с этой сволочью, то есть ссориться-то можно, но опаздывать нельзя... а
Татьяне-то своей ничего не купил!
В полном уже смятении он увидел себя катящим по Фобур Сен-Онорэ и
вспомнил, что где-то здесь расположился сногсшибательный сан-лорановский
магазин. Ничего не скажешь, повезло товарищу Луниной!
Как славно, в самом деле, заниматься буржуазной жизнью! Зайти в
прохладный и пустой с тишайшей, успокаивающей музыкой салон, раскланяться с
появившимся из зеркальных глубин умопомрачительным созданием -- зеленые
ресницы, шифоновое струящееся одеяние... Он, она, оно молчит, но так
смотрит, что перед тобой открывается целый мир таинственных возможностей.
Итак... мадам? месье?.. простите, мадемуазель, приятная
неожиданность... итак, мне нужно все для молодой дамы, блондинки, вашего
роста, но вполне отчетливых очертаний, все, начиная от бра, кончая манто,
включая серьги, браслет и бижу. Прошу вас включить свою фантазию, но не
выключать, разумеется, и здравого смысла. Говоря это, мадемуазель, я имею в
виду не финансы, но некоторую сохранившуюся еще кое-где в мире
традиционность полового самоощущения и еще раз подчеркиваю, что потребитель
-- женщина. Улавливаю блики смысла в ваших очах и воздаю вам должное за то,
что вы добрались до него, то есть до смысла, несмотря на малоудобный для вас
язык и вечную драму Эгейского моря, в которую вы погружены по праву своего
воспитания. Могу еще добавить, что в моем распоряжении всего пятнадцать
минут. К ним уже спешила завотделом в мужском коммунистическом костюме.
Пятнадцать -- не пятнадцать, но через полчаса он вышел на улицу в
сопровождении трех сан-лорановских существ, несущих дюжину коробок для
удачливой москвички. Ближайшее отделение могучего "Симфи-карда" на Авеню
Опера санкционировало утечку личного капитала на 15 899 франков, ни много ни
мало, как две с половиной тысячи тичей. то есть два с половиной миллиона
русских военных рублей. Плюс штраф под щеточкой "рено". Поклон в сторону
"баклажанчика". Браво, мадам, вы тоже дали волю своей фантазии -- 500
франков, лучше не придумаешь! Ну-с, девочки, валите всю эту дрянь сюда, на
заднее сиденье. Ну, нот вам всем по сотне на зубные щетки, а вам, товарищ
мадам, крепкое партийное рукопожатие. Ученье Ленина непобедимо, потому что
оно верно. Оревуар, девочки. Если среди ночи придет фантазия посетить
щедрого дядю, то есть вот этого мальчика, да-да, меня, на бульваре Распай в
отеле "Савой", -- милости просим. Приглашение, конечно, распространяется и
на вас, товарищ.
И также вы все, телевизионщики АВС, спикеры, гафферы, камерамены, вся
сволочь, знайте, что Андрей Лучников-- не "мобил-дробил". Он -- Луч, вот он
кто... мотоциклист, баскетболист и автогонщик, лидер молодежи 50-х, лидер
плейбойства 60-х, лидер политического авангарда 70-х, он лидер. И так в
манере "золотых пятидесятых" можно положить руку на плечо одному из этих
современных американских зануд и сказать:
-- Call me Lootch, buddy!
Итак, на экране Эндрю Луч, один из тех, кого называют "ньюз мэйкерами",
производителями новостей.
Интервью получалось забавнейшее. Зануда, кажется, рассчитывал на
серьезный диалог вокруг да около, вроде бы о проблемах "Курьера", о том, как
удастся издавать на отдаленном Острове одну из влиятельнейших газет мира, но
с намеками на обреченность как лучниковской Идеи, так и газеты, так и всего
ОК. Система ловушек, по которой бычок пробежит к главному убойному вопросу:
представляете ли вы себе свою газету в СССР?
-- У нас, русских, богатое воображение, господа. Немыслимые страницы
партийной печати -- это тоже продукт нашего воображения. А что из себя
представляет наш невероятный Остров? Ведь это же не что иное, как тот же
UFO, с заменой лишь одного срединного слова Unidentifyed Floating Object!
