маленькая тарелочка с маленьким кусочком и лежала самая щербатая вилка, а
бокал для первача он взял себе с отбитым краем. Голова его совсем ушла в
плечи, лицо с закрытыми глазами было поднято и блаженно улыбалось: Ван
наслаждался покоем.
Быстроглазый разрумянившийся Кэнси с аппетитом закусывал кислой
капустой и что-то живо рассказывал Отто, героически сражавшемуся с
осоловением и в минуты одержанных побед громко восклицавшему: "Да!
Конечно! Да! О да!"
Сельма Нагель, шведская шлюха, была прямо-таки красавица. Она сидела
в кресле, перекинув ноги через мягкий подлокотник, и сверкающие эти ноги
находились как раз на уровне груди бравого унтера Фрица, так что глаза у
Фрица горели, и весь он шел красными пятнами от возбуждения. Он лез к
Сельме с полным стаканом и все норовил выпить с нею на брудершафт, а
Сельма отпихивала его своим бокалом, хохотала, болтала ногами и время от
времени стряхивала волосатую ласковую лапу Фрица со своих коленок.
Только стул Андрея по другую сторону от Сельмы был пуст, и был
печально пуст стул, поставленный для Дональда. Жалко как - Дональда нет,
подумал Андрей. Но! Выдержим, перенесем и это! И не с таким нам
приходилось справляться... Мысли его несколько путались, но общий настрой
был мужественный, с легким налетом трагизма. Он вернулся на свое место,
взял стакан и заорал:
- Тост!
Никто не обратил на него внимания, только Отто дернул головой, словно
кусаемая слепнями лошадь, и отозвался: "Да! О да!"
- Я сюда приехал, потому что поверил! - громко басил дядя Юра, не
давая хихикающему Изе убрать его сучковатый палец у себя из-под носа. - А
поверил потому, что больше верить было не во что. А русский человек должен
во что-то верить, понял, браток? Если ни во что не верить, ничего, кроме
водки, не останется. Даже чтобы бабу любить, нужно верить. В себя нужно
верить, без веры, браток, и палку хорошую не бросишь...
- Ну да, ну да! - откликался Изя. - Если у еврея отнять веру в бога,
а у русского - веру в доброго царя, они становятся способны черт знает на
что...
- Нет... Подожди! Евреи - это дело особое...
- Главное, Отто, не напрягайтесь, - говорил в то же время Кэнси, с
удовольствием хрустя капустой. - Все равно никакого обучения нет и просто
быть не может. Сами подумайте, зачем нужно профессиональное обучение в
городе, где каждый то и дело меняет профессию?
- О да! - ответствовал Отто, на секунду проясняясь. - То же самое я
говорил господину министру.
- И что же министр? - Кэнси взял стакан первача и сделал несколько
маленьких глотков - словно чай пил.
- Господин министр сказал, что это чрезвычайно интересная мысль, и
предложил мне составить разработку. - Отто шмыгнул носом, глаза его
налились слезами. - А я вместо этого пошел к Эльзе...
- ...И когда танк оказался на расстоянии двух метров от меня, -
гундел Фриц, проливая первач на белые ноги Сельмы, - я вспомнил все!.. Вы
не поверите, фройлейн, все прожитые годы прошли передо мною... Но я -
солдат! С именем фюрера...
- Да нет давно вашего фюрера! - втолковывала ему Сельма, плача от
смеха. - Сожгли его, вашего фюрера!..
- Фройлейн! - произнес Фриц, угрожающе выпячивая челюсть. - В сердце
каждого истинного немца фюрер жив! Фюрер будет жить века! Вы - арийка,
фройлейн, вы меня поймете: когда р-русский танк... в трех метрах... я, с
именем фюрера!..
- Да надоел ты со своим фюрером! - заорал на него Андрей. - Ребята!
Ну, сволочи же, слушайте же тост!
- Тост? - спохватился дядя Юра. - Давай! Вали, Андрюха!
- За псютздесдам! - вдруг выпалил Отто, отстраняя от себя Кэнси.
- Да заткнись ты! - гаркнул Андрей. - Изя, перестань ты скалиться! Я
серьезно говорю! Кэнси, черт тебя подери!.. Я считаю, ребята, что мы
должны выпить... мы уже пили, но как-то мимоходом, а надо основательно,
по-серьезному выпить за наш Эксперимент, за наше благородное дело и в
особенности...
