, махал чем-то белым. Вадим помахал
в ответ.
- Старт! - предупредил Антон.
"Корабль" пошевелился и, мягко подпрыгнув - Вадим успел оттолкнуться
ногой от Земли - стал подниматься в небо.
- Димка! - крикнул Антон. - Закрой-ка люк! Сквозняк.
Вадим в последний раз помахал дяде Саше, поднялся и зарастил люк.
2
Антон передал управление на киберштурман и, сложив руки на животе,
задумчиво глядел на обзорный экран. "Корабль" шел на север по меридиану.
Вокруг было густо-фиолетовое небо стратосферы, а глубоко внизу белела
мутная пелена облаков. Пелена эта казалась ровной и гладкой, и только
кое-где угадывались провалы исполинских воронок над макропогодными
станциями - синоптики, пролив над Северной Европой дождь, загоняли облака
в ловушки.
Антон размышлял над странностями человеческими. Он вспоминал странных
людей, с которыми встречался. Яков Осиновский, капитан "Геркулеса",
терпеть не мог лысых. Он их просто презирал. "А вы меня не убеждайте, -
говорил он. - Вы мне лучше покажите лысого, чтобы он был настоящим
человеком". Наверное, с лысыми у него были связаны какие-то нехорошие
ассоциации, и он никогда никому не говорил, какие. Он не переменился даже
после того, как сам начисто облысел во время сарандакской катастрофы. Он
только восклицал с заметной горечью: "Единственный! Заметьте, единственный
среди них!"
Вальтер Шмидт с базы "Гаттерия" так же странно относился к врачам.
"Врачи... - цедил он с неприличным презрением. - Знахарями они были,
знахарями и останутся. Раньше была пыльная паутина и гнилая змеиная кровь,
а теперь психодинамическое поле, о котором никто ничего не знает. Кому
какое дело до того, что у меня внутри? Головоногие живут по тысяче лет
безо всяких врачей, и до сих пор благополучно остаются владыками
глубин..."
Волкова звали Дредноут и он был очень этим доволен: Дредноут Адамович
Волков. Канэко никогда не ел горячего. Ралф Пинетти верил в левитацию и
упорно тренировался... Историк Саул Репнин боится собак и не хочет жить с
людьми. Я не удивлюсь, если окажется, что он не хочет жить с людьми именно
потому, что боится собак. Странно, правда? Но он от этого не станет хуже.
Странности... Нет никаких странностей. Есть просто неровности.
Внешние проявления непостижимой тектонической деятельности в глубинах
человеческой натуры, где разум насмерть бьется с предрассудками, где
будущее насмерть бьется с прошлым. А нам обязательно хочется, чтобы все
вокруг были гладкие, такие, какими мы их выдумываем в меру нашей жиденькой
фантазии... Чтобы можно было описать их в элементарных функциях детских
представлений: добрый дядя, жадный дядя, скучный дядя. Страшный дядя.
Дурак.
А вот Саулу нисколько не странно, что он боится собак. И Канэко не
кажется странным, что он не терпит ничего горячего. Так же, как и Вадиму
никогда в голову не придет, что его дурацкие стишки кое-кому кажутся не
забавными, а странными. Галке, например.
Возьмем теперь меня. Вот я собрался было на Пандору. Если бы об этом
узнал, скажем, капитан Малышев, он бы с изумлением на меня посмотрел и
сказал: "Если ты собираешься отдыхать, то лучшего места чем Земля, тебе не
найти. А если ты решил поработать, то возьми черную систему ЕН_8742,
которая стоит на очереди в плане, или возьми гигант ЕН_6124 - им почему-то
интересуются специалисты на Тагоре". И Малышев был бы прав. И чтобы
Малышев меня понял и перестал смотреть с изумлением, пришлось бы сказать,
что я соскучился по Димке, и что Димка хочет стрелять тахоргов.
Антон усмехнулся. Зачем так сложно? Просто теперь все летают на
Пандору, и однажды Галка сказала мне, что слетала бы туда. Так
организуются в наше время перелеты. И так легко меняются планы. А мог бы я
признаться Малышеву, что все дело в Галке? Почему человек никак не
научится жить просто? Откуда-то из бездонных патриархальных глубин все
время ползут тщеславие, самолюбие, уязвленная гордость. И почему-то всегда
есть что скрывать. И есть чего стесняться.