Весь наш мир зиждится на вымыслах и на игре воображения, поэтому такой
пустяк, как ежедневный "Курьер" в газетных киосках Москвы, представить
нетрудно, но, впрочем, еще легче вообразить себе закрытые газеты из-за
бумажного дефицита, ибо если мы можем сейчас вообразить себе Россию как
единое целое, нам ничего не стоит понять, почему при величайших в мире
лесных массивах мы испытываем недостаток в бумаге.
Слегка обалдевший от этого слалома хозяин ток-шоу мистер Хлонхаит
полевым усилием подтянул отвисшую челюсть. Неопознанный Плавающий Объект--
это блестяще! Браво, мистер Лучников. Да-да, Луч, спасибо вам, бадди, мы
надеемся, что еще... Конечно-конечно, и я благодарю вас, Хлоп! А сейчас...
-- Он увидел, что камера надвигается, и быстро улыбнулся -- органика и
металлокерамика сверкнули одной сексуальной полоской. -- Дружба телезвезд по
всем континентам. Я не приглашаю вас и страну ароматов, хотя почему бы вам
туда не приехать? Читайте! Все подробности в "Курьере"! Адье!
Щелчок. Софиты исчисли. Отличная концовка. Ну. Хлоп, нет ли чего-нибудь
выпить? Простите, я не пью. Мистер Лучинков. Да, Хлоп, я вижу, ты --
настоящий "мобил-дробил. " Простите, сэр? Целую! Пока!
Он уже представлял себе обложку еженедельника -- черный фон. контуры
Крыма, красные буквы UFО и обязательно вопросительный знак. Ловкая
журналистская метафора... Снова, в который уже раз за сегодняшний день,
выплыло: я -- осатаневший нотный международный лавочник, куда я несусь,
почему не могу остановиться, не могу вспомнить чего-то главного? Что убегает
от меня? Откуда вдруг приходят спазмы стыда?
Слово "потный", увы, не входило в метафорическую систему: от утренней
свежести не осталось и следа -- оливковый пиджак измят, на голубой рубахе
темные разводы. Ночная улица возле телестудии испаряла в этот час свой
собственный пот и не принесла ему прохлады. Вдруг он почувствовал, что не
может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Иной раз уже стали появляться такие вот
ощущения: сорок шесть годков повисли гирьками от плеч до пяток. Даже голова
не поворачивается, чтобы хотя бы проводить взглядом медленно идущий мимо
"мерседес", из которого, кажется, кто-то на него смотрит. По счастливой
иронии улица называлась рю Коньяк Же. Да-да, конечно же, двойного коньяка же
поскорее же.
Итак, Платон, Анализ тирании. Уединение..
Ну вот, месье, вы уже улыбаетесь, сказал буфетчик. Тяжелый был день? В
бумажнике среди шуршащих франков обнаружился картонный прямоугольник --
приглашение на рю де Сент Пер-- прием в честь диссидента. Не пойти нельзя.
Еще одну порцию, силь ву плэ.
Трехэтажння квартира н доме XVI века, покосившиеся, натертые до блеска
полы, ревматически искореженные лестницы из могучего французского дуба --
оплот здравого смысла своего времени, гнездо крамолы наших дней.
Гости стояли и сидели по всем трем этажам и на лестницах. Французская,
английская, русская, польская и немецкая речь. Почетный гость, пожилой
советский человек, говорил что-то хозяйке (длинное, лиловое, лупоглазое),
хозяину (седое, серое, ироничное), гостям, журналистам, издателям,
переводчикам, писателям, актерам, ультраконсерваторам и экстра-радикалам --
парижское месиво от тапочек-адидасок до туфелек из крокодиловой кожи, от
значков с дерзкими надписями до жемчужных колье... Среди гостей была даже и
одни звезда рока, то ли Карл Питерс, то ли Питер Карлтон, долговязый и
худой, в золотом пиджаке на голое тело. Непостижимые извивы марихуанной
психологии перекинули его недавно из Союза Красных Кхмеров Европы в Общестно
Содействии Демократическому Процессу России.
