мыслимые методы работы вдвоем и вот уже пятнадцать лет, как остановились
на самом, без сомнения, эффективном для нас.
Мы собираемся вместе - в Ленинграде, или в Москве, или в каком-нибудь
Доме творчества. Один из нас садится за машинку, другой - рядом. План
всегда подготовлен заранее - весьма подробный план с уже продуманными
эпизодами, героями и основными сюжетными поворотами. Кто-нибудь из нас
предлагает первую фразу. Фраза обдумывается, корректируется, шлифуется,
доводится до уровня готовности и, наконец, наносится на бумагу. Кто-нибудь
предлагает вторую фразу... И так вот - фраза за фразой, абзац за абзацем,
страница за страницей - возникает черновик. Черновик обычно отлеживается
два-три месяца, а затем его тем же порядком (фраза за фразой, абзац за
абзацем) мы превращаем в чистовик. Как правило, хватает одного черновика,
но бывали и исключения.
Работаем мы обычно четыре-пять часов утром и час-два вечером. После
окончания рабочего дня - обсуждение плана на завтра или обдумывание,
наметка следующей повести.
При таком методе работы неизбежны споры, иногда свирепые. Собственно,
вся работа превращается в непрерывный спор или, во всяком случае, в некое
соревнование за лучший вариант фразы, эпизода, диалога. Взаимная
нелицеприятная критика всячески поощряется, но при одном непременном
условии: раскритиковал чужой вариант - предложи свой. В крайних случаях
абсолютного отсутствия компромисса приходится прибегать и к жребию.
"СОБРАТЬЯ ПО ПЕРУ, ИЗДАТЕЛИ, ЧИТАТЕЛИ..."
Нам частенько говорят:
- Знаете, мой сын без ума от ваших книг. Все как есть прочитал. Сам я
эту фантастику не люблю, но вот сын!..
Считается, что это комплимент. И одновременно - героическое
признание, вызов на откровенность. "Сам я эту фантастику не люблю..." -
"Да, да, я тоже, знаете ли, больше люблю зазорные открытки смотреть и
кошек мучить..." Впрочем, мы радуемся. Сын все-таки без ума. Или там дочь.
Прогресс, ребята, движемся куда-то понемногу.
Вообще, у нас впечатление, что если бы не эти сыновья и дочери, нас
бы не издавали. Представляется такая картина. Сидит у себя дома за ужином
издательский работник, превеликого ума человек, с хроническим гастритом от
воздействий Госкомитета по печати. Пьет он чай и жалуется внимательной
супруге:
- Нынче Стругацкие рукопись принесли. Экие наглецы! Давно ли я за
порнографию выговор получил, так теперь только Стругацких мне и не
хватало...
И ту подает голос сын - длинноногий, в очках и с сигаретой, - лениво
листавший "Огонек" в углу на диване.
- Прости, старик, но ты - дубина. У нас в классе (а еще лучше - на
курсе, а еще лучше - в цеху) все от Стругацких без ума. И если ты посмеешь
их не издать, я тебе...
Следует сцена. Возможно, даже не без валидола. Но старику-дубине
деваться некуда. Он соглашается держать мазу за Стругацких, выговорив себе
право отдать их рукопись на рецензию.
Из материалов к выступлению в "Литературной газете" под рубрикой
"Литература - жизнь моя" (публикуется впервые).
Забавно, что если в этой картине есть хоть намек на правду, тогда мы
тут имеем единственный известный нам случай воздействия читателя на
издателя.
"Литература - жизнь моя"
Любят-таки наши газетчики лихие названия. "На турнирной орбите".
Почему на орбите? Вокруг чего (кого) орбита? В воображении возникает
спецкор, который с жужжанием несется по эллипсу вокруг шахматного столика
и творит чего-то профессионального. Или "Спортивные меридианы"... Конечно,
космический век, эпоха НТР, и вообще, по одежке протягивай ножки... Со
временем уровень образованности у газетчиков повысится, и будут у нас
"Судебные эклиптики", "Параллаксы канализации" и даже какие-нибудь
"Морально-нравственные арктангенсы".
