- Я эмигрант, иностранный специалист. Изгнанник. Жертва политики.
Да, разговорился Луарвик. И откуда что берется!
- Эмигрант откуда? - спросил я.
- Не надо таких вопросов. Не могу сказать. Честь. Никакого вреда
вашей стране.
- Но вы мне уже сказали, что вы швед.
- Швед? Не говорил. Эмигрант, политический изгнанник.
- Прошу прощения, - сказал я. - Час назад вы сказали мне, что вы
швед. Что вы даже в большой степени швед. А теперь отказываетесь?
- Не знаю... не помню... - забормотал он. - Плохо себя чувствую.
Боюсь. Надо скорее чемодан.
Чем больше он меня торопил, тем меньше я был склонен спешить. Мне все
было ясно: он врал, и врал страшно неумело.
- Где вы живете? - спросил я.
- Не могу сказать.
- На чем вы ехали сюда?
- Машина.
- Какой марки?
- Марки?.. Черный, большой.
- Вы не знаете марки своего автомобиля?
- Не знаю, он не мой.
- Но вы же механик. - сказал я со злорадством. - Какой же вы, к
черту, механик, да еще водитель, если вы не разбираетесь в автомобилях?
- Дайте мне чемодан, иначе будет несчастье.
- А что вы будете делать с этим чемоданом?
- Быстро увезу.
- Куда? Вы же знаете, лавина завалила дорогу.
- Это все равно. Увезу подальше. Попробую разрядить. Если не сумею,
убегу. Пусть лежит там.
- Хорошо, - сказал я и соскочил со стола. - Поехали.
- Как?
- На моей машине. У меня хорошая машина, марки "Москвич". Возьмем
чемодан. Отвезем подальше, посмотрим.
Он не двинулся с места.
- Вам не надо. Очень опасно.
- Ничего. Я рискну. Ну?
Он сидел неподвижно и молчал.
- Чего же вы сидите? - спросил я. - Ведь опасно, надо скорее.
- Не годится. - сказал он наконец. - Попробуем по-другому. Не хотите
отдать чемодан, тогда продайте. А?
- То есть? - сказал я, снова присаживаясь на край стола.
- Я даю деньги, много денег. Вы даете мне чемодан. Никто ничего не
узнает, все довольны. Вы нашли чемодан, я его купил. Все.
- И сколько же вы мне дадите? - спросил я.
- Много. Сколько хотите. Вот.
Он полез за пазуху и вытащил толстенную пачку банкнот. В натуре я
видел такие пачки только один раз - в Государственном банке, когда вел там
дело о подлоге.
- Сколько здесь? - спросил я.
- Мало? Тогда еще вот.
Он полез в боковой карман и вытащил еще одну такую же пачку и тоже
бросил ее на стол рядом со мной.
- Сколько здесь денег? - спросил я.
- Какая разница? - удивился он. - Все - ваше.
- Очень большая разница. Вы знаете, сколько здесь денег?
Он молчал, глаза его то съезжались, то разъезжались.
- Так. Не знаете. А где вы их взяли?
- Это мои.
- Бросьте, Луарвик. Кто вам их дал? Вы же явились сюда с пустыми
карманами. Мозес, больше некому. Так?
- Вы не хотите деньги?
- Вот что, - сказал я. - Эти деньги я конфискую, а вас привлекаю за
попытку подкупа должностного лица. Вы вляпались в очень нехорошую историю,
Луарвик.. Вам остается одно: говорите все начистоту. Кто вы такой?
- Вы взяли деньги? - осведомился Луарвик.
- Я их конфисковал.
- Конфисковал... Хорошо, - сказал он. - А где чемодан?
- Вы не понимаете, что такое "конфисковал"? - сказал я. - Спросите у
Мозеса... Итак, кто вы такой?
Не говоря ни слова, он встал и направился к двери. Я сгреб деньги и
пошел за ним следом. Мы прошли по коридору и стали спускаться по лестнице.
- Вы напрасно не отдаете чемодан, - сказал Луарвик. - Это не будет
вам полезно.
- Не угрожайте, - напомнил я.
- Вы будете причиной большого несчастья.
- Хватит врать, - сказал я. - Не хотите говорить правду - дело ваше.
Но вы уже влипли по уши, Луарвик, и утянули за собой Мозеса. Теперь вы
легко не отделаетесь. С часу на час сюда приедет полиция, и вам все равно
придется рассказать правду... Стоп! Не туда. Идите за мной.
