человека, убитого выстрелом в затылок.
На столе возвышалась уже сама четвертная бутыль, а все участники
веселья сидели, подперев взлохмаченные головы, и дружно тянули вполголоса:
"Там в степи-и глухой за-амерзал ямщик...", и из бледных арийских глаз
Фрица катились крупные слезы. Андрей присоединился было к хору, но тут
раздался стук в дверь. Он открыл - какая-то закутанная в платок женщина в
нижней юбке и ботинках на босу ногу спросила, здесь ли дворник. Андрей
растолкал Вана и объяснил ему, где он, Ван, находится и что от него
требуется. "Спасибо, Андрей", - сказал Ван, внимательно его выслушав, и,
вяло шаркая подошвами, удалился. Оставшиеся допели "ямщика", и дядя Юра
предложил выпить, "щоб дома нэ журылись", но тут выяснилось, что Фриц спит
и чокаться поэтому не может. "Ну всё, - сказал дядя Юра. - Это, значит,
будет последняя..." Но прежде чем они выпили по последней, Изя Кацман,
ставший вдруг странно серьезным, исполнил соло еще одну песню, которую
Андрей не совсем понял, а дядя Юра, кажется, понял вполне. В этой песне
был рефрен "Аве, Мария!" и совершенно жуткая, словно с другой планеты,
строфа:
Упекли пророка в республику Коми,
А он и перекинься башкою в лебеду.
А следователь-хмурик получил в месткоме
Льготную путевку на месяц в Теберду...
Когда Изя кончил петь, некоторое время было молчание, а затем дядя
Юра вдруг со страшным треском обрушил пудовый кулак на столешницу, длинно
и необычайно витиевато выматерился, после чего схватил стакан и припал к
нему без всяких тостов. А Кэнси, по какой-то, одному ему понятной
ассоциации, чрезвычайно неприятным визгливым и яростным голосом спел
другую, явно маршевую, песню, в которой говорилось о том, что если все
японские солдаты примутся разом мочиться у Великой Китайской стены, то над
пустыней Гоби встанет радуга; что сегодня императорская армия в Лондоне,
завтра - в Москве, а утром в Чикаго будет пить чай; что сыны Ямато
расселись по берегам Ганга и удочками ловят крокодилов... Потом он
замолчал, попытался закурить, сломал несколько спичек и вдруг рассказал об
одной девочке, с которой он дружил на Окинаве - ей было четырнадцать лет,
и она жила в доме напротив. Однажды пьяные солдаты изнасиловали ее, а
когда отец пришел жаловаться в полицию, явились жандармы, взяли его и
девочку, и больше Кэнси их никогда не видел...
Все молчали, когда в столовую заглянул Ван, окликнул Кэнси и поманил
его к себе.
- Вот такие-то дела... - сказал дядя Юра уныло. - И ведь смотри: что
на Западе, что у нас в России, что у желтых - везде ведь одно. Власть
неправедная. Нет уж, братки, я там ничего не потерял. Я уж лучше тут...
Вернулся бледный озабоченный Кэнси и принялся искать свой ремень.
Мундир у него уже был застегнут на все пуговицы.
- Что-нибудь случилось? - спросил Андрей.
- Да. Случилось, - отрывисто сказал Кэнси, оправляя кобуру. - Дональд
Купер застрелился. Около часа назад.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СЛЕДОВАТЕЛЬ
1
У Андрея вдруг ужасно заболела голова. Он с отвращением раздавил в
переполненной пепельнице окурок, выдвинул средний ящик стола и заглянул,
нет ли там каких-нибудь пилюль. Пилюль не было. Поверх старых перепутанных
бумаг лежал огромный армейский пистолет, по углам пряталась всякая
канцелярская мелочь в обтрепанных картонных коробочках, валялись огрызки
карандашей, табачный мусор, несколько сломанных сигарет. От всего этого
головная боль только усилилась. Андрей с треском задвинул ящик, подпер
голову руками так, чтобы ладони закрывали глаза, и сквозь щелки между
пальцами стал смотреть на Питера Блока.