- За вдохновителя всех наших побед, товарища Сталина! - заорал Изя.
Андрей сбился.
- Нет... слушай... - пробормотал он. - Чего ты меня перебиваешь? Ну,
и за Сталина, конечно... Черт, сбил меня совсем... Я хотел, чтобы мы за
дружбу выпили, дурак!
- Ничего, ничего, Андрюха! - сказал дядя Юра. - Тост хороший, за
Эксперимент надо выпить, за дружбу тоже надо выпить. Хлопцы, берите
стаканы, за дружбу выпьем и чтобы все было хорошо.
- А я за Сталина выпью! - упрямилась Сельма. - И за Мао Цзе-дуна. Эй,
Мао Цзе-дун, слышишь? За тебя пью! - крикнула она Вану.
Ван вздрогнул, жалобно улыбаясь, взял стакан и пригубил.
- Цзе-дун? - спросил Фриц угрожающе. - К-то такой?
Андрей залпом осушил свой стакан и, слегка оглушенный, торопливо
тыкал вилкой в закуску. Все разговоры доносились сейчас до него, словно из
другой комнаты. Сталин... Да, конечно. Какая-то связь должна быть... Как
это мне раньше в голову не приходило! Явление одного масштаба -
космического. Должна быть какая-то связь и взаимосвязь... Скажем, такой
вопрос: выбрать между успехом Эксперимента и здоровьем товарища Сталина...
Что лично мне, как гражданину, как бойцу... Правда, Кацман говорит, что
Сталина не стало, но это не существенно. Предположим, что он жив. И
предположим, что передо мной такой выбор: Эксперимент или дело Сталина...
Нет, чепуха, не так. Продолжать дело Сталина под сталинским руководством
или продолжать дело Сталина в совершенно других условиях, в необычных, в
не предусмотренных никакой теорией - вот как ставится вопрос...
- А откуда ты взял, что Наставники продолжают дело Сталина? - донесся
вдруг до него голос Изи, и Андрей понял, что уже некоторое время говорит
вслух.
- А какое еще дело они могут делать? - удивился он. - Есть только
одно на Земле, которым стоит заниматься, - построение коммунизма! Это и
есть дело Сталина.
- Двойка тебе по "Основам", - отозвался Изя. - Дело Сталина - это
построение коммунизма в одной отдельно взятой стране, последовательная
борьба с империализмом и расширение социалистического лагеря до пределов
всего мира. Что-то я не вижу, как ты можешь эти задачи осуществить здесь.
- Ску-учно! - заныла Сельма. - Музыку давайте! Танцевать хочу!
Но Андрей уже ничего не видел и не слышал.
- Ты догматик! - гаркнул он. - Талмудист и начетчик! И вообще
метафизик. Ничего, кроме формы, ты не видишь. Мало ли какую форму
принимает Эксперимент! А содержание у него может быть только одно, и
конечный результат только один: установление диктатуры пролетариата в
союзе с трудящимися фермерами...
- И с трудовой интеллигенцией! - вставил Изя.
- С какой там еще интеллигенцией... Тоже мне говна-пирога -
интеллигенция!..
- Да, правда, - сказал Изя. - Это из другой эпохи.
- Интеллигенция вообще импотентна! - заявил Андрей с ожесточением. -
Лакейская прослойка. Служит тем, у кого власть.
- Банда хлюпиков! - рявкнул Фриц. - Хлюпики и болтуны, вечный
источник расхлябанности и дезорганизации!
- Именно! - Андрей предпочел бы, чтобы его поддержал, скажем, дядя
Юра, но и в поддержке Фрица была полезная сторона. - Вот, пожалуйста:
Гейгер. Вообще-то - классовый враг, а позиция полностью совпадает с нашей.
Вот и получается, что с точки зрения любого класса интеллигенция - это
дерьмо. - Он скрипнул зубами. - Ненавижу... Терпеть не могу этих
бессильных очкариков, болтунов, дармоедов. Ни внутренней силы у них нет,
ни веры, ни морали...
- Когда я слышу слово "культура", я хватаюсь за пистолет! -
металлическим голосом провозгласил Фриц.
