- Вы что, свихнулись? Три часа ночи!..
- Откройте, вам говорят! - прикрикнул я.
- А в чем дело?
- Вашему дядюшке плохо, - сказал я наугад.
- Ну да?.. Постойте, дайте штаны надеть...
Шлепанье босых ног удалилось. Я ждал. Потом ключ в замке повернулся,
дверь распахнулась, и чадо шагнуло через порог.
- Не так быстро, - сказал я, придерживая его за плечо. - Ну-ка,
зайдемте в номер...
Чадо явно еще не проснулось до конца и поэтому не проявило особенной
строптивости. Оно позволило вернуть себя в номер и усадить на разоренную
кровать. Я сел в кресло напротив. Несколько секунд чадо смотрело на меня
сквозь свои огромные черные очки, и вдруг пухлые розовые губы его
задрожали.
- Так плохо? - шепотом спросило оно. - Да не молчите же, скажите
что-нибудь наконец!
С некоторым удивлением я был вынужден признать, что это дикое
существо, по-видимому любит своего дядю и боится за него. Я достал
сигарету и сказал, закуривая:
- Нет, ваш дядя жив и здоров. Речь пойдет о другом.
- Но вы же сказали...
- Ничего я не говорил, вам приснилось. Вот что: быстро и немедленно
говорите. Когда вы расстались с Олафом? Ну, живо!
- С каким Олафом? Чего вам от меня надо?
- Когда и где вы в последний раз видели Олафа?
Чадо помотало головой.
- Ничего не понимаю. При чем здесь Олаф? Что с дядей?
- Дядя спит. Дядя жив и здоров. Когда вы в последний раз виделись с
Олафом?
- Да что вы затвердили одно и то же? - возмутилось чадо. Оно
постепенно приходило в себя. - И чего вы вообще вперлись ко мне посреди
ночи?
- Я вас спрашиваю...
- А мне на вас плевать! Убирайся отсюда, а то я дядю позову! Фараон
чертов!
- Вы танцевали с Олафом, а потом ушли. Куда? Зачем?
- А вам-то что? Невесту приревновал?
- Хватит болтать, скверная девчонка! - гаркнул я. - Олаф убит! Я
знаю, что ты - последняя, кто видел его живым! Когда это было? Где? Живо!
Ну?
Наверное, я был страшен. Чадо отшатнулось и, словно защищаясь,
вытянуло руки ладонями вперед.
- Нет! - прошептало оно. - Что вы? Что вы?..
- Отвечайте, - сказал я спокойно. - Вы вышли с ним из столовой и
направились... Куда?
- Н-никуда... просто вышли в коридор...
- А потом?
Чадо молчало. Я не видел его глаз, и это было непривычно и неудобно.
- А потом? - повторил я.
- Позовите дядю, - сказало чадо твердо. - Я хочу, чтобы здесь был
дядя.
- Дядя вам не поможет, - возразил я. - Вам поможет только одно -
правда. Говорите правду.
Чадо молчало. Оно сидело, съежившись, на кровати под большим
рукописным плакатом "Будем жестокими!" и молчало. Потом из-под черных
очков по щекам потекли слезы.
- Слезы тоже не помогут, - сказал я холодно. - Говорите правду. Если
вы будете лгать и изворачиваться, - я сунул руку в карман, - я надену на
вас наручники и отправлю в Мюр. Там с вами будут говорить совсем уже
посторонние люди. Дело идет об убийстве, вы понимаете это?
- Я понимаю... - едва слышно пролепетало чадо. - Я скажу...
- Правильное решение, - одобрил я. - Итак, вы с Олафом вышли в
коридор. Что было дальше?
- Мы вышли в коридор... - повторило чадо механически. - А дальше...
дальше... Я плохо помню, память у меня паршивая... Он что-то сказал, а
я... Он что-то сказал и ушел, а я... это...
- Никуда не годится, - сказал я, покачав головой. - Попробуйте снова.
Чадо с хлюпаньем утерло нос и полезло рукой под подушку. За носовым
платком.
- Ну? - сказал я.
- Это... это стыдно, - прошептало чадо. - И противно. А Олаф мертвый.
- Полиция, как и медицина, - наставительно произнес я, ощущая
огромную неловкость, - не признает таких понятий, как "стыдно".