Лучников знал диссидента, милейшего московского дядечку, еще с середины
60-х годов, не раз у него сиживал на кухне, философствовал, подавляя
неприязнь к баклажанной икре и селедочному паштету. Помнится, поражало его
всегда словечко "мы". Диссидент тогда еще не был диссидентом, поскольку и
понятия этого еще не существовало, он только еще в разговорах крамольничал,
как и тысячи других московских интеллигентов крамольничали тогда в своих
кухнях. "Да ведь как же мы все время лжем... как мы извращаем
историю... да ведь Катынский-то лес -- это же наштх рук дело... вот
мы взялись за разработку вольфрама, а технологии-то у нас
современной нет, вот мы и сели в лужу...... и сами себя
и весь мир мы обманываем... " Как и всех иностранцев, Лучникова
поражало тогда полнейшее отождествление себя с властью.
Сейчас, однако, он не подошел к виновнику торжества. Будет случай,
пожму руку, может быть, и поцелую, влезать же сейчас в самую гущу слегка
постыдно. Опершись на темно-вишневую балку XVI века, попивая чудеснейшее
шампанское и перебрасываясь фразами с герлфрендихой писателя Флойда Руана,
скромняжечкой из дома Вандербильдтов, он то и дело поглядывал в тот угол,
где иногда из-за голов и плечен появлялось широкое, мыльного цвета лицо,
измученное восторженным приемом "свободного мира".
Ему бы выспаться недельки три в Нормандии в хорошем отеле на берегу. Он
никогда прежде не был на Западе. Семь дней как высадился в Вене, и на плечах
еще москвошвеевский "спинжак". Ему бы сейчас ринуться по магазинам, а не
репрезентировать непобедимый русский интеллект. Он борется с
головокружением, он на грани "культурного шока". Еще вчера на него косился
участковый, а сегодня вокруг такие дружественные киты и акулы, не хватает
только Брижит Бардо, но зато присутствует сенатор Мойнихен. Акулы и киты, вы
все знаете о его "смелых выступлениях в защиту Прав человека", но вы не
представляете себе квартиру на Красноармейской с обрезанным телефоном,
домашние аресты в дни всенародных праздников, вызовы в прокуратуру, намеки
на принудительное лечение, этого я и сам не представляю, хотя хорошо
представляю Москву.
Так размышлял Лучников, глядя на появляющееся временами в дальнем углу
у средневекового витража отечное, потное лицо, то шевелящее быстро губами,
то освещаемое слабенькой, хотя и принципиальной улыбкой. Так он размышлял,
пока не заметил, что и сам является объектом наблюдения.
Над блюдом птицы целая компания. Жрут и переговариваются. Кто-то
молотит воздух ладонью. Некто -- борода до скул, рассыпанные по плечам
патлы, новый Мэнсон, а глазки чекистские. Эй, Лучников, а ты чего сюда
приперся?! Господа, здесь кремлевская агентура!
-- What are they talking about? -- спросила мисс Вандер-бильдт.
Русская компания приближалась. Три мужика и две бабы. Никого из них он
не знал. Впрочем, пардон... Вот этот слева милейший блондин, в таких
изящнейших очках, да ведь Слава же, это же Славка, джазовый пианист,
знакомый еще с 1963-го... "КМ" на улице Горького... Потом я устроил ему
приглашение в Симфи, да-да, это уже в 1969-м, и там он сорвал концерты,
потому что запил, орал " гостинице, голый гонялся за женщинами по коридору
-- "мадам, разрешите потереться", -- после чего он "подорвал" и Штаты...!
Конечно, что Слава...
Я тебе не Славка, падла Лучников, предатель, большевистская шлюха,
сколько тебе заплитили за Остров Крым, саланда-маранда гэбэшная, я тебе не
Славка, я таких, как ты, брал на каждом перекрестке, дерьма марксистского
кусок, фефер знойный, коммис триперный заразный!
Попробуйте сохранить европейскую толерантность при развитии московского
скандала. Улыбка еще держится на нищем лице при перном витке
безобразной фразы, она, быть может, и удержались бы ни нем, на лице,
надменная ваша улыбка, если бы фраза не была так длинна, столь безобразна. У
хорошенького Славки оловянные глаза. Увы, он не стал Дойном Брубеком,.
Оскаром Питерсоном, Эрролом Гарднером, увы, он им и не станет, потому что вы
