покажется вам более уместным, -- сказал Лучников. -- Меня интересует, как
реагировал вождь прогрессивного человечества на идею объединения.
-- Вопрос, быть может, и уместен, но ирония в адрес Иосифа
Виссарионовича совершенно неуместна, -- строго сказал фон Витте.
-- Если вы не захотите ответить на мой вопрос, генерал, значит, вы
полное говно. -- Лучников любезно улыбнулся.
Крепкое словцо было воспринято как шутка. Широчайшая улыбка застыла на
лице фон Витте. Правая коленка исторического деятеля дергалась. "Должно
быть, сигнализация срабатывает не сразу", -- подумал Лучников.
Открылась дверь кабинета. Рядом с секретарем маячили теперь два
плечистых парня в клетчатых пиджаках.
-- Ай-я-яй, Витольд Яковлевич, -- покачал головой Сабашников. -- Я вас
всегда держал за человека со вкусом. Ай-я-яй, батенька, фи-фи-фи...
-- Это, должно быть, комсомольцы Урала? -- спросил Лучников,
разглядывая молодых людей.
-- Позвольте мне задать вам встречный вопрос, господин Лучников. Для
чего вы спрашиваете о Сталине? -- Генерал взирал на визитера с ложной
любезностью, которая, разумеется, предполагала за собой угрозу.
-- Нам приходится иметь дело с наследниками генералиссимуса, --
усмехнулся Лучников.
-- Ах, Витольд Яковлевич. Витольд Яковлевич... -- продолжал укорять
генерала, словно нашкодившего мальчика, Сабашников. -- Пугаете нас тремя
мускулистыми гомосеками. Это безвкусно...
-- Что за вздор, Петяша? -- Фон Витте и в самом деле говорил слегка
шкодливым тоном. -- Молодые люди -- мои служащие...
-- Хотите знать, генерал, почему я вас считаю говном? -- светским тоном
осведомился Лучников и стал развивать свою светскую мысль, прогуливаясь по
кабинету, в котором теперь уже отчетливо виделись ему признаки упадка и
гниения, умело, но не бесследно прикрытые спешной уборкой:
отставшие обои с мышиным запашком, радиосистема пятнадцатилетней
давности да еще и с отломанными ручками, на карте мира треугольник пылищи
едва ли не в палец толщиной, случайно, видимо, обойденный мокрой тряпкой и
сейчас под лучом солнца нависший над желтоватыми от ветхости льдами
Гренландии.
-- Вы -- говно, потому что вы слишком рано отдали свои идеалы. Вы
дрались за них не больше, чем Дубчек дрался за свою страну. Дубчек, однако,
хотя бы не продался, а вы немедленно продались, и потому вы в сотни раз
большее говно, чем он. Вы еще прибавили в говенности, ваше
превосходительство, когда взяли за свои идеалы слишком малую цену. Поняв,
что продешевили, вы засуетились и стали предлагать свои идеалы направо и
налево, и потому говно в вас еще прибавилось. Итак, сейчас, к закату жизни,
вы можете увидеть в зеркале вместо идейного человека жалкого,
низкооплачиваемого слугу трех или четырех шпионских служб, то есть мешок
говна. Кроме всего прочего, даже и сейчас, встречая сардонической улыбкой
слово "идеалы", вы увеличиваете свою говенность.
Наемные бандиты во время этого монолога вопросительно заглядывали в
кабинет: должно быть, никто из них не понимал по-русски. Генерал же явно
слабел: политическая хватка покидала его, напряжение оказалось слишком
сильным -- челюсть отвисла, глаза стекленели.
Лучников и Сабашников беспрепятственно вышли из квартиры и через
несколько минут оказались за столиком кафе на тротуаре Елисейских Полей.
-- Мне немного стыдно, -- сказал Лучников.
-- Напрасно, -- сказал Сабашников. -- Старая сволочь вполне заслужила
твое словечко. Как это могло ему прийти в голову поразить наше воображение
такой стражей? Даже если предположить, что он побаивается тебя, то ведь
меня-то он уже сто лет знает как жантильного человека. Сколько раз в его
смрадной норе играл я с ним в "подкидные дураки"! А он, видите ли,
изображает из себя Голдфингера!
