дерева. Кто-то неторопливо разливал "Гордон-джин", кто-то наливал из банки
пиво "Туборг", кто-то накручивал на вилку прозрачнейший ломтик семги, кто-то
легонько обнял за махровый задик подошедшую с подносом тропических фруктов
Людочку. Шла какая-то неторопливая и явно деловая беседа, которая, конечно,
сейчас же оборвалась при приближении "дорогого нашего гостя". Нет, на
римских сенаторов они все же мало похожи. Мафия! Да, конечно, это -- Чикаго,
компания из фильма о "Ревущих Двадцатых" -- все эти свирепые жлобские
носогубные складки, страннейшее среди истэблишмента ощущение не вполне
легальной власти.
-- А где же Арон Израилевич?
Во время очередного перехода в парилку к Лучникову приблизился
непосредственный сегодняшний спаситель Олег Степанов. Без всякого сомнения,
этот огромный, как лошадь, активист впервые находился в таком высоком
обществе. Он был слегка неуклюж, слегка застенчив, как мальчик, впервые
допущенный в компанию мужчин, он, кажется, слегка был смущен превосходством
своего роста, сутулился и пах прикрывал полотенчиком, но был явно счастлив,
ох, как счастлив! Радостью, подобострастием и вдохновением сияли его обычно
мрачновато-лукавые глаза. Он чувствовал свой звездный час. Вот он пришел, и
так неожиданно, и благодаря кому -- какому-то жалкому пьянчуге Гангуту!
Русская историческая аристократия, шефы партии, армии и торговли -- и он
среди них, Олег Степанов, рядовой национального движения. Сегодня рядовой, а
завтра...
-- Я знаю. Лучников, почему вы спрашиваете про Арона Израилевича и про
Фаттаха Гайнуловича, -- заговорил он. -- Вам любопытно: допускаются ли сюда
инородцы. У вас рефлексы западного журналиста, Лучников, пора с ними
расстаться, если хотите быть в нашей среде... -- Он говорил как бы приватно,
как бы только для Лучникова, но голос его все повышался, и по дороге в
парилку на него кое-кто из немногословных боссов как-то косо стал
поглядывать. Степанов бросил свое полотенце в кресло, и Лучников с
любопытством заметил, что стержень спора находится как бы на полувзводе.
Вошли и расселись в парилке по малому амфитеатру дощатых отшлифованных
полок -- и впрямь сенат. Начали розоветь, испарять ненужные шлаки, для того
чтобы еще новые вкусные эти шлаки безболезненно принять. Так ведь и гости
Лукулла блевали в особом зале, чтобы снова возлечь к яствам.
-- Мы не примитивные шовинисты, -- все громче говорил Олег Степанов, --
тем более не антисемиты. Мы только хотим ограничить некоторую еврейскую
специфику. В конце концов это наша земля, и мы на ней хозяева. У евреев
развита круговая порука, сквозь нее трудно прорваться. Меня, например,
трижды рубили с диссертацией только по национальному признаку, и я бы не
прорвался никогда, если бы не нашел друзей. Евреям нужно научиться вести
себя здесь скромнее, и тогда их никто не тронет. Мы хозяева на нашей земле,
а им мы дали лишь надежное пролетарское убежище...
-- Как вы сказали -- пролетарское убежище? -- спросил Лучников.
-- Да-да, я не оговорился. Не думайте, что с возрождением национального
духа отомрет наша идеология. Коммунизм -- это путь русских. Хотите знать,
Лучников, как трансформируется в наши дни русская историческая триада?
-- Хочу, -- сказал Лучников.
На скамейках амфитеатра разговорчики об "уровнях" по-немногу затихли.
Голос Олега Степанова все крепчал. Он спустился вниз и повернулся лицом к
аудитории, большой и нескладный, человек-лошадь, похожий на описанного
Оруэллом Коня, но с горящим от неслыханной везухи взглядом и полу взведенным
стержнем.
-- Православие, самодержавие и народность! Русская историческая триада
жива, но трансформирована в применении к единственному нашему пути --
коммунизму!
-- Кто это такой? -- спросил чей-то голос с ленцой за спиной Лучникова.
В ответ кто-то что-то быстро шепнул.
