Аркадий СТРУГАЦКИЙ
Борис СТРУГАЦКИЙ
КУДА Ж НАМ ПЛЫТЬ?
Сборник публицистики
"Людены", 1991
От составителя
В феврале 1991 года во время пресс-конференции Б.Н.Стругацкого в
Сосновом Бору кто-то, помянув свежую "Независимую газету" со статьей "Куда
ж нам плыть?", осведомился: "Возможно ли появление в ближайшее время
Стругацких-публицистов?" Борис Натанович осторожно заметил, что они,
дескать, "в какой-то степени уже стали публицистами", а нас вопрос
заставил задуматься. Нечего и говорить, что читатели знают и любят
Стругацких-фантастов и ждут от них, естественно, фантастики. Однако и
более трех сотен опубликованных статей, выступлений и интервью вроде бы не
вяжутся с версией о публицистах-неофитах Стругацких.
Возможно, дело тут в специфическом понимании слова "публицистика"
некоторыми любителями фантастики. Сразу вспоминается то, чем сверх всякой
меры переполнена наша периодика: от разъяснения истоков кризиса марксизма
до комментариев к отсутствию сахара и спичек. Тут, знаете ли, как-то не до
фантастики. Мысли же о целесообразности контакта с инопланетянами или об
опасностях генной инженерии, равно как и соображения о причинах
преобладания плохой фантастики над хорошей, к такой, с позволения сказать,
будничной публицистике относить не очень хочется. И стало быть, фантасту
следует подумать, прежде чем ронять свой имидж чародея и визионера в
глазах равоверных фэнов, пускаясь в далеко не мистические раздумья о
неизвестно куда текущем политическом моменте. Легко может возникнуть
мнение, что человек занялся не своим делом. В крайнем случае - из уважения
к прежним заслугам - это назовут шалостями пера. С зачислением в
публицисты-неофиты.
Мы искренне надеемся, однако, что предлагаемый сборник статей и
выступлений Аркадия и Бориса Стругацких окажется мало пригодным для
любителей отделять политику от фантастики и, напротив, станет приятным и
полезным чтением для ценителей публицистики в самом широком смысле этого
слова (и фантастики, конечно, тоже).
Да, все начиналось тридцать лет назад именно с фантастики, с
вынужденного вмешательства во "внутрицеховые" споры. А.Стругацкий писал
тогда: "Мы не являемся профессиональными литературоведами, мы просто
писатели-фантасты, озабоченные, как и все писатели, судьбами нашего жанра.
И поскольку профессиональные литературоведы нашим жанром не занимаются
(вероятно, просто не доходят руки), мы сочли за благо взяться за теорию
сами".
И они взялись за теорию. А взявшись, оказались перед необходимостью
ответить на вопросы, встающие перед каждым порядочным писателем (не
обязательно фантастом): "Почему я пишу так, а не иначе? Чем я, собственно,
занимаюсь и для чего? Не устарело ли то, чем я занимаюсь, и где искать
пути выхода?"
Отвечая на эти вопросы, Стругацкие довольно скоро вышли далеко за
пределы узко-теоретических проблем НФ (хотя и в теорию эту, как нам
кажется, сумели внести немалый вклад). Попытка честно ответить на эти
вопросы вывела писателей и за пределы официально-дозволенных доктрин,
касающихся общества будущего и путей к его достижению, превратив
Стругацких в ведущих, но при этом долгие годы не издаваемых
писателей-фантастов. А в формулах "Давайте думать о будущем" или "Думать -
это не развлечение, а обязанность" не было и нет никакой позы или
следования конъюнктуре - нетрудно убедиться, сколь постоянны авторы в
следовании своему кредо. В том числе и в публицистике. "Две трети жизни мы
думали о будущем - сначала восторженно описывали то, что стояло перед
мысленным взором, потом пытались его вычислить, теперь уповаем на
предчувствие..."
О настоящем и прошлом приходится, впрочем, думать не меньше.
Публицистика Стругацких - это размышления о литературе и кино, о читателях
и писателях, о мифах и идеалах, наконец просто "о жизни, времени, счастье"
(если говорить словами одной из анкет). И о фантастике, разумеется. Даже
если в статье нет о ней ни одного слова, все равно заметно, что авторы -
фантасты. Можете убедиться сами.
Мы старались представить в этом сборнике как можно больше разных
публикаций (и даже, с любезного разрешения Б.Н.Стругацкого, кое-что из
неопубликованного), поэтому часть статей и выступлений пришлось давать в
сокращении или в отрывках. Кроме того, решено для первого такого сборника
ограничиться лишь теми публикациями, под которыми стоит подпись обоих
братьев Стругацких (а это значит, что выбор делался примерно из 25% их
публицистики). В конце концов, надо с чего-то начать в надежде, что
остальное - впереди.