Я взял его за пустой рукав и отвел в контору. Потом я позвал хозяина
и в его присутствии пересчитал деньги и написал протокол. Хозяин тоже
пересчитал деньги - денег оказалось больше восьмидесяти тысяч, мое
жалованье за восемь лет беспорочной службы, - и подписал протокол.
Все это время Луарвик стоял поодаль, неуклюже переминаясь с ноги на
ногу, как человек, которому хочется уйти как можно скорее.
- Подпишите, - сказал я, протягивая ему авторучку.
Он взял ручку, внимательно оглядел ее и осторожно положил на стол.
- Нет, - сказал он. - Я пойду.
- Как хотите, - сказал я. - Вашего положения это не изменит.
Он сейчас же повернулся и вышел, задев плечом за косяк. Мы с хозяином
посмотрели друг на друга.
- Зачем он хотел вас подкупить? - спросил хозяин. - Что ему было
надо?
- Чемодан, - сказал я.
- Какой чемодан?
- Чемодан Олафа, который стоит у вас в сейфе... - Я достал ключ и
открыл сейф. - Вот этот вот.
- Он стоит восемьдесят тысяч? - спросил хозяин с уважением.
- Он стоит, наверное, гораздо больше. Тут какая-то темная история.
Алек. - Я сложил деньги в сейф, снова запер тяжелую дверцу, а протокол
положил в карман.
- Кто же этот Луарвик? - задумчиво сказал хозяин. - Откуда у него
столько денег?
- У Луарвика не было ни гроша. Деньги ему дал Мозес, больше некому.
Хозяин поднял было толстый палец, чтобы что-то сказать, но раздумал.
Вместо этого он энергично потер толстый подбородок, гаркнул: "Кайса!" и
вышел. Я остался сидеть за конторкой. Я принялся вспоминать. Я тщательно
перебрал в памяти самые мелкие незначительные происшествия, свидетелем
которым я был в этом отеле. Выяснилось, что запомнил я довольно много.
Оказывается, я помнил, что при первой нашей встрече, Симонэ был одет
в серый костюм, а на вчерашней вечеринке он был в бордовом, и запонки у
него были с желтыми камешками. Я помнил, что, когда Брюн клянчила у своего
дяди сигарету, он всегда доставал их из-за правого уха. Я помнил, что у
Кайсы есть маленькая черная родинка на правой ноздре; что дю Барнстокр,
орудуя вилкой, элегантно отставляет мизинец; что ключ моего номера похож
на ключ от номера Олафа; и еще много подобной же дребедени. Во всей этой
навозной куче я обнаружил две жемчужины. Во-первых, я вспомнил, как
позавчера вечером Олаф, весь в снегу, стоял посередине холла со своим
черным чемоданом и оглядывался, словно ожидал торжественной встречи, и как
он посмотрел мимо меня на закрытый портьерой вход на половину Мозесов, и
как мне показалось, что портьера колышется - надо полагать, от сквозняка.
Во-вторых, я вспомнил, что, когда стоял в очереди у душа, сверху
спустились рука об руку Олаф и Мозес...
Все это упорно наводило меня на мысль, что Олаф, Мозес, а теперь и
Луарвик - все это одна компания, причем эта компания отнюдь не стремится
афишировать, что она - одна компания. И если вспомнить, что я обнаружил
Мозеса в номере-музее рядом со своим номером за пять минут до того, как
нашел у себя на загаженном столе записку насчет гангстера и маньяка; и
если вспомнить, что золотые часы Мозеса были подброшены - явно подброшены,
а потом снова изъяты - в баул Хинкуса... и если вспомнить, что госпожа
Мозес была единственным человеком, не считая, может быть, Кайсы, который
отсутствовал в зале именно тогда, когда Хинкуса скрутили в бараний рог и
засунули под стол... если вспомнить все это, то картина получается
прелюбопытная.
В эту картину неплохо укладывается и заявление Хинкуса о том, что
один из баулов ловко превратился в фальшбагаж, и то обстоятельство, что
госпожа Мозес была единственным человеком, который видел двойника Хинкуса
в лицо. Ведь о Брюн никак нельзя было сказать, что она видела двойника
Хинкуса: она видела только шубу Хинкуса, а кто был в этой шубе,
неизвестно.
