глазами стены "суперлюкса" и вопросительно склонил голову -- не беспокоит?
Лучников отмахнулся. В номер вкатили окованные по углам лучниковские кофры.
На лицах моссоветовских молодчиков светилось благостное почтение к "фирме".
-- Мне скрывать нечего. В этом вся наша хитрость -- ничего не скрывать.
-- Ешь, Андрей. Извини, что я заказал обед сюда, но Вера сегодня
заседает, -- улыбнулся Кузенков. -- Знаешь, такой стала общественной
деятельницей...
Лучников взялся за еду, и некоторое время они почти не разговаривали,
насыщались, чокались, тут и осетрина подоспела, жаренная по-московски, а
потом и десерт, ну а к десерту Марлен Михайлович заговорил о Париже, о том,
как он его любит, вспомнил даже стихи Эренбурга: "Прости, что жил я в том
лесу. Что все я пережил и выжил. Что до могилы донесу Большие сумерки
Парижа... ", намекнул на какое-то свое романтическое переживание в этом
городе, родном каждому русскому интеллигенту (если, конечно, ты меня,
аппаратчика, все-таки причисляешь к таковым) и выразил некоторую зависть
Андрею Арсениевичу, как космополиту и бродяге, которому, уж наверно, есть
что порассказать о Париже, а?
-- Я не вполне тебя понимаю, Марлен, -- холодно заговорил в ответ
Лучников. -- Ты КУРАТОР нашего островка, то сеть никто более тебя в Москве
не может быть более заинтересован в наших делах, а между тем сообщение о
СОСе тебя как бы и не затронуло. Быть может, мне еще раз объяснить тебе, что
со мной хитрить не нужно?
Кузенков вытер рот салфеткой и взялся за сигару.
-- Прости, Андрей, это не хитрость, но лишь свойства характера. Я
просто-напросто сдержанный человек, может быть, даже и тяжелодум. Конечно
же, я думаю о СОСе. Если молчу, это вовсе не значит, что мне это не
интересно, не важно. Однако ты уж прости меня, Андрей, еще более важным для
меня -- в свете будущего, конечно, -- кажутся сомнения полковника Чернока.
Тут настала очередь Лучникова показывать аналогичные "свойства
характера", то есть попытаться скрыть изумление, более того, некоторое даже
ошеломление, попытаться вынырнуть из того состояния, которое в боксе
именуется словечком "поплыл". Марлен же Михайлович очень мягко, явно давая
возможность собеседнику скоординироваться, пересказывал между тем вчерашнюю
их беседу с Черноком в кафе "Селект" на бульваре Монпарнас.
-- Понимаешь ли. Андрей, мы знаем полковника Чернока как
самоотверженного русского патриота, знаем, что он предан ИОСу не менее тебя
самого, но вот ведь и он сомневается относительно перемены "миражей" на
"миги", задаст вопрос: понадобятся ли Союзу в будущем такие летчики, как он.
-- а, стало быть, мы можем только себе представить, сколько вопросов
подобного рода, сколько сомнений в душах тысяч и тысяч островитян, не
столь цельных, не столь идейных, как Александр Чернок.
Лучников налил себе коньяку. Рука, поднимавшая бокал, еще слегка
дрожала, но опустилась она на стол уже твердо -- выплыл.
-- Вig Вгоther wаtсhes уоu eveгуwhere, dоesn't it? (2*) -- усмехнулся
он, глядя прямо в глаза Кузенкову.
В глазах куратора плавала улыбка уже не снисходительная, но по-прежнему
мягкая, полная добра. Марлен Михайлович развел руками.
-- Теперь ты можешь понять, какое значение здесь придают вашим идеям.
Лучников встал и подошел к окну. Уже начинало смеркаться. Силуэты
братских трудящихся размывались на фоне крыш. Внизу над парфюмерным
магазином, над "Российскими винами" и "Подарками" зажглись неоновые
цветочки, некие завитушки в народном стиле. Со вкусом здесь по-прежнему было
все в порядке.
-- Значит, присматриваете? -- тихо спросил он Кузенкова. --
Подслушиваете? Попугиваете?
-- Последнего не понял, -- с неожиданной быстротой сказал Кузенков.
Лучников глянул через плечо. Кузенков стоял возле мерцающего
телевизора, по которому катилась многоцветная мультипликация и откуда
доносился детский писк.