I. ФАНТАСТИКА - ЛИТЕРАТУРА
ПРО КРИТИКУ НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКИ
Швейк тщетно старался завязать разговор
с ефрейтором и по-дружески объяснить ему,
почему ефрейторов называют ротной язвой.
Я.Гашек
1. Преамбула
Вид художественной литературы, именуемый научной фантастикой,
существует. Другое дело, что многочисленные попытки теоретически
отграничить научную фантастику от других видов художественной литературы,
не привели к сколько-нибудь определенным результатам. Мы поэтому исходим
из предположения, что нормальный человек интуитивно улавливает разницу
между, скажем, "Искателями" Гранина и "Туманностью Андромеды" Ефремова и
между "Аэлитой" Толстого и народной русской сказкой про Лихо Одноглазое.
Итак, научная фантастика существует. Она существует для того, чтобы
удовлетворить естественное стремление человека к необычайному, будить
воображение, утолять любознательность. Это специфическая цель научной
фантастики, и это знает каждый фантаст. (Хотя до сих пор еще попадаются
скучные личности, которые хотят, чтобы научная фантастика выполняла
функции учебников для средней школы).
Чтобы покончить с банальными истинами, приведем еще две.
1. Современная научная фантастика отягощена многочисленными
недостатками.
Неопубликованное "исследование-декларация" (по авторскому
определению), написанное в 1962 г. и частично вошедшее затем в статью "О
советской фантастике" (также неопубликованную).
2. Тем не менее она является одним из наиболее массовых, наиболее
читаемых видов литературы.
Отсюда следует тривиальный вывод: научной фантастике нужна
доброкачественная критика.
2. Научная фантастика, какой ее видим мы
Начнем с того, что с нашей точки зрения нет принципиальной разницы
между научной фантастикой и другими видами литературы и между работой
писателя-фантаста и любого другого писателя-беллетриста. Как и всякий вид
литературы, научная фантастика не однородна, она содержит ряд различных
идейно-тематических течений. Вот некоторые из них: судьбы величайших
изобретений и открытий современной науки; создание образа человека
будущего - романтического героя; создание образа обыкновенного человека
будущего, - принципиально не отличающегося от героя нашего времени;
создание гротескных ситуаций, как следствий столкновения человека с
необычайными свойствами природы. Как и любой честный писатель-беллетрист,
писатель-фантаст в своем творчестве проделывает какую-то эволюцию,
совершенствуется, иногда меняет взгляды. Писатель-фантаст, начиная
работать над произведением, ставит перед собой определенную задачу,
вытекающую из его взглядов и вкусов, и решает ее характерными для себя
средствами, применяя ему одному присущие методы воздействия на читателя.
Как и в любом другом виде литературы, в научной фантастике правомерны
все проводимые идеи и все разрабатываемые темы (за исключением,
разумеется, идей и тем, противоречащих коммунистическому мировоззрению). О
критике речь еще будет впереди, но заметим, что как и всякий
писатель-беллетрист, фантаст крепко держится за свои взгляды, и если
критика не способна эти взгляды изменить, то это между прочим может
означать и слабость позиций критики. Отметим, наконец, что как и в любом
другом виде литературы, в научной фантастике есть случайные авторы и
авторы-новички. Бывают и халтурщики - тоже как и в любом другом виде
литературы.
Такова научная фантастика с нашей точки зрения, и возможностей для
другой научной фантастики мы не видим.
3. Научная фантастика, как ее видят критики
Все, изложенное в предыдущем разделе, критика игнорирует. Вот как
выглядит современная научная фантастика с точки зрения одной критикессы -
с точки зрения, которая представляется нам довольно характерной.
"... Очень уж трудно обнаружить в ... этих произведениях ...
индивидуальность пишущего, его личную особую тему. Попробуйте различить
писателей-фантастов по голосам, попытайтесь найти в каждом из них
своеобразие - у вас это вряд ли получится..." "... Большинство наших
фантастов по большей мере озабочены только одним: они стараются писать как
можно более фантастично, вовсе не заботясь о том, чтобы подняться "просто"
до настоящей, хорошей литературы. Вот почему главное для них - некая
гипотеза, а все остальное: характеры, конфликты, сюжет - не более чем
"упаковка". "Берется набор стандартных ситуаций, характеристик героев,
описаний - набор, напоминающий коробку с планками, винтами и колесиками из
детского конструктора... Все это замешивается на дрожжах более или менее
реальной научной гипотезы, потом выливается в многократно использованную
форму "новеллы ужасов", детектива, монолога "раскаявшегося скептика" или
"пламенного энтузиаста" - и рассказ готов". Как видите, от первого абзаца
предыдущего раздела не осталось камня на камне.