- Ну ладно, - сказало вдруг чадо, гордо вздернув голову. - Дело было
так. Сначала шутки: жених и невеста, мальчик или девочка... ну, вроде как
вы со мной обращались... Он тоже, наверное, принял меня неизвестно за
что... А потом, когда мы вышли, он принялся меня лапать. Мне стало
противно, и пришлось дать ему по морде... по лицу...
- Ну? - сказал я, не глядя на него.
- Ну, он обиделся, обругал меня и ушел. Может быть, я, конечно, зря,
может, и не надо было давать волю рукам, но он тоже был хорош...
- Куда он ушел?
- Да откуда мне знать? Стану я смотреть, куда да зачем... Ушел по
коридору... - Чадо махнуло рукой. - Не знаю куда.
- А вы?
- А я... А что - я? Все настроение пропало, противно, скукотища...
Одно и оставалось - пойти к себе, запереться и напиться до чертиков...
- И вы напились? - спросил я, осторожно потягивая носом и исподволь
оглядывая номер. Кавардак в номере был страшный, все было разбросано, все
валялось кое-как, а стол был завален длинными полосами бумаги - лозунгами,
как я понял. Вешать на дверях у полицейских чиновников... Спиртным
действительно попахивало, а на полу у изголовья постели я заметил бутылку.
- Ну, натурально, я же говорю вам!
Я наклонился и взял бутылку. Бутылка была основательно почата.
- Драть вас некому, молодой человек, - сказал я, ставя бутылку на
стол, прямо на лозунг "Долой обобщения! Да здравствует мгновение!". - Вы
потом все время сидели здесь?
- Да. А что делать? - Чадо по-прежнему, видимо, по старой привычке,
старательно избегало родовых окончаний.
- А когда вы легли спать?
- Не помню.
- Ну хорошо, предположим, - сказал я. - А теперь подробно опишите все
ваши действия с того момента, как вы вышли из-за стола, и до того момента,
как вы с Олафом удалились в коридор.
- Подробно? - спросило чадо.
- Да, со всеми подробностями.
- Ладно, - согласилось чадо, показав мелкие, острые, до голубизны
белые зубы. - Значит, доедаю я десерт. Тут подсаживается ко мне пьяный
инспектор полиции и начинает мне вкручивать, как я ему нравлюсь и насчет
немедленного обручения. При этом он то и дело пихает меня в плечо своей
лапищей и приговаривает: "А ты иди, иди, я не с тобой, а с твоей
сестрой..."
Я скушал эту тираду, не моргнув глазом. Надеюсь, лицо у меня было
достаточно каменное.
- Тут, на мое счастье, - продолжало чадо злорадно, - подплывает
Мозесиха и хищно тащит инспектора танцевать. Они пляшут, а я смотрю, и все
это похоже на портовый кабак в Гамбурге. Потом он хватает Мозесиху пониже
спины и волочет за портьеру, и это уже похоже на совсем другое заведение в
Гамбурге. А я смотрю на эту портьеру, и ужасно мне этого инспектора жалко,
потому что парень он, в общем, неплохой, просто пить не умеет, а старый
Мозес тоже уже хищно поглядывает на ту же портьеру. Тогда я встаю и
приглашаю Мозесиху на пляс, причем инспектор рад-радешенек - видно, что за
портьерой он протрезвел...
- Кто в это время был в зале? - сухо спросил я.
- Все были. Олафа не было, Кайсы не было, а Симонэ наяривал в
бильярд. С горя, что его инспектор отшил.
- Так, продолжайте, - сказал я.
- Ну, пляшу я с Мозесихой, она ко мне хищно прижимается - ей ведь все
равно кто, лишь бы не Мозес, - и тут у нее что-то лопается в туалете. Ах,
говорит она, пардон, у меня авария. Ну, мне плевать, она со своей аварией
уплывает в коридор, а на меня набегает Олаф...
- Постойте, когда это было?
- Ну, знаете! Часы мне были ни к чему.
- Значит, госпожа Мозес вышла в коридор?
- Ну, я не знаю, в коридор, или к себе пошла, или в пустой номер -
там рядом два пустых номера... Дальше рассказывать?
- Да.
- Пляшем мы с Олафом, он отсыпает мне разные комплименты - фигура,
мол, осанка, мол, походка... а потом говорит: пойдемте, говорит, я вам
что-то интересненькое покажу. А мне что? Пожалуйста, можно и пойти... Тем
более что в зале ничего интересненького я не вижу...