- Э, нет! - сказал Андрей. - Тут мы с тобой расходимся. Это ты брось!
Культура есть великое достояние освободившегося народа. Тут надо
диалектически...
Где-то рядом гремел патефон, пьяный Отто, спотыкаясь, танцевал с
пьяной Сельмой, но Андрея это не интересовало. Начиналось самое лучшее, то
самое, за что он больше всего на свете любил эти сборища. Спор.
- Долой культуру! - вопил Изя, прыгая с одного свободного стула на
другой, чтобы подобраться поближе к Андрею. - К нашему Эксперименту она
отношения не имеет. В чем задача Эксперимента? Вот вопрос! Вот ты мне что
скажи.
- Я уже сказал: создать модель коммунистического общества!
- Да на кой ляд Наставникам модель коммунистического общества, посуди
ты сам, голова садовая!
- А почему нет? Почему?
- Я все-таки полагаю так, - сказал дядя Юра, - что Наставники - это
не настоящие люди. Что они, как это сказать, другой породы, что ли...
Посадили они нас в аквариум... или как бы в зоосад... и смотрят, что из
этого получается.
- Это вы сами придумали, Юрий Константинович? - с огромным интересом
повернулся к нему Изя.
Дядя Юра пощупал правую скулу и неопределенно ответил:
- В спорах родилось.
Изя даже стукнул кулаком по столу.
- Поразительная штука! - сказал он с азартом. - Почему? Откуда? У
самых различных людей, причем мыслящих в общем-то вполне конформистски,
почему рождается такое представление - о нечеловеческом происхождении
Наставников? Представление, что Эксперимент проводится какими-то высшими
силами.
- Я, например, спросил прямо, - вмешался Кэнси. - "Вы пришельцы?" Он
от прямого ответа уклонился, но фактически и не отрицал.
- А мне было сказано, что они люди другого измерения, - сказал
Андрей. О Наставнике говорить было неловко, как о семейном деле с
посторонними людьми. - Но я не уверен, что я правильно понял... Может
быть, это было иносказание...
- А я не желаю! - заявил вдруг Фриц. - Я - не насекомое. Я - сам по
себе. А-а! - он махнул рукой. - Да разве я попал бы сюда, если бы не плен?
- Но почему? - говорил Изя. - Почему? Я тоже ощущаю все время
какой-то внутренний протест и сам не понимаю, в чем здесь дело. Может
быть, их задачи в конечном счете близки к нашим...
- А я тебе о чем толкую! - обрадовался Андрей.
- Не в этом смысле, - нетерпеливо отмахнулся Изя. - Не так это все
прямолинейно, как у тебя. Они пытаются разобраться в человечестве,
понимаешь? Разобраться! А для нас проблема номер один - то же самое:
разобраться в человечестве, в нас самих. Так, может быть, разбираясь сами,
они помогут разобраться и нам?
- Ах нет, друзья! - сказал Кэнси, мотая головой. - Ах, не
обольщайтесь. Готовят они колонизацию Земли и изучают на нас с вами
психологию будущих рабов...
- Ну почему, Кэнси? - разочарованно произнес Андрей. - Почему такие
страшные предположения? По-моему, просто нечестно так о них думать...
- Да я, наверное, так и не думаю, - отозвался Кэнси. - Просто у меня
какое-то странное чувство... Все эти павианы, превращения воды, всеобщий
кабак изо дня в день... В одно прекрасное утро еще смешение языков нам
устроят... Они словно систематически готовят нас к какому-то жуткому миру,
в котором мы должны будем жить отныне и присно, и во веки веков. Это как
на Окинаве... Я был тогда мальчишкой, шла война, и у нас в школе
окинавским ребятам запрещалось разговаривать на своем диалекте. Только
по-японски. А когда какого-нибудь мальчика уличали, ему вешали на шею
плакат: "Не умею правильно говорить". Так и ходил с этим плакатом.
- Да, да, понимаю... - проговорил Изя, с остановившейся улыбкой
дергая и пощипывая бородавку на шее.
- А я - не понимаю! - объявил Андрей. - Все это - извращенное
толкование, неверное... Эксперимент есть Эксперимент. Конечно, мы ничего
не понимаем. Но ведь мы и не должны понимать! Это же основное условие!