Питер Блок, по прозвищу Копчик, сидел в отдалении на табурете,
смиренно сложив на костлявых коленях красные лапки, и равнодушно мигал,
время от времени облизываясь. Голова у него явно не болела, но зато ему,
видимо, хотелось пить. И, вероятно, курить тоже. Андрей с усилием оторвал
ладони от лица, налил себе из графина тепловатой воды и, преодолев легкий
спазм, выпил полстакана. Питер Блок облизнулся. Серые глаза его были
по-прежнему невыразительны и пусты. Только на тощей грязноватой шее,
торчащей из расстегнутого воротничка сорочки, длинно съехал книзу и снова
подскочил к подбородку могучий хрящеватый кадык.
- Ну? - сказал Андрей.
- Не знаю, - хрипло ответил Копчик. - Не помню ничего такого.
Сволочь, подумал Андрей. Животное.
- Как же это у вас получается? - сказал он. - Бакалею в Шерстяном
переулке обслуживали; когда обслуживали - помните, с кем обслуживали -
помните. Хорошо. Кафе Дрейдуса обслуживали, когда и с кем - тоже помните.
А вот лавку Гофштаттера почему-то забыли. А ведь это ваше последнее дело,
Блок.
- Не могу знать, господин следователь, - возразил Копчик с
отвратительнейшей почтительностью. - Это кто-то на меня, извиняюсь,
клепает. У меня, как мы после Дрейдуса завязали, как мы, значит, избрали
путь окончательного исправления и полезного трудоустройства, так, значит,
у меня никаких дел такого рода больше и не было.
- Гофштаттер-то вас опознал.
- Я очень извиняюсь, господин следователь, - теперь в голосе Копчика
явственно слышалась ирония. - Но ведь господин Гофштаттер того-с, это кому
угодно известно. Все у него, значит, перепуталось. В лавке у него я бывал,
это точно - картошечки там купить, лучку... Я и раньше замечал, что у
него, извиняюсь, в черепушке не все хорошо, знал бы, как дело обернется,
перестал бы к нему ходить, а то вот, надо же...
- Дочь Гофштаттера вас тоже опознала. Это вы ей угрожали ножом, вы
персонально.
- Не было этого. Было кое-что, но совсем не то. Вот она ко мне с
ножом к горлу приставала - это было! Зажала меня однажды в кладовке у них
- еле ноги унес. У нее же сдвиг на половой почве, от нее все мужики в
околотке по углам прячутся... - Копчик снова облизнулся. - Главное,
говорит мне: заходи, говорит, в кладовую, сам, говорит, капусту выбирай...
- Это я уже слышал. Повторите лучше еще раз, что вы делали и где вы
были в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое. Подробно, начиная с
момента выключения солнца.
Копчик возвел глаза к потолку.
- Значит, так, - начал он. - Когда солнце выключилось, я сидел в
пивной на углу Трикотажного и Второго, играл в карты. Потом Джек Ливер
позвал меня в другую пивную, мы пошли, завернули по дороге к Джеку, хотели
прихватить его шмару да задержались, стали там пить. Джек насосался, и
шмара его уложила в постель, а меня выгнала. Я пошел домой спать, но был
сильно нагрузившись и по дороге сцепился с какими-то, трое их было, тоже
пьяные, никого из них не знаю, впервые в жизни увидел. Они мне так
навешали, что я уж больше ничего и не помню, утром только очухался у
самого обрыва, еле домой добрался. Лег я спать, а тут за мной пришли...
Андрей полистал дело и нашел листок медицинской экспертизы. Листок
был уже слегка засален.
- Подтверждается только то, что вы были пьяны, - сказал он. -
Медэкспертиза не подтверждает, что вы были избиты. Следов избиения у вас
на теле не обнаружено.
- Аккуратно, значит, работали ребята, - сказал Копчик с одобрением. -
Были у них, значит, чулки с песком... У меня до сих пор все ребра болят...
а меня в госпиталь отказываются... Вот сдохну у вас тут - будете все за
меня отвечать...
- Трое суток у вас ничего не болело, а как только предъявили вам акт
экспертизы - сразу заболело...
- Как же - не болело? Сил никаких не было, как болело, терпежу не
стало, вот и жаловаться начал.
- Перестаньте врать, Блок, - устало сказал Андрей. - Срамно
слушать...