Впрочем, "Литература - жизнь моя" - совсем иное дело. Название
рубрики отдает веской, десятилетиями выверенной солидностью. Но от этого
не легче. Что, собственно, имеется в виду? Что вся жизнь писателя
сосредоточена в писательстве? Так это же неверно. У нас семьи, у нас дети
и внуки, мы копим на кооперативную квартиру, мы коллекционируем марки. Не
говоря уже о том, что мы с неизбывным и пристальным интересом следим за
тем, что творится в нашей собственной стране и за ее пределами, да еще
угроза атомной войны, да еще экологический кризис, да мало ли что еще!
Нет, не можем мы сказать, что вся наша жизнь сосредоточена в писательстве.
Не бывает таких писателей.
Следовательно, смысл названия рубрики в чем-то другом. Для простоты
предположим, что речь должна идти о примате профессиональных литературных
интересов в повседневной жизни литератора или, точнее, в его повседневном
труде. Тогда от писателя, выступающего под этой рубрикой, ожидаются, как
минимум, его впечатления, сложившиеся в ходе его многолетней работы, от
собратьев по перу, от издателей и читателей.
(Конечно, название "Литература - жизнь моя" можно истолковать и
иначе. Например, что больше всего на свете я люблю хорошую литературу. И
пуститься в длинные рассуждения о том, как и почему хорошая литература
важна в жизни народов. С соответствующими примерами из учебников для
педвузов. Но с такими рассуждениями, как ни велика их ценность, может
выступить и достаточно квалифицированный читатель, а мы все-таки писатели,
от нас требуется взгляд "изнутри").
Из интервью (по магнитофонной записи):
- Кого из писателей, русских и иностранных, вы считаете своими
учителями?
- Учители писателя - это из речей на торжественных заседаниях.
Переформулируйте вопрос.
- Сейчас... Так. Кто из писателей, русских и иностранных, более
всего, по вашему мнению, оказал влияние на формирование ваших литературных
интересов, языка, стилистики и так далее?
- Влияние на формирование... Впрочем, понятно. Именно "по нашему
мнению", это вы правильно вставили. Пишите: Алексей Толстой, Гоголь,
Салтыков-Щедрин. Проза Пушкина. Затем, значительно позже, Достоевский. В
определенной степени Леонид Леонов, его "Дорога на Океан". Головой в
небеса упирается для нас Булгаков, он мог бы здорово повлиять на нас, но
нам его дали слишком поздно. Из иностранцев - Диккенс, Уэллс, конечно,
Чапек, Акутагава, Хемингуэй, Фейхтвангер. Немного и кратковременно Кафка.
А на сюжетную смелость нас поощрил пример Ефремова и Станислава Лема.
Два неотвязных и отвратительных призрака бродят со стенаниями по
тучным нивам фешенебельных издателей, критиков и педагогов. Наиболее
фешенебельные, во всеоружии доскональных знаний литературы и массовой
психологии девятнадцатого века, полагают даже, что имеет место один
призрак о двух головах: это где про марсиан и про сыщиков. Наименее
фешенебельные, по неграмотности и отвращению к читателю и ученику, слепо
следуют этому убеждению - тем-де, которые со званиями и в столицах,
гораздо более виднее.
Впрочем, действительно, деваться некуда. В детективах действуют
сыщики, а фантастика описывает марсиан. Оставим пока в стороне фантастику:
известно, что у Гоголя, Булгакова и Маркеса марсиан не случается, и
вообще, фантастика - это не тема, а СПОСОБ ДУМАТЬ, как счастливо выразился
кинокритик В.Кичин. Но почему - при прочих равных условиях - тяжкие усилия
делового человека внедрить бригадный подряд или заставить бригаду
отказаться от премии, или совершить еще что-то нужное (не говоря уже о
вечной теме, может ли мальчик дружить с девочкой, и если может, то как
родители отнесутся к внуку), - почему фешенебельные издатели, критики,
педагоги признают такие темы достойными литературы, а интересный труд
сыщика - нет?
