извиняясь за горячие свойства молодежи и за тупость стариков энтузиастов. Он
явно не вполне понимал, что происходит.
В машине, а их ждала черная машина с антенной на крыше, Олег Степанов
еще раз внимательно оглядел Лучникова и сказал:
-- Имя ваше звучит хорошо для русского уха.
-- Что особенно хорошего слышит в моем имени русское ухо? -- любезно
поинтересовался Лучников.
Гангут насупленно молчал, ему, кажется, было стыдно.
-- Позвольте, Лучниковы -- старый русский род, гвардейцы, участники
многих войн за Отечество. -- Глаза Степанова сузились, впиваясь.
-- В том числе гражданской войны, -- усмехнулся Лучников.
-- Да-да, в том числе и гражданской... -- очень уважительно произнес
Степанов. -- Что ж, это естественно, куда пошло войско, туда пошли и они. А
вы случайно не родственник тем, островным Лучниковым? Этот род там
процветает -- один, кажется, "думец", другой-- владелец газеты... Да вы не
подумайте, что вас за язык тянут. Виталий меня знает, я не из тех... Лично я
только бы гордился таким родством.
Лучников и Гангут переглянулись.
Степанов сидел впереди, повернувшись всем лицом к ним, внимательно их
наблюдая, покровительственно и дружественно улыбаясь -- два больших желтых
зуба виднелись из-под усов. Шофер совершенно неопределенной внешности и
телефон в машине неопределенного назначения. "Вот так славянофилишки", --
подумал Гангут.
-- Андрей как раз и есть тот самый владелец газеты с Острова, --
проговорил он.
Тренированный шофер только головой дернул, зато у Олега Степанова глаза
выкатились, и лицо стало заливаться выражением такого неподдельного счастья,
какое, наверное, у крошки Аладдина появилось при входе в пещеру.
С этого момента ЧП стало принимать все более волнующие формы. Вначале
они прибыли туда, куда ехали, на завтрак в квартиру, где ждали "русского
режиссера" Гангута. Однако через минуту в квартире, где был завтрак этот
накрыт, воцарилась немыслимая суматоха -- масштабы менялись, завтрак теперь
готовился уже в честь огромной персоны Лучникова, творца Идеи Общей Судьбы,
о которой московская националистическая среда была, естественно, весьма
наслышана. Тут уже попахивало, братцы мои, историей, ее дыханием, зернистой
икрой попахивало, товарищи. Завтрак теперь оказался не основным событием, а
как бы промежуточным, да и участники завтрака, в том числе и сама всемогущая
"птаха" Дмитрий Валентинович, плюгавенький типчик почему-то со значком
журнала "Крокодил" в петлице, тоже оказались как бы промежуточными, о чем
весьма убедительными интонациями давал понять почетному гостю Олег Степанов.
Телефон звонил непрерывно, в передней толпились какие-то люди, гудели
возбужденные голоса. Готовился переезд с завтрака на обед в более высокие
сферы.
Обед состоялся действительно очень высоко, над крышами старой Москвы, в
зале, которую, конечно, называли трапезной, с иконами в богатых окладах и с
иконоподобной портретной живописью Глазунова. Тут были уже и блины с икрой,
и расстегаи с визигой, и поросята с гречневой кашей, как будто на дворе
стоял не зрелый социализм, а самый расцвет российской купли-продажи. За
столом было не более двадцати лиц, из утренней компании удостоились
присутствовать только Дмитрий Валентинович и Олег Степанов, они и вели себя
здесь, как младшие. Остальные представлялись по имени-отчеству-- Иван Ильич,
Илья Иваныч, Федор Васильевич, Василий Федорович, был даже один Арон
Израилевич и Фаттах Гайнулович, которые как бы демонстрировали своим
присутствием широту взглядов по части нацменьшинств.
Всем народам на нашей земле мы дадим, Андрей Арсениевич, то, в чем они
нуждаются, мягко, спокойно говорил Илья Иваныч, вроде бы самый здесь
весомый. Говорил так, как будто не все еще дано народам, как будто не
наслаждаются народы уже шесть десятков лет всем необходимым. Но прежде,
Андрей Арсеньич, получит нужное ему основной наш народ, многострадальный
русак -- и это мы полагаем справедливым.
