Кроме трех крымцев, здесь трудились полдюжины молодых московских
журналистов, получавших зарплату наполовину в "красных", наполовину в
"русских" рублях, то есть в тичах. Эти шестеро, три веселых парня и три
миловидные девицы, сидели в большом светлом офисе, тарахтели свободно на
трех языках, предпочитая, впрочем, английский, курили и пили бесконечный
свой кофе, стряпали лихие "материалы" из жизни московских се1еbrities,
заменяя отсутствующие в СССР газеты светских новостей. Все они считали
работу в "Курьере" неслыханной синекурой, обожали Крым и боготворили "босса"
Андрея Лучникова, просто подпрыгивали от счастья, когда он входил в офис.
Глядя на подвижные их веселые лица, Лучников не мог себе представить их
агентами "чеки", а между тем, без всякого сомнения, все они были таковыми.
Так или иначе они работают на меня, думал Лучников, работают на газету, на
Идею, делают то, что я хочу, то, чего мы хотим, а секретов у нас нет, пусть
стучат, если иначе у них нельзя.
В один из дней пребывания в Москве своего издателя корпункт "Курьера"
устроил "завтрак с шампанским". Скромнейшее угощение: горячие калачи с
черной икрой и непревзойденный брют из подвалов кн. Голицына в Новом Свете.
Среди приглашенных были крупные дипломаты и, конечно, директор Станции
Культурных Связей Восточного Средиземноморья, то есть посол Крыма в Москве
Борис Теодорович Врангель, внучатый племянник того самого Черного Барона,
"покрасневший", однако, к этому дню до такой степени, что его не без
оснований подозревали в принадлежности к одной из пяти крымских компартий. В
дип-корпус Крыма, в эту одну из формально несуществующих организаций, то
есть во все эти "миссии связи, наблюдательные пункты и комиссии", коммунисты
не допускались конституционным запретом, но так как конституция была
временной, то на нее и смотрели сквозь пальцы, только груздем не называйся,
а в кузов полезай.
Понаехало на завтрак и множество "деятелей культуры", среди которых
немало было друзей по прежним безобразиям. Из официальных лиц бюрократии
самым внушительным пока было лицо "куратора" Марлена Михайловича Кузенкова.
Ждали, однако, и некую, неведомую пока персону, упорные ходили слухи, что
непременно кто-то явится чуть ли не с самого верха. Начался, однако, уже
второй час странного современного действа, но персона не являлась, хотя по
проспекту под окнами прокатывались милицейские "мерседесы". По некоторым
предположениям, "готовили трассу". На все приемы в корпункте "Курьера" по
списку, составленному лично шефом, приглашались десятка полтора московских
красоток, не-членов, не-деятелей, не-представителей, по большей части бедных
полумаргариток, девочек -- увы -- уже не первой свежести, дамочек с чудными
знаками увядания. Где-то они еще позировали, фотографировались,
демонстрировали модели Славы Зайцева, переходили из постели в постель и
наконец ловили фортуну -- замуж за иностранца! Здесь, на приемах "Курьера",
им отводилась роль передвигающихся букетов. Развязные молодчики Беклемишева
даже согласовывали с ними по телефону цвета туалетов. Красотки, впрочем, не
обижались, а радовались, что хоть кому-то нужны.
Татьяна Лунина, на сей раз в твидовой деловой тройке с улицы
Сент-Онорэ, изображала при помощи суженного взгляда эдакую щучку-сучку,
зорко следила за перемещениями в толпе своего Андрея. Роль, которую она тут
играла, приятно щекотала самолюбие: вроде бы никто, вроде бы случайный гость
ни к селу, ни к городу, но в то же время почти все знают, что она здесь
ой-ой как не случайна, что она здесь вот именно первая дама, и что за костюм
на ней, из чьих рук получен. Ситуация пьянящая, и щучку играть интересно...
Как вдруг во время разговора с бразильским дипломатом она поймала на себе
внимательнейший, анализирующий взглядец некой незнакомой персоны. Вдруг се
под этим взглядом пронзило ощущение зыбкости, неустойчивости, полнейшей
необоснованности ее сегодняшней вот такой уверенной и приятной позиции...