- А госпожу Мозес вы в зале видите в это время?
- Нет, она у себя в сухом доке, заделывает пробоины... Ну, выходим мы
в коридор... а дальше вам уже рассказано.
- И госпожу Мозес вы больше не видели?
И тут произошла заминка. Крошечная такая заминочка, но я ее уловил.
- Н-нет, - сказало чадо. - Откуда? Мне было не до того. Только и
оставалось - от тоски глушить водку.
Очень, очень мне мешали черные очки, и я твердо решил, что при втором
допросе я эти очки сниму. Хотя бы силой.
- Что вы делали днем на крыше? - спросил я резко.
- На какой еще крыше?
- На крыше отеля, - я ткнул пальцем в потолок. - И не врите, я вас
там видел.
- Идите-ка вы знаете куда? - ощетинилось чадо. - Что я вам - лунатик
какой-нибудь по крышам бегать?
- Значит, это были не вы, - примирительно сказал я. - Ну, хорошо.
Теперь насчет Хинкуса. Помните, такой маленький, вы его сначала спутали с
Олафом...
- Ну, помню, - сказало чадо.
- Когда вы его видели в последний раз?
- В последний?.. В последний раз это было, пожалуй, в коридоре, когда
мы с Олафом вышли из столовой.
Я так и подскочил.
- Когда? - спросил я.
Чадо встревожилось.
- А что такого? - спросило оно. - Ничего такого не было... Только это
мы выскочили из зала, смотрю - Хинкус сворачивает на лестницу...
Я судорожно соображал. Они выскочили из столовой не раньше девяти
часов, в девять они еще танцевали, их помнит дю Барнстокр. Но в восемь
сорок три у Хинкуса раздавили часы, и, значит, в девять он уже лежал
связанный под столом...
- Вы уверены, что это был Хинкус?
Чадо пожало плечами.
- Мне показалось, что Хинкус... Правда, он сразу свернул налево, на
лестничную площадку... но все равно - Хинкус, кому же еще быть? С Кайсой
или с Мозесихой его не спутаешь... да и ни с кем другим. Маленький такой,
сутулый...
- Стоп! - сказал я. - Он был в шубе?
- Да... в этой своей дурацкой шубе до пят, и на ногах что-то белое...
А что такое? - Чадо перешло на шепот. - Это он убил, да? Хинкус?
- Нет-нет, - сказал я. Неужели Хинкус врал? Неужели это все-таки
инсценировка? Часы раздавили, переведя стрелки назад... а Хинкус сидел под
столом и хихикал, а потом ловко разыграл меня и сейчас хихикает у себя в
номере... а его сообщник хихикает где-то в другом месте. Я вскочил.
- Сидите здесь, - приказал я. - Не смейте выходить из номера. Имейте
в виду, я с вами еще не закончил.
Я пошел к выходу, потом вернулся и забрал со стола бутылку.
- Это я конфискую. Мне не нужны пьяные свидетели.
- А можно, я пойду к дяде? - спросило чадо дрожащим голосом.
Я поколебался, потом махнул рукой.
- Идите. Может быть, он сумеет убедить вас, что надо говорить правду.
Выскочив в коридор, я свернул к номеру Хинкуса, отпер дверь и
ворвался внутрь. Везде горел свет: в прихожей, в туалетной, в спальне. Сам
Хинкус, оскаленный, мокрый, сидел на корточках за кроватью. Посредине
комнаты валялся сломанный стул, и Хинкус сжимал в руках одну из ножек.
- Это вы? - сказал он хрипло и выпрямился.
- Да! - сказал я. Вид его и какое-то безумное выражение налитых
кровью глаз снова поколебали мое убеждение, что он врет и притворяется.
Нужно быть великим артистом, чтобы так играть свою роль. Но я все-таки
сказал свирепо: - Мне надоело слушать вранье, Хинкус! Вы мне соврали! Вы
сказали, что вас схватили в восемь сорок. Но вас видели в коридоре после
девяти! Вы будете мне говорить правду или нет?
На его лице промелькнула растерянность.
- Меня? После девяти?
- Да! Вы шли по коридору и свернули на лестничную площадку.
- Я? - Он вдруг судорожно хихикнул. - Я шел по коридору? - Он снова
хихикнул, и еще раз, и еще, и вдруг весь затрясся от визгливого
истерического хохота. - Я?.. Меня?.. Вот то-то и оно, инспектор! Вот то-то