Не менее любопытные сведения о нашей научной фантастике мы узнаем из
других критических работ. Безграмотными невеждами оказываются научные
фантасты, коим по сюжетным надобностям потребовалось выскочить за пределы
современных научных представлений. Скучными техницистами оказываются с
другой стороны те фантасты, сюжетные надобности коих позволили им
существовать на грани возможного. Критики из среды самих научных фантастов
изобретают прелюбопытные теории, суть которых сводится к тому, что лишь
направление, представленное автором теории, является истинным, а остальные
направления следует карать беспощадно. Вот и второй абзац предыдущего
раздела разнесен в пыль.
Таким образом общая картина борьбы критики против научной фантастики
выглядит так. Берется вся научная фантастика - скажем, за последние три
года. Заметьте, если мы говорим "вся" - это значит вся. Молодые и старые.
Новички и маститые. Халтурщики и честные. Способные и бездари.
Произведения 59-го года и произведения 61-го. Все смешивается в кучу. Из
этой кучи, как изюм из батона, выбирается самое неудачное и подвергается
осмеянию. При этом, как правило, происходят такие вот вещи. Например,
кто-нибудь из этой кучи авторов страдает склонностью к штампам. Берут из
него пример, поднимают этот пример на надлежащую сатирическую высоту и
объявляют: "Вот они какие, эти нынешние фантасты!" Попробуй потом,
оправдайся... Но мы забежали вперед.
Такова научная фантастика, которую видит критика, и никакой другой
она почему-то не видит.
4. Критика, какой ее видим мы
Интересно, что бы сказал А.Н.Толстой, если бы увидел на третьей
полосе какой-либо литературной газеты такую заметку:
НЕ ТО!
Я не раз пытался представить себе образ честного интеллигента,
принявшего Октябрьскую Революцию. В воображении возникали образы
самоотверженных людей, проводивших дни и ночи в тифозных бараках, с
воспаленными от бессонницы глазами заседающих у Луначарского, беззаветно
идущих в бой за молодую Республику.
Счастливый случай помог мне избавиться от заблуждений. Я прочитал
книгу А.Н.Толстого "Восемнадцатый год". И теперь доподлинно знаю, чем
занималась интеллигенция в дни Революции... Конец семнадцатого года.
Необычайные трудности испытывает молодая Республика. Рабочий Рублев с
гранитного цоколя памятника Александру III агитирует солдат повернуть
штыки в защиту революции. И вот "здесь же у памятника остановился по малой
надобности широкоплечий человек с поднятым воротником. Казалось, он не
замечал ни памятника, ни оратора, ни солдат с узлами". Позже оказывается,
что это интеллигент Телегин. Вот он, образ честного интеллигента по
А.Толстому! Он не проводит дни и ночи в тифозных бараках! Он оправляет
малую надобность, не замечая ничего вокруг!
(С иронией и жалостью:)
Хочется искренне поблагодарить редактора издательства, позволившего
автору донести до нас живое дыхание великого прошлого.
Ж.Обмылкин, журналист
Классик советской литературы был бы, наверняка, удивлен таким лихим и
странным толкованием образа Телегина. А вот нас, простых советских научных
фантастов, этакой лейб-гусарской атакой в пешем строю - сабли на-голо, на
нижней губе изжеванная пахитоска, холодно и спокойно поблескивает
голубоватое пенсне - не удивишь. Мы уже привыкли. Мы только слабо
повизгиваем, когда нам в бок втыкают золоченую авторучку. Хочется иногда,
конечно... но...
К сожалению, в советской научной фантастике не создано пока еще ни
одного произведения, достойного стоять хотя бы полкой ниже "Восемнадцатого
года". Вероятно именно поэтому разбором научно-фантастических произведений
никогда не занимаются генералы-от-критики. Их как-то не тянет. А может
быть они просто не знают, что есть у нас такая научная фантастика, в
которой честно и профессионально работают уже несколько писателей.
Редко-редко (и такие события отмечаются у фантастов иллюминацией и
сатурналиями) величественно выступит с проблемной статьей критический
майор или полковник. Обычно же критическим обслуживанием научной
фантастики занимаются ефрейторы. Иногда унтер-офицеры. В порядке отхожего
промысла. И вот берет автор научно-фантастического произведения
какую-нибудь литературную (а то и экономическую) газету, распахивает ее на
какой-нибудь странице, судорожно пробегает штурмовой опус Ж.Обмылкина,
журналист-ефрейтора, похожий на хриплую команду: "Сдеть шинеля!", и
жалобно стонет: "Ну за что же? Ну неужели он действительно не понял? Ну
что за кретин!"
Представим себе, что при этой сцене присутствует сам
журналист-ефрейтор. "Ты это брось, - с ленивой ухмылкой скажет он автору.
Чего там еще понимать. Все и так ясно". И наверное ему действительно все
совершенно ясно. Небрежно, не глядя, берет он очередную
научно-фантастическую повесть, бегло проглядывает ее, молча спешивается,
обнажает саблю и идет в атаку. Таковы рефлексы критического
лейб-ефрейтора.