близость непредсказуемых перемен. Лучникова кто-то отвлек, мужа кто-то
заслонил, малознакомая персона надела задымленные очки, "латинский любовник"
из Бразилии с удивлением обнаружил рядом с собой вместо международной курвы
растерянную русскую провинциалочку.
Тут как раз началось суетливое движение -- прибыли, прибыли! Кто
прибыл? Не кто иной, как товарищ Протопопов! Такой чести никто даже и не
ждал. Наиболее, пожалуй, энергетическая личность в компании усталых его
коллег. Невероятное оживление в зале -- что бы это могло означать? Вошли
телохранители и быстро смешались с толпой. Борис Теодорович Врангель в
партийном рвении, не хуже любого секретаря обкома, ринулся навстречу гостю.
У Протопопова был маленький, гордо поднятый в классовом самосознании
подбородочек. Врангелю, как своему по партийной иерархической этике, ткнул
не глядя руку, зато шефа "Курьера", как представителя временно независимых
"прогрессивных кругов планеты", облагодетельствовал улыбкой и значительным
рукопожатием.
-- Вот удалось вырвать десяток минуточек... -- Любовь к уменьшительным
жила, оказывается, и на московском Олимпе. -- ... Очень много сейчас работы
в связи с надвигающимися... -- Чем? чем? что надвигается? -- легкий ступор в
толпе. -- ... Надвигающимся юбилеем... -- Отлегло-- каким юбилеем, неважно,
дело обычное, юбилейное. -- ... Однако решил засвидетельствовать... газету
вашу читаю... не все в ней, уж извините, равноценно... однако в последнее
время... да, да, читаю не без интереса... -- Пауза, улыбка, понимай, как
знаешь. -- ... Мы всегда приветствовали развитие прогрессивной мысли в... --
Да неужели же произнесет слово "Крым", неужели что-то сдвинулось? -- ... В
Восточном Средиземноморье... -- Нет, ничего но. сдвинулось; нет? ничего не
сдвинулось? может быть, все-таки чуточку хоть что-то?
Подано шампанское -- прозрачнейший, драгоценный "Новый Свет", цвета
предзакатного неба. Товарищ Протопопов сделал глоток и щелкнул языком --
оценил! По слухам, ОНИ ТАМ если уж и пьют что-то, то лишь это. От
предложенного калача с икрой отказался с мягким юмористическим ужасом --
слежу, дескать, за фигурой. Нет-нет, что-то все-таки сдвинулось: такая
человечность!
-- Мечтаем о том дне, Тимофей Лукич, когда наша газета будет
продаваться в Москве рядом с "Известиями" и "Вечеркой", -- громко сказал
Лучников.
Замерли все. Даже "букетики" застыли в красивых позах. Лишь "волкодавы"
из охраны продолжали свое дело -- бесшумную зрительную инспекцию. Товарищ
Протопопов сделал еще глоток. Чудесная возможность -- комплимент "Новому
Свету", дерзость Лучникова отлетает в анналы политических бестактностей. Все
ждут. Пощелкивают исторические мгновения.
-- Это зависит от... -- товарищ Протопопов улыбается, -- от взаимности,
господин Лучников... -- Поднимается накат сдержанно-возбужденного шепота. --
Я ведь сказал, что не все в вашей газете равноценно, не так ли?.. -- Так,
так, вот именно так и было сказано, за руку товарища Протопопова не
поймаешь. -- ... Так вот, в дальнейшем все, конечно, будет зависеть от
взаимопонимания... -- "Букетики" просияли, чувствуя всеобщую нарастающую
экзальтацию. -- Планета у нас одна... морс у нас одно, товарищи... много у
нас общего, друзья... -- Все тут разом улыбнулись общей, открытой улыбкой.
-- ... Но много и разного, господа... -- Улыбка погасла-- не вечно же ей
сиять. -- ... Итак, я поднимаю бокал за взаимопонимание!..
Крепчайшее рукопожатие временно независимым силам планеты, строгий
одобряющий взгляд Врангелю, и, не торопясь, понимая и заботы охраны,
подготавливающей путь, и сохраняя, естественно, классовую солидность,
товарищ Протопопов отбыл.
После отбытия за бродячим завтраком воцарилась мертвая зыбь.