Все были, что называется, "в соку", от 50 до 60. о должностях.
официально занимаемых, никто не говорил, но по манерам, по взглядам, по
интонациям и так было ясно, что должности твердые.
Поднимались тосты за верность. Все тосты были за верность. За верность
земле, за верность народу, флагу, долгу, за верность другу. Федор Васильевич
предложил тост за русских людей за рубежом, сохранивших верность истории.
Все встали и чокнулись с Лучниковым.
Один лишь Гангут притворился пьяным и не встал, но этого снисходительно
не заметили -- что возьмешь с отвлеченного артиста?
Гангут между тем то и дело бросал другу красноречивые взгляды -- пора,
мол, линять. Лучников же и не думал "линять". Нежданно-негаданно он попал в
сердцевину московского "Русского Клуба", а упускать такие возможности
журналисту уже никак нельзя. К тому же и связь тут с делом его жизни самая
что ни на есть прямая. Кто же союзники для ИОСа, если не эти патриоты? И
никакие они не юдофобы, не шовинисты, вот, пожалуйста, и Арон Израилевич и
Фаттах Гайнулович за столом. Да и концепция русского народа как жертвы в
значительной степени близка ИОСу, и, если начать разговор в открытую, если,
принюхавшись, мы поведем впрямую разговор о воссоединении, о новой жизни
единой России...
Между тем ЧП отнюдь не затихало, а, напротив, развивалось все шире.
Лучников не слышал, как в отдаленных комнатах надмосковских апартаментов
велись телефонные переговоры, и все по его душу.
ЧП, естественно, не обошло и того учреждения, где существовал
специальный "лучниковский" сектор во главе с полковником Сергеевым.
Собственно говоря, именно на это учреждение и вышел скромняга-крокодилец
Дмитрий Валентинович, именно оттуда и приехала машина с антенной на крыше,
оттуда и начальник штаба дружин получал соответствующие распоряжения -- как
же иначе, откуда же еще?
Конечно, и в этом учреждении началась суматоха, когда выяснилось, что и
один из двух типов, задержанных дурачками-комсомольцами и освобожденных,
честно говоря, просто по самому обыкновенному блату, оказался такой важной
зарубежной птицей.
Пикантность заключалась, однако, в том, что тот отдел учреждения, где
началась суматоха, никак не соприкасался с сектором полковника Сергеева,
хотя и располагался с ним на одном этаже, в одном коридоре и даже дверьми
напротив.
Весь текущий рабочий день сектор Сергеева в полном уже отчаянии метался
по Москве и окрестностям, пытаясь нащупать хоть малейшие следы пропавшего
"белогвардейца" и трепеща в ожидании очередного звонка от Марлена
Михайловича Кузенкова, в то время как в комнатах напротив солидный штат
другого сектора смежного отдела деятельно "вел" искомую персону от завтрака
к обеду и далее, фиксируя буквально все ее движения, фразы, взгляды и,
конечно, подсчитывая количество выпитых рюмок.
Что поделаешь, такие случаются огрехи в современных высокоразвитых
структурах при разделении специализации труда.
В один момент, правда, возникла возможность коммуникации, когда во
время обеденного перерыва машинистка сергиевского сектора села за один стол
с секретаршей соседнего отдела. У нас сегодня все с ума посходили, сказала
машинистка. И у нас сегодня все с ума посходили, сказала секретарша.
Сигнальные огни в бушующем море сблизились. Где бы мне купить моющиеся обои,
сказала машинистка. Сигнальные огни разошлись.
Вечерело. Горели над Москвой кресты реставрированных церквей. Обед
угасал и переходил в другую фазу -- в поездку куда-то "на лоно". Нет-нет, мы
вас так не отпустим, дорогой Андрей Арсениевич, может, на Острове вы малость
и заразились англичанством, но в метрополии русское гостеприимство-то живо,
традиции мы сейчас блюдем, возрождаем. Куда теперь? Теперь -- "на лоно"!