Несколько (а в некоторых случаях и гораздо) более сложны рефлексы
унтер-офицера. Если принципы ефрейтора характеризуются просто возгласом:
"Р-руби!", то принципы всякого уважающего себя унтер-офицера всегда
заключаются им в следующую стандартную схему:
А. Наши ученые, одну за другой, завоевывают вершины науки.
Б. Развитие науки вызывает огромный спрос на научную фантастику.
В. И это не удивительно.
Г. В последнее время после долгого периода застоя научная фантастика
наконец проснулась.
Д. Появились новые авторы (Иванов, Петров, Сидоров, А.Н.Лев-Толстой),
которые очень увлекательно написали про завоевание Венеры, про завоевание
недр Земли и про достижения геронтологии.
Е. Но все ли у нас благополучно?
Ж. Не все. Бытуют еще некоторые недостатки. Образов нет. Людей нет.
Художественного вкуса нет. Мастерства нет. Ничего нет. Скучно. Грустно.
З. Хочется пожелать нашим фантастам еще больших успехов.
Если ефрейторы унижаются все-таки до атаки на одного отдельно
стоящего автора, то унтер-офицеры, как мы уже говорили, никак не способны
подняться до этого. Он критикует оптом, окружая и перемалывая сразу целые
подразделения авторов. Очевидно, унтер-офицеру тоже все ясно. Он явно
считает, что понимать тут нечего, и потрошит научную фантастику, не
замечая, где кончается один автор и начинается другой.
Кто станет спорить, что критик имеет полное право расчленить и
исследовать литературное произведение, а автор имеет не меньшее право
жалобно закричать: "Увы мне, опять не поняли!" Это несомненно бесспорное
положение становится спорным, когда речь заходит о научной фантастике. Вот
мы считаем, что это положение следует распространить на научную
фантастику. Мы считаем, что критику в любом случае невместно заявлять:
"Чего-де там понимать? Все и так ясно".
Мы считаем, что научного фантаста тоже можно понять, а можно и не
понять. Переведем это на привычный ефрейторам язык письменного приказа:
"Критикам навсегда запомнить надлежит, что всякий честный писатель-фантаст
- это прежде всего писатель, обремененный мыслями и идеями, и
удовлетворение свое ищущий "в освобождении от груза своих мыслей", как
говаривал Моэм, и пишущий потому, что не может не писать".
Такова критика, которая у нас перед глазами, и другой критики мы не
видим.
5. Критика, какой мы бы хотели ее видеть
С приложением списка некоторых запрещенных приемов
Мы боимся, что нам опять придется говорить банальности. По нашему
глубокому убеждению критикам следует работать так (мы хотим сказать, что
если бы мы были критиками, мы работали бы именно так):
1. Заинтересоваться данной книгой. (Только не говорите нам, что в
нынешней фантастике нечем интересоваться - мы все равно не поверим: мы же
интересуемся" Есть правда критики, которые не любят научную фантастику
вообще, - о них речи нет, пусть они критикуют то, чем они интересуются).
2. Несколько раз внимательно прочитать книгу. (Иногда это бывает
трудно, но это же ваша работа! Писать тоже трудно, уверяем вас).
3. Постараться понять замысел автора. Путеводной звездой да послужит
вам мысль о том, что таковой замысел наличествует почти всегда. (Тут,
главное, не закричать еще над обложкой: "Чего там, все ясно!" Остальное
пойдет как по маслу).
4. Разобраться в художественных средствах, которыми пользуется автор
для проведения своего замысла (при этом по возможности не стремитесь
рассматривать каждый необычный эпизод как элемент разнузданного
развлеченчества. Так например, появление на страницах кошмарного чудища
отнюдь не всегда задумывается автором-фантастом только для того, чтобы не
дать заскучать читателю).
5. Оценить замысел и художественные средства и установить, насколько
они соответствуют друг другу. Это самый существенный момент. Выяснение,
как соотносятся форма и со...
Знаете, это все, наверное, уж слишком банально. Вы, вероятно, нас уже
поняли, товарищи критики. По сути дела мы хотели бы только, чтобы вы были
добросовестны. И еще. Есть такое понятие - запрещенный прием. На всякий
случай список таковых мы прилагаем.
Список запрещенных приемов
1. Лихие наскоки журналист-ефрейторского типа. Нехорошо, нечестно
выдирать из произведения одну-дву строчки, обставлять выдранное
насмешливо-уличающей фразеологией и сбывать то, что получилось,
неприхотливым редакторам. Нехорошо, например, взяв на рассмотрение
известный тургеневский рассказ, тщательно выписать оттуда все, что говорит
немой Герасим, язвительно заметить, что во всем могучем русском языке
автор находит только одно мычание, и снести этот нехитрый опус в редакцию,
озаглавив его "Ни му, ни му".