Конечно, в картине оставалось еще много белых и совершенно непонятных
пятен. Но по крайней мере теперь была ясна расстановка сил: Хинкус, с
одной стороны, а Мозесы, Олаф и Луарвик - с другой. Впрочем, судя по
совершенно нелепым действиям Луарвика и той откровенности, с которой Мозес
снабдил его деньгами, дело близилось к какому-то кризису... И тут мне
пришло в голову, что я, пожалуй, напрасно держу Хинкуса взаперти. В
надвигающийся схватке неплохо было бы обзавестись союзником, пусть даже
таким сомнительным и явно преступным, как Хинкус.
Так я и сделаю, подумал я. Напущу-ка я на них гангстера и маньяка.
Мозес, небось думает, что Хинкус до сих пор валяется под столом.
Посмотрим, как он себя поведет, когда Хинкус вдруг объявится в столовой за
завтраком. О том, как и кто скрутил Хинкуса, о том, кто и как убил Олафа,
я решил пока не думать. Я смял свои заметки, положил в пепельницу и
поджег.
- Кушать, пожалуйста... - пропищала где-то наверху Кайса. - Кушать,
пожалуйста.
14
Хинкус уже поднялся. Он стоял посередине комнаты со спущенными
подтяжками и вытирал лицо большим полотенцем.
- Доброе утро, - сказал я. - Как вы себя чувствуете?
Он настороженно глядел на меня исподлобья, лицо его несколько опухло,
но в общем он выглядел вполне прилично. Ничего в нем не осталось от того
сумасшедшего затравленного хорька, каким я видел его несколько часов
назад.
- Более или менее, - буркнул он. - Чего это меня здесь заперли?
- У вас был нервный припадок, - объяснил я. Лицо у него немного
перекосилось. - Ничего страшного. Хозяин сделал вам укол и запер, чтобы
вас никто не беспокоил. Завтракать пойдете?
- Пойду, - сказал он. - Позавтракаю и смотаюсь отсюда к чертовой
матери. И задаток отберу. Тоже мне - отдых в горах... - Он скомкал и
отшвырнул полотенце. - Еще один такой отдых, и свихнешься к чертовой
матери. Без всякого туберкулеза... Шуба моя где, не знаете? И шапка...
- На крыше, наверное, - сказал я.
- На крыше... - пробурчал он, надевая подтяжки. - На крыше...
- Да, - сказал я. - Не повезло вам. Можно только посочувствовать...
Ну мы еще поговорим об этом.
Я повернулся и пошел к двери.
- Нечего мне об этом разговаривать! - со злостью крикнул он мне
вслед.
В столовой еще никого не было. Кайса расставляла тарелки с
сандвичами. Я поздоровался с нею и выбрал себе новое место - спиной к
буфету и лицом к двери, рядом со стулом дю Барнстокра. Едва я уселся, как
вошел Симонэ - в толстом пестром свитере, свежевыбритый, с красными
припухшими глазами.
- Ну и ночка, инспектор, - сказал он. - Я и пяти часов не спал. Нервы
разгулялись. Все время кажется, будто тянет мертвечинкой. Аптечный такой
запах, знаете ли, вроде формалина... - Он сел, выбрал сандвич, потом
посмотрел на меня. - Нашли?.. - спросил он.
- Смотря что, - ответил я.
- Ага, - сказал он и неуверенно хохотнул. - Вид у вас неважный.
- У каждого тот вид, которого он достоин, - отозвался я, и в ту же
секунду вошли Барнстокры. Эти были как огурчики. Дядюшка щеголял астрой в
петлице, благородно седые кудри пушисто серебрились вокруг лысой маковки,
а Брюн была по-прежнему в очках, и нос у нее был по-прежнему нахально
задран. Дядюшка, потирая руки, двинулся к своему месту, искательно
поглядывая на меня.
- Доброе утро, инспектор, - нежно пропел он. - Какая ужасная ночь!
Доброе утро, господин Симонэ. Не правда ли?
- Привет, - буркнул чадо.
- Коньяку бы выпить, - сказал Симонэ с какой-то тоской. - Но ведь
неприлично, а? Или ничего?
- Не знаю, право, - сказал Барнстокр. - Я бы не рискнул.
- А инспектор? - сказал Симонэ.
Я помотал головой и отхлебнул кофе, который поставила передо мной
Кайса.
- Жаль, - сказал Симонэ. - А то я бы выпил.