-- Декларирует, -- с усмешкой, то ли одобрительной, то ли угрожающей,
проговорил "ленивый".
Олег Степанов, без сомнения, слышал эти высказывания и смело отмахнул
со лба длинные черные пряди а-ля Маяковский. Он не намерен был упускать
сегодняшний шанс, для него уйти из этой баньки незамеченным страшнее было
любого риска.
-- Христианство -- это еврейская выдумка, а православие -- особенно
изощренная ловушка, предназначенная мудрецами Сиона для такого гиганта, как
русский народ. Именно поэтому наш народ с такой легкостью в период
исторического слома отбросил христианские сказки и обернулся к своей
извечной мудрости, к идеологии общности, артельности, то есть к коммунизму!
Самодержавие, сама по себе почти идеальная форма власти, в силу случайностей
браков и рождений, увы, к исходу своему тоже потеряло национальный характер.
В последнем нашем государе была одна шестьдесят четвертая часть русской
крови. И народ наш в корневой нашей мудрости сомкнул идеологию и власть,
веру и руку, изумив весь мир советской формой власти, Советом! Итак, вот
она, русская триада наших дней -- коммунизм, Советская власть и народность!
Незыблемая на все века народность, ибо народность -- это наша кровь, наш
дух, наша мощь и тайна!
-- Братцы мои, да у него торчком торчит! -- сказал со смешком ленивый
голосок за спиной Лучникова. -- Вот так маячит! Ай да Степанов!
Степанов и сам не заметил, как он взъярился. Ахнув, он попытался
закрыться ладонями.
Общество на финских полатях покатилось от хохота. Вот так дрын у
теоретика! К Людочке беги быстрей, брат Степанов. Да у него не на Людочку, у
него на триаду маячит! Ну, Степанов! Ну, даешь, Степанов!
"Теоретик" затравленно взирал на хохочущие лица, пока вдруг не понял,
что смех дружественный, что он теперь замечен раз и навсегда, что он теперь
-- один из них. Поняв это, он похохотал над собой, покрутил головой и даже
слегка прогалопировал, держа в кулаке свой непослушный орган.
Тут в парилке открылась дверь, и на пороге появился еще один человек --
голыш с крепкой спортивной фигурой.
Смех затих.
-- А вот как раз и Арон Израилевич, -- тихо сказал кто-то.
Лучников узнал своего друга Марлена Михайловича Кузенкова. Кто-то
тихонько хихикнул. Лучников оглянулся и оглядел всех. Все смотрели на вновь
прибывшего с любезными улыбками. Было очевидно, что он, хоть и
допущенный, но не совсем свой.
Марлен Михайлович приближался к полатям, глядя поверх головы Лучникова,
как-то неуверенно улыбаясь и разводя руками, явно чем-то обескураженный и
виноватый. Потом он снизил свой взгляд и вдруг увидел Лучникова. Изумлению
его не было предела.
-- Андрей!
Ну, знаешь! Ну, понимаешь ли! Да как же? Каким же образом? Да это
просто фантастика! Нет-нет, это фантастика, иначе и не скажешь! Ты -- здесь?
Да это просто поворот в детективном духе!
-- Какой же тут поворот? -- улыбнулся Лучников. Они вышли из парилки и
прыгнули в бассейн. Здесь Марлен и поведал Андрею, как развивалось вокруг
него трехдневное ЧП, как потеряли его соответствующие органы, как искали по
всей Москве и не могли найти, как он сам на эти органы наорал сегодня по
телефону, да-да, пришлось и ему к ним обращаться, ты ведь, Андрей,
достаточно реалистический человек, чтобы понимать, что к особе такого
полета, как ты, не может не быть приковано внимание соответствующих органов,
ну вот и пришлось обратиться, потому что ты пропал, не звонишь, не
появляешься, а у нас ведь с тобой нерешенные вопросы, не говоря уже о
нормальных человеческих отношениях, я уже к Татьяне звонил, и в корпункт, и
даже своему Диму Шебеко, но никто не знал, где ты, -- я так понимаю, что ты
из-за Татьяны ушел на дно, да? -- ну, вот и пришлось позвонить в
соответствующие органы, потому что сегодня должна была состояться твоя
встреча с очень видным лицом, напоминаю тебе твою же шутку о масонской ложе,
так вот -- была достигнута полная договоренность, а тебя нет, это, понимаешь
ли, в нашей субординации полнейший скандал, вот почему и пришлось к
соответствующим органам обращаться, и вдруг выяснилось, какой пассаж, что и
они не знают, где ты, так до сих пор и не знают ничего, не знают даже, что
ты здесь прохлаждаешься, а ведь им все полагается знать, ха-ха-ха, это
просто умора!