2. Обвинение научной фантастики в восьмом, девятом и прочих смертных
грехах. Обычно этим занимаются критики, которые научную фантастику терпеть
не могут и потому видят в ней источник разнообразных бед. Нехорошо,
нечестно фантастов, по каким-то соображениям вышедших за пределы
современных научных представлений, либо обвинять в подрыве достоинства
науки, либо объявлять ответственными за появление прожектеров и всяких там
перпетууммобилистов. Обвинения, при всей их нелепости, звучат очень
обидно, прежде всего потому, что практически каждый фантаст очень любит
науку и презирает перпетууммобилистов. Современным фантастам остается
утешаться мыслью о том, что в том же положении оказываются Гомер и Сирано
де Бержерак, ответственные, по мнению нынешних критиков, за появление в
отдаленные времена такой армии изобретателей вечного двигателя и искателей
трисекции угла и квадратуры круга, что Парижская Академия наук вынуждена
была отгородиться от нее специальным постановлением.
3. Унтер-офицерские шалости и передержки разных калибров. Например,
передержка крупного калибра. Нехорошо, нечестно, взяв рассказ Уэллса
"Яблоко" и кокетливо спутав цель с методом, объявить великого
фантаста-реалиста мистиком-мракобесом на том основании, что в рассказе
имеется одно яблоко с древа познания. А вот передержка калибром поменьше.
Уцепиться за естественное желание какого-нибудь героя светлого будущего
поспать, попить или поесть и торжествующе воскликнуть: так вот каковы по
мнению автора заветные стремления героев - покорителей иных планет!
Нехорошо, нечестно.
Если критики откажутся хотя бы от этих трех перечисленных запрещенных
приемов, то даже при прочих равных условиях мы увидим почти такую критику,
какой мы хотели бы ее видеть.
6. Должны ли писатели заниматься критикой фантастики
В идеале - не должны. Писатели вообще гораздо более миролюбивы, чем
критики. Но уж очень донимают иной раз ефрейторы и унтеры - без всякой,
что самое печальное, пользы для себя и для других. И вот тогда писатель,
потный от злости, хватает неуклюжую критическую рапиру и начинает неумело
тыкать ею в серую критическую массу.
А теперь, расставаясь с читателями, хочется пожелать нашим критикам
еще больших успехов.
ФАНТАСТИКА - ЛИТЕРАТУРА
(Из материалов дискуссии, состоявшейся в январе 1965 года в
ленинградском Доме детской книги)
Фантастика как явление в литературе существует уже много лет (по
крайней мере со времен Ж.Верна), но по сей день не прекращаются споры:
зачем она, какими проблемами ей надлежит заниматься и в чем ее суть. На
первый взгляд может показаться, что споры эти являются чисто
литературоведческими и не могут оказывать существенного влияния ни на
работу писателей-фантастов, ни на суждения об этой работе читателей -
любителей фантастики; но история, по крайней мере советской фантастики,
показывает, что это неверно. И если мы - писатели, практики - принимаемся
теоретизировать и намерены сейчас предложить вниманию свой взгляд на
фантастику, то происходит это не потому, что нас увлекают
литературоведческие проблемы сами по себе. Судьбы фантастики нам дороги, и
нам кажется небезопасной та теоретическая путаница, которая имеет место в
представлениях многих читателей, редакторов, библиотекарей и педагогов, -
путаница, вызванная не только отсутствием общепринятой теории фантастики,
но и существованием "имеющих хождение наравне" самодеятельных определений,
слишком узких, слишком примитивных, упрощающих представлений о фантастике,
принижающих требования к ней.
Газетные и журнальные статьи, встречи с читателями самых разных
возрастов и профессий, споры с коллегами и беседы с людьми, работа которых
связана с изданием и пропагандой фантастики, убедили нас в существовании
по крайней мере трех достаточно распространенных взглядов на фантастику,
влияние которых на общественное мнение представляется нам небезопасным для
развития фантастики.
Когда-нибудь теория вскроет исторические и психологические корни этих
взглядов (мы называем их "жесткими") и, может быть, даже покажет
неизбежность их появления на определенном этапе развития литературы. Нас
же сейчас интересует более всего вопрос: как нейтрализовать действие этих
взглядов, как показать их несостоятельность и потенциально неблаговидную
роль в развитии фантастики?
Вот эти жесткие взгляды в возможно более сжатой и обнаженной
формулировке: 1. ФАНТАСТИКА ЕСТЬ ЛИТЕРАТУРА НАУЧНОЙ МЕЧТЫ. Главная ее
задача - популяризовать достижения науки, приобщать широкие массы
читателей к научно-техническому прогрессу, экстраполировать этот процесс в
увлекательной и общедоступной форме. Это главное; все же прочее в
фантастике не существенно и не стоит специального внимания. 2. ФАНТАСТИКА
ЕСТЬ ЛИТЕРАТУРА О СВЕТЛОМ БУДУЩЕМ. Главная ее задача - создать зримые
картины коммунистического мира, яркие образы людей будущего. Это главное,
а все прочее не существенно и не стоит специального внимания. 3.