Сабашников ворчал, двигая перед собой из руки в руку бокал
"кампари-сода", в этот раз, кажется, не играл, а на самом деле злился.
Между тем наступал волшебный парижский час: ранний вечер, солнце в
мансардных этажах и загорающиеся внизу, в сумерках витрины, полуоткрытый рот
Сильвии Кристель над разноязыкой толпой, бодро вышагивающей по
наэлектризованным елиссйским плитам.
-- А вот тебе, Андрей, я тоже приготовил словечко, -- вдруг, словно
собравшись с духом, после некоторого молчания проговорил Сабашников. --
Помнишь наше гимназическое "мобил-дробил"?
-- Ну, помню, и что? -- хмуро осведомился Лучников. Разумеется, он
помнил весьма обидного "мобила-дробила", которым они в гимназии награждали
туповатых и старательных первых учеников, большей частью отпрысков
вахмистров и старшин.
-- А вот то и значит, что ты, кажется, на своем ИОСе и на своем СОСе
становишься настоящим "мобилом-дробилом".
Престраннейшим образом Лучников почувствовал вдруг едкую обиду.
-- Кажется, ты сейчас не шутишь, Сабаша.
-- Да вот именно не шучу, хотя и редко это со мной бывает, но вот
сейчас, понимаешь ли, не шучу и не играю и потому только, что ты, мой старый
Друг, стал таким "мобилом-дробилом"!.. Неужели ты все это "так серьезно,
Андрей? С такой звериной, понимаешь ли, серьезностью? С такой фанатической
монархо-большевистской идейностью? Ты ли это. Луч? Неужели вся жизнь уже
кончается, вся наша жизнь?
-- Я всегда держал тебя за единомышленника, Сабаша, -- проговорил
Лучников.
-- Да, конечно же, единомышленники! -- вскричал Сабашников. -- Но ведь
именно по несерьезности мы с тобой единомышленники. Да ведь мы даже в
Будапеште с тобой шутили, а ведь критики наши в адрес мастодонтов вообще без
смеха нельзя читать. Также ведь и Идея Общей Судьбы... конечно... я не
отрицаю, все это серьезно!... как же иначе... но... но ведь все-таки... хотя
бы... хоть немножечко несерьезно, а?
Он выжидательно замолчал и даже как бы заглянул другу в глаза, но
Лучников выдержал взгляд без всякого гимназического сантимента, с одной лишь
нарастающей злостью.
-- Нет, это совсем серьезно.
-- Ты отравлен, -- тихо, на полном уже спаде проговорил Сабашников.
Дикая злость вдруг качнула Лучникова.
-- Выродки, -- проговорил он, как бы притягивая ускользающие
сабашниковские глаза. -- Твоя возлюбленная "несерьезность", Сабаша, сродни
наследственному сифилису. Прикинь, во что обошлись русскому народу наши
утонченные рефлексии. Вечные баттерфляйчики на лоне природы! Да катитесь вы
вес такие в жопу!
На гребне злости он бросил друга в шанзелизейском капище и стал
уходить, мощно покачиваясь на гребне злости, даже пнул ногой чугунный
стульчик, оказавшийся на пути, и, сжав кулак, повернулся на фотовспышку --
узнали, мерзавцы? -- но ни увидел перед собой никого, похожего на репортера,
лишь только десятки два разноплеменных лиц, привлеченных -- слегка, слегка,
конечно, не вполне серьезно -- небольшим русским скандалом, и стал уходить
все ниже, все дальше от Арки, все ближе к Конкорду, все еще на гребне
злости, но уже на грани спада, сквозь равнодушно-наэлектризованную
несерьезную толпу, мимо несерьезности коммерческих твердынь несерьезной
цивилизации, все больше сомневаясь в своей правоте, все больше стыдясь себя,
все больше коря себя за грубость, за хамство по отношению к своему едва ли
не брату -- сколько нас было, мальчиков-врэвакуантов из Симфи? Третья
Классическая имени Царя-Освободителя. середина века, дюжина братьев... --
настоящие ребята, уж никак не "мобилы-дробилы"...
С этим он исчез. Лишь только тот, кто шел за ним, не потерял его из
виду. Еще щелчок. Флаш-лайт. Снимок длинного паркинга вдоль аллей, десятки
машин и сотни теней. Нужная часть фотографии будет нужным образом увеличена.