-- А я-то думал, что здесь каждый стул соединен с соответствующими
органами, -- проговорил Лучников. -- Даже этот бассейн непосредственно
вытекает в соответствующие органы.
-- Страна чудес! -- воздел слегка к потолку руки Марлен Михайлович и
слегка утонул в прозрачной, зеленой, обогащенной морским калием водице.
-- Что ж, выходит, моя встреча с этим вашим магистром не состоялась? --
спросил Лучников.
-- Увы, она состоялась, -- Марлен Михайлович опять слегка утоп, -- увы,
однако, без моего участия. По другим каналам ты сюда приплыл, Андрей, а это,
к сожалению, отразится в дальнейшем на многом...
-- Что же, и магистр ваш, стало быть?.. -- спросил Лучников.
-- Ну, конечно же, он там. -- Кузенков повел глазами в сторону парилки.
Лучников вылез из бассейна. Кузенков последовал за ним.
-- Марлен, я три дня не менял рубашки, -- сказал Лучников. -- Ты не мог
бы мне одолжить свою? У меня... у меня... понимаешь ли, сегодня прием в
британском посольстве, я не успею в гостиницу заехать.
-- Да-да, конечно. -- Кузенков задумчиво смотрел на Лучникова.
-- Кроме того, -- Лучников положил руку на плечо человеку, который
называл здесь себя его другом, -- ты не мог бы вывезти меня отсюда на своей
машине? Я совершенно потерял ориентацию.
Кузенков задумался еще больше.
Из парилки вышел и мигом обмотал чресла полотенцем Олег Степанов. В
глубине холла под сенью вечнозеленых пальм три подавальщицы, бойко
поглядывая, накрывали на стол. За стеклянной стеной во внешней среде под
елками передвигались безучастные фигуры охраны. Олег Степанов стоял с лицом,
искаженным гримасой острейшего счастья.
-- Хорошо, Андрей, поехали, -- решительно сказал Кузенков.
Трудно скачать, прежние ли ребята работали или сергеевский сектор
наконец взял на себя все заботы, но оперативная машина исправно следовала за
кузенковской "Волгой" всю дорогу до города, держась, впрочем, вполне
тактичной дистанции. Кузенков иногда посматривал в зеркальце заднего вида и
морщился. Он и не старался скрыть эту мимику от Лучникова, скорее даже
подчеркивал, подсознательно, как бы показывая другу, что ему лично это все
глубоко противно...
-- Твой маршрут, Андрей, в принципе почти согласован, -- говорил
Кузенков по дороге, -- Однако на поездку в одиночестве не рассчитывай.
Иностранцам такого ранга, как ты, полагается переводчик, ну и ты получишь
переводчика. Постараюсь, впрочем, чтобы выделили какого-нибудь нормального
парня...
Он опасливо посмотрел на Лучникова, но тот смиренно кивнул. Согласен на
переводчика! Что это с ним?
-- Можно даже попросить какую-нибудь нормальную девушку, -- улыбнулся
Кузенков. -- Это зависит от тебя. Кстати, что у тебя с Таней?
-- Да ничего особенного, -- промямлил Лучников. -- Этот ее супруг...
-- Порядочный дебил, правда? -- быстро спросил Кузенков.
-- Нет, вполне нормальный малый, но он, понимаешь ли... ну, в общем, он
уж слишком на супружнице своей задвинулся...
-- Ты разочаровался в ней? -- спросил Марлен.
-- Ничуть. Я только не знаю, нужен ли я ей, вот в чем вопрос.
-- Хочешь, я поговорю с ней? Впрочем, лучше, если Вера это сделает. У
них прекрасные отношения.
-- Может быть, с ней соответствующие органы поговорят? -- невинно
спросил Лучников.
-- Ну, знаешь! -- задохнулся от возмущения Кузенков. -- Ты меня,