ФАНТАСТИКА ЕСТЬ СПЕЦИФИЧЕСКИ ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА. Главная ее задача -
снабжать духовной пищей многомиллионную армию советских школьников,
формировать коммунистическое сознание детей, готовить их к вступлению в
большой мир науки. Это главное, а все прочее в фантастике интересно лишь
постольку, поскольку может способствовать решению главной задачи.
Очень важно подчеркнуть, что каждое из этих утверждений по сути своей
бесспорно. Никакой нормальный человек, обладающий коммунистическим
мировоззрением, не станет отрицать необходимость приобщения широких масс к
научно-техническому прогрессу, огромной важности создания зримых картин
светлого будущего и величайшего значения воспитания подрастающего
поколения в духе коммунистической морали.
Вся беда состоит в том, что предлагаемые определения фантастики
являются жесткими и каждое из них проникнуто духом нетерпимости.
Стремление выделить некое ГЛАВНОЕ направление в фантастике, выделить любой
ценой, хотя бы и в ущерб всем прочим направлениям, вопреки богатейшим
традициям мировой фантастики, вопреки элементарному требованию,
предъявляемому к любому определению, - требованию достаточной общности -
вот что делает эти определения неприемлемыми и некорректными.
Пусть фантастика есть действительно по преимуществу литература
научной мечты. Слава Ж.Верну, слава А.Беляеву, слава
К.Циолковскому-писателю! Воистину слава этим замечательным людям, без
сомнения, украсившим мировую фантастику! Но что делать с "Войной с
саламандрами" К.Чапека? На какое место в литературе научной мечты может
претендовать всемирно известная "Борьба миров" Г.Уэллса? Неужели вся
прелесть блестящей "Аэлиты" А.Толстого объясняется тем, что повесть
описывает межпланетный перелет ракеты на "ультралиддите"?
Пусть фантастика есть по преимуществу литература о светлом будущем.
Да, превосходны "Туманность Андромеды" И.Ефремова и "Звезда КЭЦ" А.Беляева
и не лишен больших достоинств утопический роман Г.Уэллса "Люди как боги".
Но о каком светлом будущем идет речь в "Гиперболоиде инженера Гарина"
А.Толстого? Не придется ли нам зачислить в несущественные и нетипичные для
фантастики замечательные произведения Р.Брэдбери? Образцовые по
литературным достоинствам памфлеты Л.Лагина? Популярнейшие среди читателей
острые сатирические рассказы И.Варшавского?
Утверждение же, что фантастика - это литература для детей, кажется
неприемлемым уже хотя бы потому, что всемирно прогремевшая "Туманность
Андромеды" вряд ли предназначена для детей. Это произведение сложное,
насыщенное информацией, доступное, по сути, только
высококвалифицированному читателю.
Да, фантастика оказывается слишком разнообразной, слишком
разнотемной, чтобы можно было втиснуть ее в узкие рамки любого из жестких
определений. Попытки же выделить некое главное направление в фантастике
приводят только к новым абсурдам, ибо отсекают и низводят до
несущественных лучшие образцы жанра и "открывают" вдруг главного и
неглавного Уэллса, главного и неглавного Ефремова, главного и неглавного
Верна. Более того, нетерпимость и узость жестких определений порождают не
только классификационную нелепицу. Они ограничивают сферу действия
фантастики, возможности изучения и отражения ею мира событий и идей.
Нельзя ограничивать фантастику задачей популяризации науки и
изображения научно-технического прогресса. Этого слишком мало. В тени
остаются важнейшие проблемы общефилософского характера, социологические
аспекты технического прогресса, чисто человеческие его аспекты, наконец.
Мы не можем считать достаточно исчерпанной проблематику
СОВРЕМЕННОСТИ, чтобы полностью отдаваться изображению картин грядущего
коммунистического мира. Слишком много вопросов ставит еще перед
литературой современность, слишком пристально наше внимание к человеку
сегодняшнего дня.
Что же касается представлений о фантастике как о сугубо детской
литературе, то оно означает несправедливейшее забвение интересов огромного
слоя читателей, составляющих творческий пласт государства. Да, школьник -
это верный друг фантастики, благодатный и благодарный читатель, ради
которого надо и стоит работать. Но не только же ради него! Мы провели
маленькую самодеятельную анкетку, спросив 64 человека в диапазоне от 20 до
60 лет, занимающих самое различное служебное положение - от лаборанта до
директора научного учреждения. Все опрошенные представляли
научно-техническую интеллигенцию: математики, астрономы, биологи,
историки, инженеры... Вопрос анкеты формулировался так: "Внимательно ли вы
следите за фантастической литературой и что вы ищете в ней?"