Его уже тошнило от этого гнусного типа. Бандит, гангстер, попался
буквально с поличным - и никак его не возьмешь... Опыта у меня не хватает,
вот что. Другие таких вот раскалывают в два счета... А Копчик между тем
горестно завздыхал, жалобно искривил лицо, закатил зрачки под лоб и, слабо
постанывая, заерзал на сиденье, вознамерившись, по-видимому, половчее
грянуться в обморок, чтобы ему дали стакан воды и отправили спать в
камеру. Андрей сквозь щели между пальцами с ненавистью следил за этими
омерзительными манипуляциями. Ну, давай, давай, думал он. Попробуй мне
только пол заблевать - я тебя, сукиного сына, одной промокашкой заставлю
все подобрать...
Дверь распахнулась, и в кабинет уверенной походкой вошел старший
следователь Фриц Гейгер. Скользнув равнодушным взглядом по скорченному
Копчику, он приблизился к столу и присел боком на бумаги. Не спрашивая,
вытряхнул из Андреевой пачки несколько сигарет, одну сунул в зубы,
остальные аккуратно уложил в тонкий серебряный портсигар. Андрей чиркнул
спичкой, Фриц затянулся, кивнул в знак благодарности и выпустил в потолок
струю дыма.
- Шеф велел взять у тебя дело Черных Сороконожек, - сказал он
негромко. - Если не возражаешь, конечно. - Он еще более понизил голос и
значительно сморщил губы. - По-видимому, шефу здорово всыпал Главный
прокурор. Он сейчас всех к себе вызывает и дает накачку. Жди - скоро и до
тебя доберется...
Он еще раз затянулся и посмотрел на Копчика. Копчик, вытянувший было
шею подслушать, о чем шепчется начальство, тотчас опять съежился и издал
жалобный стон. Фриц спросил:
- С этим ты, кажется, покончил?
Андрей помотал головой. Ему было стыдно. За последнюю декаду Фриц уже
второй раз приходил забрать у него дело.
- Да ну? - удивился Фриц. Несколько секунд он оценивающе разглядывал
Копчика, потом сказал вполголоса: - Ты позволишь? - и, не дожидаясь
ответа, соскочил со стола.
Он подошел к подследственному вплотную и участливо наклонился над
ним, держа сигарету на отлете.
- Все болит? - сочувственно осведомился он.
Копчик застонал утвердительно.
- Пить хочется?
Копчик снова застонал и протянул дрожащую лапку.
- И курить, наверное, тоже хочется?
Копчик недоверчиво приоткрыл один глаз.
- У него все болит, у бедняги! - громко сказал Фриц, не оборачиваясь,
впрочем, к Андрею. - Жалко же смотреть, как мучается человек. Здесь у него
болит... и здесь у него болит... и вот здесь у него болит...
Повторяя эти слова на разные лады, Фриц делал короткие непонятные
движения рукой, свободной от сигареты, и жалобное мычание Копчика вдруг
прервалось, сменилось какими-то крякающими и словно бы удивленными ахами,
а лицо его побелело.
- Встать, сволочь! - неожиданно заорал Фриц во все горло и отступил
на шаг.
Копчик немедленно вскочил, и тогда Фриц нанес ему страшный режущий
удар в живот. Копчика согнуло пополам, а Фриц раскрытой ладонью с глухим
стуком ударил его снизу в подбородок. Копчик качнулся назад, опрокинул
табуретку и упал на спину.
- Встать! - снова заревел Фриц.
Копчик, всхлипывая и задыхаясь, торопливо возился на полу. Фриц
подскочил к нему, схватил за ворот и рывком вздернул на ноги. Лицо Копчика
было теперь совсем белое, с прозеленью, глаза выкатились, обезумели, он
обильно потел.
Андрей, гадливо морщась, опустил глаза и принялся шарить дрожащими
пальцами в пачке, силясь ухватить сигарету. Надо было что-то делать, но
непонятно - что. С одной стороны, действия Фрица были омерзительны и
бесчеловечны, но с другой стороны, не менее омерзителен и бесчеловечен был
этот явный бандит, грабитель, нагло издевающийся над правосудием, фурункул
на теле общества...
- По-моему, ты недоволен обращением? - звучал между тем вкрадчивый
голос Фрица. - Мне кажется, ты даже собираешься жаловаться. Так вот, зовут