Кто-то заботится о реконструкции его жизни. Все сохраняется для будущего,
хотя и недалекого. Сам он, хоть и носитель исторической миссии, живет
утекающей минутой, нимало не заботясь о ее ценности, растрачиваясь в
набегающих и утекающих минутах, выруливание, например, на проезжую часть,
задняя-передняя, налево-до-отка-за-направо-до-отказа, черт бы побрал этих
французов, им лишь бы всунуть, а о высовывании никто и не думает, как будто,
пока они сосут свои аперитивы, все само собой наладится и все сами собой
разъедутся... бзык, потерлись все же бочками с раскорякой
"ситроеном-дэ-эс"... поток впустую пропадающих минут... гнуснейшая вмятина
на правой дверце... плати теперь мистеру Херцу... херцу, мистеру херцу... да
куда же я опять качу с этим своим вечным ощущением пустяковости,
второстепенности своих деяний... что-то главное не сделал, что-то самое
важное упустил... о чем я забыл?.. почему не оставляет ощущение чепухи?..
ведь это же все нужно! даже и интервью это дурацкое на АВС, даже и прием в
честь диссидента... ведь не для себя же стараюсь, для Идеи... ведь это же
как раз и есть главное содержание жизни... как же ты, гад Сабашка, мог меня
посчитать "мобилом-дробилом"? Бедный ты, бедный шут гороховый! Нет, никогда
с тобой не расстанусь. Есть ли что-нибудь более грустное, чем участь вечных
крымских мальчиков-врэвакуантов?
С этой минорной, а, стало быть, уже и не злой нотой он рулил по кишащим
пятакам Правого Берега, когда его вдруг пронзила паническая мысль: завтра
лечу в Москву, а ничего не купил из того, чего там нет!
Не купил: двойных бритвенных лезвий, цветной пленки для мини-фото,
кубиков со вспышками, джазовых пластинок, пены для бритья, длинных носков,
джинсов-- о, Боже! -- вечное советское заклятье -- джинсы! -- маек с
надписями, беговых туфель, женских сапог, горных лыж, слуховых аппаратов,
"водолазок", лифчиков с трусиками, шерстяных колготок, костяных шпилек,
свитеров из ангоры и Кашмира, таблеток алка-зельцер, переходников для
магнитофонов, бумажных салфеток, талька для припудривания укромных местечек,
липкой ленты "скоч" да и виски "скоч". тоника, джина, вермута, чернил для
ручек "паркер" и "мон-блан", кожаных курток, кассет для диктофонов,
шерстяного белья, дубленок, зимних ботинок, зонтиков с кнопками, перчаток,
сухих специй, кухонных календарей, тампакса для менструаций, фломастеров,
цветных ниток, губной помады, аппаратов hi-fi, лака для ногтей и смывки,
смывки для лака -- ведь сколько же подчеркивалось насчет смывки! -- обруча
для волос, противозачаточных пилюль и детского питания, презервативов и
сосок для грудных, тройной вакцины для собаки, противоблошиного ошейника,
газовых пистолетов, игры "Монополь", выключателей с реостатами, кофемолок,
кофеварок, задымленных очков, настенных открывалок для консервов, цветных
пленок на стол, фотоаппаратов "Поляроид", огнетушителей для машины,
кассетника для машины, насадки SТR для моторного масла, газовых баллонов для
зажигалок и самих зажигалок с пьезокристаллом, клеенки для ванны -- с
колечками! -- часов "кварц", галогенных фар, вязаных галстуков, журналов
"Vogue". "Р1ау bоу", "Down beat", замши, замши и чего-нибудь из жратвы...
Приедешь с пустыми руками, будешь неправильно понят. Всеми будешь
неправильно понят. Даже самый интеллигентный и духовно углубленный москвич
смотрит на иностранца, особенно на крымского гостя, с немым вопросом: чего
принес? Любая ерундовая штучка повышает настроение, знак присутствия в
природе иной системы жизни, соседства с царством "экономической демократии".
Нельзя ничего не привезти, это свинство -- ничего не привозить в Москву. Час
пик -- западня, негде оставить машину да и бессмысленно, не заходить же в
Галери Лафайет на полчаса, а через полчаса телевизионщики, нельзя ссориться