Лоно было сопряжено с несколько странными подмигиваниями, ухмылочками,
потиранием ладоней. На лоно! На лоно!
-- Неужели ты и на лоно поедешь с этой кодлой? -- зашептал Гангут
Лучникову.
-- А что такое это "лоно"?
-- Да госдача какая-нибудь с финской баней и кругленькими подружками.
-- Конечно, поеду, никогда не упущу такого случая. А ты, Витася, неужто
отстанешь от своих друзей?
-- Какие они, в задницу, мне друзья, презираю всю эту олигархию, линяю
с концами, блевать хочется.
Вполне успешно "русский режиссер" Виталий Гангут "слинял", никто,
собственно! говоря, и не заметил его исчезновения. Все были основательно уже
под хмельком, радостно возбуждены и нацелены на дорогого чудного гостя,
чудо-миллионера с исконно русской жемчужины, Острова Крыма.
Поехали разными машинами. Лучников почему-то оказался на мягких
подушках новенького японского "датсуна".
На лоне за тремя проходными со стражей оказался дивный ландшафт,
зеленые холмики, озаренные закатным солнцем, дорожки, посыпанные красным
утрамбованным кирпичом, гостеприимные "палаты" в традициях, но со всем, что
нужно, и прежде всего, конечно, с финской баней. Закат Третьего Рима --
финские бани за семью печатями.
Обнаженное общество выглядело еще более радушным, еще более
благосклонным, не только к гостю, но и друг к другу. Растут, растут наши
соцнакопления, говорил один, похлопывая другого по свисающим боковинам. Вот
обратите внимание на Андрея Арсеньича, вот западная школа, вот тренаж, ни
жириночки. Аристократы, хе-хе, а мы мужицкая кость. Наши предки тюрей пузища
набивали, а Лучниковы -- как вы думаете? -- сколько поколений на лучших
сортах мяса?
-- А где Арон Израилевич? -- поинтересовался Лучников.
Все эти Ильи Ивановичи, Василии Федоровичи, Дмитрии Валентиновичи в
сухой финской жаре розовели, увлажнялись, поры на их коже открывались, груди
их вольготно вздымались, глаз поблескивал.
Из парилки бухались в бассейн, потом переходили к столам, уставленным с
традиционной российской щедростью. После каждого сеанса в парной и аппетит
улучшался, и выпивальный энтузиазм увеличивался, и даже интерес к шустрым
девчатам-подавальщицам в махровых халатиках появлялся.
-- А где же Фаттах Гайнулович? -- поинтересовался Лучников.
Какой же все-таки спорт вы практикуете, Андрей Арсениевич,
интересовались окружающие. Любой, какой подвернется, отвечал он. Блудные
глаза невольно следили за перемещением шустрых подавальщиц. Я довольно
хаотический спортсмен. Хаотический спортсмен, ха-ха-ха! Слышите, товарищи,
Андрей Арсениевич -- хаотический спортсмен. Оно и видно, оно и видно. Люда,
познакомьтесь с нашим гостем. Хаотический спортсмен, ну, у тебя, Василий
Спиридонович, одно на уме, старый греховодник. Между прочим, обратите
внимание, у гостя-то крестик на шее, а вроде современный человек. Экономика
у них там основательная, а философия, конечно, отсталая.
Лучников старался тоже наблюдать своих хозяев. Он понимал, что вокруг
него реальная советская власть, уровень выше среднего, а может быть, и очень
выше. Любезно общаясь и сохраняя немногословность (это качество явно
импонировало присутствующим), он старался прислушиваться к обрывкам
разговоров, которые временами вели между собой эти исполненные достоинства
обнаженные особы с гениталиями в седоватом пуху. Уровень-- это и была
главная тема разговоров... Он выходит на уровень Михаила Алексеевича... нет,
это уровень Феликса Филимоновича... да ведь не на уровне же Кирилла
Киреевича решаются такие вопросы...
В какой-то момент он глянул на них со стороны, вылезая из бассейна, и
подумал: кого же мне вся эта шатия напоминает? Человек восемь, небрежно
прикрытые полотенцами, сидели за длинным псевдогрубым столом из дорогого