Оказалось, что 45% опрошенных регулярно читают фантастику, следят за
ее выпуском, ищут ее в магазинах, выпрашивают у знакомых - словом, любят
ее. Могут сказать: это ничего не значит, детективы (даже самые дрянные)
тоже выпрашивают у знакомых и взахлеб читают в автобусах и метро. Так вот
выяснилось, что четверть всех опрошенных (то есть половина любителей
фантастики) рассматривают фантастику не как развлекательное чтиво, а как
источник эмоций и эстетического наслаждения - то есть относятся к
фантастике так же серьезно, как и к остальной прозе. Если распространить
результаты анкеты на всю научно-техническую интеллигенцию страны (для
этого есть все основания) и если добавить студентов,
высококвалифицированных рабочих, инженеров-производственников и передовых
колхозников, то мы получим многомиллионную армию читателей. Их меньше,
конечно, чем школьников, но их тоже много, и это наиболее серьезные,
наиболее требовательные читатели со своей точкой зрения на мир и на
литературу. И, конечно, средний уровень их требований значительно выше
среднего детского уровня. Их уже, как правило, не удовлетворяют Ж.Верн и
А.Беляев, хотя они и сохранили об этих писателях самые приятные
воспоминания, они тяготеют к таким, как Ефремов, Гор, Брэдбери, Уэллс,
Варшавский, - их запросы шире и глубже детских...
Короче говоря, нам представляется совершенно очевидной теоретическая
несостоятельность указанных жестких определений. Их узость,
ограниченность, дух взаимной нетерпимости, заключенный в них, не могут не
оттолкнуть любого человека, по-настоящему любящего и знающего фантастику.
Тенденция же выделять и культивировать некое главное направление
(тематическое или идейное) не может не привести к самым неприятным
последствиям.
Во-первых, ограниченность задачи (а всякое жесткое определение есть,
по сути, формулировка главной задачи писателя-фантаста) неизбежно
порождает однообразие сюжетов и приемов, узость мысли и скудость
проблематики. Именно так появляются произведения, осью которых становится
фантастическое открытие или машина, повести, в которых человек сведен к
схеме, к штампу, и даже творения, в предисловии к которым сообщается
что-нибудь, вроде: "Главным достоинством предлагаемой повести является то
обстоятельство, что все численные данные относительно взаимного
расположения планет получены автором самостоятельно и абсолютно
математически точны".
Во-вторых, уже само сознание того, что повесть пишется в "главном
русле", способно играть злые шутки и с автором, и с читателем, и с
литературой. Конечно, весьма заманчиво отыскать некую стержневую, самую
важную, самую главную задачу и работать именно в ее рамках. И начинает
казаться тогда, что тебе можно многое простить: ведь ты решаешь ГЛАВНУЮ
задачу. Можно не особенно следить за стилем, можно не потеть в поисках
единственного верного слова, можно уделять не слишком уж много внимания
достоверности образа... Многое можно: ведь ты зато решаешь ГЛАВНУЮ задачу!
Именно так появляются зачастую произведения безукоризненно идейные,
блистательно популярные и широко доступные и вместе с тем - бледные,
пресные, водянистые, начисто лишенные чисто литературных достоинств, а
потому не способные по-настоящему увлечь, заинтересовать, взволновать
читателя; произведения, общественная ценность которых, несмотря на всю их
доступность и идейную выдержанность (и вопреки им), равна нулю...
За много лет своего существования фантастика накопила богатейший
опыт, создала завидные традиции. Диапазон тем и сюжетов, поставленных
проблем, сконструированных миров, диапазон имен и талантов, литературных
манер и авторских склонностей чрезвычайно широк. Верн и Уэллс, Ефремов и
Брэдбери, Лем и Шекли, А.Беляев и Гор, Казанцев и Днепров, Немцов и Лагин,
Чапек и Азимов, Веркор и Варшавский, А.Толстой и Карсак... Проблематика
научно-технического прогресса и социологические его аспекты; философские
вопросы самого общего характера; проблемы гносеологии, проблемы места
человека во вселенной; антивоенная и антиимпериалистическая тематика;
утопические романы и романы-предупреждения... Никакое жесткое определение
не способно, конечно, охватить и отразить все это многообразие, и если мы
хотим сформулировать достаточно адекватный и корректный взгляд на
фантастику как на литературное явление, мы ни на минуту не должны забывать
о ее многогранности и разнообразии. Но, кроме того, мы должны иметь в виду
еще и следующие обстоятельства.
Во-первых, фантастика никогда не сужалась до одной темы или даже до
ограниченной совокупности тем или задач. Фантастика, как и вся литература,
объективно полагала своей целью отражение действительности в
художественных образах, причем под действительностью следует понимать не
только мир вещей и событий, но и мир общественного сознания, мир прошлого
и будущего человечества в преломлении творческого восприятия писателя. И
это не теоретические соображения - это эмпирический факт, который нетрудно
установить, если непредвзято окинуть взором весь пройденный фантастикой
путь. Поэтому, формулируя свой взгляд на фантастику, мы исходим из
представления о ней, как о части всей литературы, преследующей
общелитературные цели, подчиняющейся единым литературным законам. Мы
стремимся не столько отграничить фантастику от всей литературы, сколько,
найдя ее специфические черты, слить с общим потоком прозы.