-- Разве не нити ребята бабахнули? -- усмехнулся Лучников.
-- Был выстрел? -- Марлен Кузенков преобразился, просто сжатия пружина.
-- Два, -- весело скачал Лучников. -- В оба уха. -- Он покачал руками.
-- Туда и сюда. По твоей реакции вижу, что ты не в курсе.
-- Немедленно наведу справки, -- сказал Кузенков. -- Однако почти на
сто процентов уверен... если, конечно... ты сам... своим поведением...
-- Сволочь, -- любезно скачал Лучников. -- Сволочь пайковая. Ты
полагаешь, что я должен быть паинькой, когда за мной ходят по пятам ваши
псы?!
-- Ну знаешь!! -- вскричал Кузенков. -- Как же можно так передергивать!
Я имел в виду, что некоторые лица просто могли выйти из-под контроля,
нарушить предписание... если это так, они понесут ответственность! Неужели
ты не понимаешь, что... ну, впрочем, прости, я не все могу скачать... я
уверен, что это "волчесотенцы" стреляли...
В номере "люкс" гостиницы "Интурист" воцарилось на некоторое время
молчание. Лучников прошел в спальню, отщелкнул крышку кофра и достал подарки
для всей кузенковской фамилии: "покит-мемо" для Марлена, часы "устрица" для
Веры Павловны, кашмировые свитера для ребят. Пластинки для Дима Шебеко он
решил передать лично в руки передовому музыканту, ибо это был уже другой
мир. другая Москва, это был ЗДОРОВЫЙ мир. Так и подумалось -- здоровый.
Он вышел в гостиную и положил перед Марленом Михайловичем подарки.
-- Ради Бога, прости, Марлен, я сорвался. В любом случае я знаю, что
ты, лично ты, мои друг. Вот... я привез... кое-что тебе. Вере и ребятишкам.
Неплохие вещи. Во всяком случае, таких нет здесь. -- он не удержался от
улыбки, -- даже в сотой секции ГУМа.
-- Какая трогательная осведомленность в деталях нашего снабжения, --
сказал Кузенков.
Впервые за все время их знакомства Лучников видел Кузенкова
оскорбленным. "Сволочь пайковая", "сотая секция" -- должно быть, это были
удары по незащищенным местам прогрессивного деятеля, нечто вроде тех
оглушающих выстрелов в Париже. Легкая контузия.
-- Во всяком случае, спасибо. Вещи чудесные, подарки и твоем стиле,
элегантно и дорого, подарки богача из высокоразвитого общества. Завтра Вера
ждет тебя к обеду. Угостим своим спецснабжением. Утром к тебе приедет
переводчик или переводчица, с ней или с ним ты сможешь обсудить свою
программу. Тебе, как всегда, будет оказано максимальное благоприятствование,
сейчас особенно, -- тут промелькнула капелька ядку-с. -- Машина в твоем
полном распоряжении. Сейчас я должен идти.
Говорил все это Марлен Михайлович спокойно и, как качалось Лучникову,
слегка печально, надевал по ходу дела плащ и шляпу, укладывал в атташе-кейс
подарки. Протянул руку. В глазах ум и печаль. Увы, как мала отдельная
личность перед неумолимыми чаконами истории.
-- У меня есть несколько пожеланий, Марлен, -- скачал Лучников, приняв
кузенковскую руку. -- Если уж я такая персона грата... Во-первых, мне не
нужен переводчик, переводчица же у меня здесь уже есть. Танька Лунина
отлично переведет мне нее, что нужно. Во-вторых, машина с шофером мне тоже
не нужна, воспользуюсь услугами фирмы "Авис", дерзостно проникшей уже и в
нашу, -- он нажал на "нашу", -- столицу. В-третьих, я хотел бы совершить
путешествие но маршруту Пенза--Тамбов--Саратов--Казань-- Омск--БАМ, причем
путешествие без сопровождающих лиц. Прошу этот вопрос про-вен-ти-ли-ровать,
-- еще один нажим. -- И, в-четвертых, прошу тебя не удивляться и отнестись к
этому вполне серьезно: я хотел бы вместе с тобой посетить нашу масонскую
ложу.
Они посмотрели друг другу в глаза и весело расхохотались. Кажется, все
недомолвки, намеки и подгребки были тут же забыты.
-- Я тебя правильно понял -- спросил сквозь смех Кузенков. -- Ты имеешь
в виду...