Антон посмотрел на букетик гвоздики, лежавший перед экраном. Эх,
Галка, подумал он. Он подышал на пульт и написал пальцем на исчезающем
матовом круге: "Эх ты, Галка..." Буквы быстро растаяли, он даже не успел
поставить восклицательный знак. Тогда он еще раз подышал на пульт и
поставил восклицательный знак отдельно. Потом он снова откинулся в кресле
и попытался в сто первый раз логически решить задачу: "Я люблю девушку,
девушка меня не любит, но относится хорошо. Что делать?"
Что, собственно, изменилось бы, если бы она меня полюбила? Можно было
бы обнимать ее и целовать. Можно было бы быть все время с ней. Я бы
гордился. Все, кажется. Глупо, но все. Просто исполнилось бы еще одно
желание. Как все это убого выглядит, когда рассуждаешь логически! А
по-другому рассуждать я не умею. Пустой я человек, циник. Он увидел Галку,
как она говорит, - немного через плечо, и глаза у нее прикрыты
ресницами... Почему все устроено так глупо: можно спасти человека от любой
неважной беды - от болезни, от равнодушия, от смерти, и только от от
настоящей беды - от любви - ему никто и ничем не может помочь... Всегда
найдется тысяча советчиков, и каждый будет советовать сам себе. Да и
потерпевший-то, дурак, сам не хочет, чтобы ему помогали, вот что дико.
- Позвольте, однако же, куда вы? - громко спросил Саул.
- В рубку, - ответил Вадим.
- Подождите! Ведь мы, по существу, еще не познакомились...
Дверь в рубку была открыта, Антон все время краем уха слышал, как в
кают-кампании бубнят что-то о тахоргах, о зарослях и о теории исторических
последовательностей. Теперь он стал слушать внимательней.
- Ведь вас, кажется, зовут Вадим? - сказал Саул.
- Как правило, - серьезно ответил Вадим. - Но иногда меня зовут
Структуральнейшим, иногда Летающим Быком, а в специальных случаях -
Димочкой.
- Стало быть, Вадим... И сколько же вам лет?
- Двадцать два локально-земных.
- Локально... Ну да, разумеется... Как вы сказали? Локально-земных?
- Да. В старых звездных я не участвовал.
- Совершенно верно. Я так и думал. А отец ваш, извините, кем будет?
- Кем будет? Наверное, так и останется мелиоратором.
- Э-э... Понимаю, понимаю... Я это, собственно, и имел в виду.
Наступила пауза.
- Очень изящный стол, - стесненно сказал Саул.
Снова пауза.
- Стол хороший, прочный.
- А мамаша ваша?
- Мамаша? Она у меня... это... станционный смотритель. Работает на
мезоядерной станции.
Было слышно, как Саул нервно забарабанил по столу пальцами.
- Не надо так, Вадим, - попросил он. - Вы не должны обращать на это
внимания. Конечно, я странно говорю, и это, вероятно, смешно, немножко...
Здесь, видите ли, вот какое дело... Мой образ жизни... Мой, так сказать,
модус вивенди... Я узкий специалист. Весь в двадцатом веке. Как говорили
когда-то, книжный червь. Вечно в музеях, вечно со старыми книгами...
- Влияние обстановки...
- Да-да, вот именно. Я редко бываю на людях, а теперь вот пришлось.
Вы знаете профессора Антонова?
- Нет.
- Очень крупный специалист. Мой идейный противник. Он попросил меня
проверить некоторые аспекты его новой теории. Ведь я не мог не
согласиться, правда? Вот так мне и пришлось... покинуть пенаты... Вот...
Но что это мы все обо мне да обо мне! Вы, кажется, структуральный
лингвист?
- Да.
- Интересная работа?
- А разве бывает неинтересная работа?
- Да, конечно... И чем же вы занимаетесь?
- Я занимаюсь структурным анализом. Но учтите, Саул, я отрешился от
земного. Давайте я вам расскажу еще что-нибудь про тахоргов.
- Да нет, благодарю вас, про тахоргов не надо. Лучше расскажите, как
вы работаете.
- Саул, я же сказал, что отрешился.
- Ну как же это так - отрешился? Что ж, вы теперь совсем не думаете о
работе?
- Наоборот. Все время думаю. Я всегда думаю о той работе, которой
занят в данный момент. Сейчас я - суперкарго и второй пилот - это на тот
случай, если у Антона вдруг случится отложение солей. Впрочем, об этом я,