Официальные гости быстро перешептывались между собой. Полуофициальные и
неофициальные писатели (а среди приглашенных были и такие едва ли не
подзаборные представители русской творческой мысли) хихикали между собой.
Кто из них предполагал, что вблизи увидит один из портретиков? Такое
возможно только в "Курьере", ребята, нет-нет, в самом деле мы живем во
времена чудес. Дипломаты, загадочно улыбаясь, заговорили тут же о балете, о
спорте, о русском шампанском, постепенно начали подтягиваться к выходу --
такая работа. Журналисты собрались вокруг Лучникова, делали вид, что заняты
светской болтовней, а на самом деле поглядывали на него, ждали statement.
-- Господа! -- сказал Лучников. -- Формула взаимности, предложенная
Тимофеем Лукичом Протопоповым, редакцию газеты "Курьер" вполне устраивает.
ЮПИ, АП, Рейтер, РТА, Франс Пресс, АНСА и прочие, включая трех японцев,
чиркнули в блокнотах новомодными "монбланами" в стиле "ретро".
Завтрак заканчивался.
-- Что же ты, Андрей, так унижаешься, смотреть на тебя противно, --
сказал на прощание Гангут, -- причислил-таки себя к прогрессивному
человечеству.
-- Скоро ли на Остров возвращаетесь, Андрей Арсениевич? -- спросил на
прощание международный обозреватель из "Правды" и хмыкнул, не дожидаясь
ответа, дескать, "пора, пора".
-- Как в целом? -- спросил на прощание Лучников Кузенкова.
Тот только улыбнулся на прощание; улыбка была ободряющей.
-- Почему вы никогда не позвоните, Андрюша? -- спросил на прощание один
из "букетиков". -- Позвонили бы, посидели бы, поболтали бы, вспомнили бы
былое.
Зал очень быстро пустел, а за окном начинался моросящий дождь.
Удручающий день тлел в конце Кутузовского проспекта. Неловкость, вздор,
полная никчемность и бессмысленность "общего дела", Общей Идеи, Общей
Судьбы, всякой деятельности, всякой активности, глухая тоска и постыдность
терзали А. Лучникова, в молчании стоящего у окна. Пустые бутылки и ошметки
еды, обгрызенный калач со следом губной помады, будто тампон, -- вот
результаты бессмысленного "завтрака с шампанским". Бежать в Новую Зеландию.
Тут голос Татьяны достиг его слуха:
-- Пока, Андрей!
Он вздрогнул, отвернулся от окна. Впервые мысль о ферме в Новой
Зеландии не соединилась у него с Таней, и это его испугало.
Зал был почти уже пуст. Лишь в дальнем углу в кресле вызывающе хохотал
напившийся, все же один "букетик" (кажется, Лора, бывшая танцорка
мюзик-холла) да возле нее трое каких-то молодчиков деловито обсуждали вопрос
-- кто возьмет на себя джентльменские обязанности по доставке "букетика" в
более подходящую диспозицию.
Таня стояла в дверях. Десятиборец держал ее под руку. Она смотрела на
него растерянно, и поза какая-то была неловкая и скованная. Могла бы,
конечно, уйти, не прощаясь, но вот напоминаю о себе. Ничего больше, только
лишь напоминание. Конечно, она почувствовала, что он начисто забыл про нее.
Чутье у Татьяны Луниной было сверхъестественное.
Десятиборец вежливо, полудипломатически-полутоварищески улыбался.
Лучников подумал, что из этого красавца атлета настойчиво уже выпирает
кто-то другой -- очень немолодой и не очень здоровый человек. Может быть,
иллюзия эта возникла из-за, излишней его быковатости, быковатости, явно
преувеличенной нынешней от-вет-ствен-ностью как представителя советских
спортивных организаций.
"Неужели не знает он о наших отношениях? " -- подумалось тут Лучникову.
-- Хотите, Андрей, поедем к нам чай пить, -- сказала Татьяна.
Десятиборец с застывшей улыбкой повернул к ней монументальное лицо,
явно не сразу до него дошел смысл приглашения. Редактора буржуазной газеты
-- к чаю?
-- Чай? К вам? -- растерялся слегка и Лучников.