Произведем эксперимент. Гражданин Икс известен как любитель
детектива. Гражданин Игрек известен как любитель лирической поэзии.
Гражданин Зет известен как любитель производственной темы. Кому из троих
вы доверили бы свой кошелек? За кого согласились бы отдать свою дочь? Кого
выдвинули бы в депутаты местного Совета?
А мы любим детектив. Мы бросаемся на детективную книжку, где только
ее видим. И мы знаем очень многих очень уважаемых людей, которые любят
детектив и не стыдятся этого. Черт бы побрал всех фешенебельных скопцов и
ханжей! Это из-за них у нас так мало хорошей детективной литературы. И
даже плохой мало.
Есть еще один, более частный вопрос, на который мы, как ни старались,
не смогли найти ответа. Кто впервые спарил детектив с фантастикой? Рабочая
гипотеза. Должно быть, в незапамятные времена некий головастый социолог
вдруг обнаружил, что фантастические похождения сыщика Ната Пинкертона
пользуются наибольшим спросом у тех гимназистов, которые не смогли одолеть
"Князя Серебряного". Обнаружил, сформулировал и опубликовал. Прошли годы,
прогремели войны и революции. Давно уже числятся в классиках Уэллс, Чапек
и А.Толстой, давно уже считается неприличным не знать Коллинза, Честертона
и Конан Дойла, давно уже фантастику и детектив объединяет только огромный
интерес к ним десятков миллионов читателей, а формула "фантастический
сыщик" все еще прочно сидит в головах г.г. фешенебельных. В результате,
между прочим, уродливый гибрид в системе нашего Союза Писателей: Совет по
приключенческой и научно-фантастической литературе.
Нам нравятся наши читатели. По крайней мере, большинство
из них. Мы встречались с ними лицом к лицу в школах, институтах,
библиотеках, в Политехническом музее, и это были далеко не самые тяжелые,
хотя и далеко и не самые легкие часы в нашей жизни. Почта наша не очень
обширна, 10-15 писем в месяц, но иногда она приносит нам статьи и целые
трактаты о современной фантастике, и мы с удовольствием отмечаем, что они
на много голов серьезнее и глубже, чем те немногие работы
профессионалов-литературоведов, которые иногда и вразнобой появляются на
свет. Уже мало кого интересует наше мнение о летающей посуде и Бермудском
треугольнике. Они делятся своими предположениями о природе социального
прогресса, предлагают новые темы и сюжеты, просят совета, излагают
грандиозные гипотезы относительно глубочайших тайн мироздания, а также
ругают нас за то, как мы распорядились судьбой наших героев. В сложные для
нас годы, когда в прессе шельмовали наше творчество, читатели писали нам,
призывая держаться, а также слали нам копии (умницы!) своих негодующих
писем в редакции.
Иы довольны нашими читателями. И мы гордимся, что нужны им. Насколько
мы можем судить по письмам, это школьники, студенты, научные работники,
инженеры и квалифицированные рабочие, военнослужащие, сельская
интеллигенция. Случаются (редко) партийные и комсомольские работники.
В.Орлов, автор известного романа "Альтист Данилов", сказал нам:
- Надеюсь, вы не причисляете меня к вашему клану?
Чтобы не врать зря, мы ответили уклончиво. Впрочем, мы понимаем его
позицию: назови он свой роман фантастическим, "Новый мир" трижды подумал
бы, прежде чем принять его к публикации. Всем нам, советским читателям,
здорово повезло, что великий Булгаков не назвал "Мастера и Маргариту"
фантастическим романом.
Наука утверждает, что на заре времен возник в человеческом психокосме
такой механизм - ориентировочная потребность. Что именно этот механизм
вопреки инстинктам самосохранения и даже продолжения рода толкает человека
на поиски в неведомых областях, заведомо не сулящих ничего существенного в
смысле выпить и закусить.
Для нас важно, в частности, что ориентировочная потребность тянет
человека заглянуть за далекие горизонты, содрать завесу, отделяющую его от