-- Да-да, -- кивнул Лучников. -- Финскую баню. Мне это необходимо. Не
могу быть в стороне. Банный период социмперии. Рим. Декаданс. Ты понимаешь?
-- Браво. Андрей! -- Кузенков хлопнул его но плечу. -- Все-таки я тобой
восхищаюсь. Второго такого иностранца я не встречал.
-- А вот тебе не браво. Марлен! -- хохотал Лучников. -- Я тобой сейчас
не восхищаюсь. Сколько же раз нужно объяснять тебе, что я здесь вовсе не
иностранец.
Они стукнули друг друга но плечам. Их шутливые дружеские отношения как
бы восстановились.
Лучников проводил Кузенкова до лифта. Мягкий звонок, стрелка вниз. Лифт
оказался пустым. Лучников вошел внутрь вслед за Кузенковым.
-- На прощание все-таки скажи мне, Марлен, -- скачал он. -- Есть ли
ответ на вопрос полковника Чернока?
-- Нет, -- твердо скачал Марлен. -- Вопроса никто не слышал, ответа
нет.
Вечерняя улица Горького, Пешков-стрит. Проводив Кузенкова, Лучников
медленно пошел вверх к Телеграфу. Впереди за бугром на фоне золотого заката
с крыши уцелевшего еще сытинского дома светилось голубым огнем слово "Труд".
Транспорт разъезжался по всем правилам на фильтрующие стрелки. Огромный
термометр скромно отражал температуру окружающей среды -- просто-напросто +
8°С. Телеграф, экспонируя свой голубой шарик, по-прежнему дерзновенно
утверждал, что земля все-таки вертится, правда, в окружении неких крабьих
клешней, то бишь колосьев пшеницы. Все было нормально и невероятно. На
ступеньках Телеграфа и на барьерах возле сидели и стояли молодчики, среди
которых по-прежнему много было южных партизан. Все они ждали приключений.
Замечательно то, что все их получали. В этом городе, где столько уже лет
вытравляется дух приключения, оно тем не менее живет, ползет но улицам,
лепится к окнам, будоражит УВД Мосгорисполкома, ищет тех, кто его ждет и
всегда находит.
Лучников присел на барьер у Телеграфа возле подземного перехода и
закурил. Окружающая фарца тут же почувствовала виргинский дымок. Братцы,
гляньте, вот так кент сидит! Что за сьют на нем, не джинсовый, но такая
фирма, что уссышься. Штатский стиль, традиционный штатский стиль, долбодуб
ты недалекий. Который час, мистер? Откуда, браток, вэа ар ю фром? Закурить
не угостите? С девочкой познакомиться не хотите? Герлс, герлс! Грины есть?
Что вообще есть? Да вы не из Крыма ли сами? Чуваки, товарищ из Крыма! А
правда, что у нас там по-русски понимают?
Лучников смеялся, окруженный парнями, отдал им весь свой "Camel". Из-за
плечей рослых москвичей все время выпрыгивал какой-то черный десантник. В
глазах у него застыло отчаяние -- невозможно пробиться к чужеземцу.
-- Эй, друг! Эй, друг, послушай! -- Он взывал к Лучникову, но его все
время осаживали, пока он вдруг не повис на чьих-то плечах и не выпалил в
беспредельной тоске:
-- Я все у тебя куплю! Все! Все!
Тут все ребята полегли от хохота, и Лучников смеялся вместе с ними.
Никогда он не испытывал презрения к фарцовщикам, этим изгоям монолитного
советского коллектива, напротив, полагал их чем-то вроде стихийных бунтарей
против тоталитарности, быть может, не менее, а более отважных, чем западные
юные протестанты.
-- А вы. ребята, не знаете такого Дима Шебеко? -- спросил он.
-- Сингер? "С2Н5ОН"? Кто же его не знает! -- уважительно закивала
фарца.
-- Передайте ему, что Луч приехал, -- с многозначительными модуляциями
в голосе сказал он. -- В "Интуристе" стою.
Фарца раскрыла рты да так и застыла в восхищении. Тайна, европейские
большие дела. "Луч" приехал к Диму Шебеке. Дела-а!
Лучников похлопал смельчаков по плечам, выбрался из плотного! кольца и
стал подниматься но ступенькам Телеграфа.
Навстречу ему спускался Виталий Гангут. Вот так встреча! В первый же