Во-вторых (и это тоже эмпирический факт), фантастика уже дала миру
образцы, занимающие достойное место в ряду лучших произведений мировой
"большой" литературы. "Человек-невидимка" и "Машина времени" Уэллса,
"Война с саламандрами" и "РУР" Чапека, "Туманность Андромеды" Ефремова и
"451^ по Фаренгейту" Брэдбери - это не просто увлекательные, поражающие
воображение и возбуждающие мысль произведения, это настоящая литература,
без всяких скидок. Литература с большой буквы. Поэтому, формулируя свой
взгляд на фантастику, мы должны делать это так, чтобы предъявить к
фантастике максимальные требования, чтобы способствовать подъему ее уровня
до уровня лучших ее образцов и, следовательно, до уровня большой
литературы.
Короче говоря, определение фантастики должно быть достаточно общим,
чтобы не остались за бортом самые, может быть, лучшие ее представители, и
содержать литературные требования, чтобы специфические свойства фантастики
не могли служить оправданием для снижения ее художественного уровня.
Нам представляется, что ФАНТАСТИКА ЕСТЬ ОТРАСЛЬ ЛИТЕРАТУРЫ,
ПОДЧИНЯЮЩАЯСЯ ВСЕМ ОБЩЕЛИТЕРАТУРНЫМ ЗАКОНАМ И ТРЕБОВАНИЯМ, РАССМАТРИВАЮЩАЯ
ОБЩИЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОБЛЕМЫ (типа: человек и мир, человек и общество и
т.д.), НО ХАРАКТЕРИЗУЮЩАЯСЯ СПЕЦИФИЧЕСКИМ ЛИТЕРАТУРНЫМ ПРИЕМОМ - ВВЕДЕНИЕМ
ЭЛЕМЕНТА НЕОБЫЧАЙНОГО.
Необычайное может принимать в фантастическом произведении самые
разнообразные конкретные формы. Это может быть некое научное открытие или
изобретение; это может быть перенесение действия в небывалую обстановку (в
будущее, на иную планету, в другой физический мир и т.д.); это может быть
чисто сказочное допущение и т.д. Необычайное в фантастике может оказаться
чистейшим приемом (как в "Человеке-невидимке" и "Яблоке" Уэллса),
применяемым для решения задач, не связанных прямо с сущностью
необычайного. Необычайное может быть и самоцелью в произведении, как это
происходит, скажем, в большинстве романов Ж.Верна. Но необычайное
присутствует всегда. Когда необычайное перестает быть необычайным,
фантастика перестает быть фантастикой - мы можем наблюдать такой процесс
испарения фантастичности из произведений, посвященных научным открытиям,
когда открытия эти, благодаря развитию науки и техники, становятся
элементами реальной действительности. Необычайное может сделать
произведение более фантастичным или менее фантастичным, но само по себе
оно не способно сделать его литературно лучше или хуже. Как бы элемент
необычайного ни поражал воображение, какой бы свежей или новой ни казалась
связанная с ним идея, он не может поднять произведение до уровня большой
литературы, если одновременно не выполняются некие более общие
литературные требования, если, короче говоря, произведение НЕ БУДЕТ
НАПИСАНО ХОРОШО. И именно поэтому не может быть никаких главных и
неглавных направлений в фантастике - могут быть только литературно хорошие
и литературно плохие произведения.
Мы ни в коей мере не собираемся утверждать, что наш взгляд является
абсолютно истинным и представляет собою законченную основу для создания
теории фантастики. Нам кажется только, что такой взгляд имеет все
преимущества перед любым из жестких определений. Мы уверены, что наше
представление о фантастике окажется лишь первым, самым грубым приближением
к истине и предвидим массу возражений.
Нам могут сказать, например, что наше определение страдает излишней
общностью, что оно определяет в одну рубрику и Уэллса, и Свифта, и Рабле,
и даже народные сказки. И мы ответим: да, это так. Это непривычно, это
даже шокирует, но по сути в этом нет ничего страшного. Литературоведение -
не математика. Видовые определения в нем всегда страдают некоторой
расплывчатостью. Кроме того, нам кажется предпочтительнее оставлять в
рамках фантастики значительные образцы мировой литературы, нежели
отбрасывать их. Пусть лучше Свифт украсит фантастику и станет образцом для
фантастов, чем Чапек в угоду жесткому определению будет искусственно
исключен из нее и потерян как объект изучения и положительный пример. И,
честное слово, полезнее признать фантастическим произведением сказку об
Аладдине, чем отказаться от великолепного приема введения в реалистическое
произведение сказочного элемента, примененного Уэллсом в "Яблоке" и
"Человеке, который мог творить чудеса". Ведь, в конце концов, дело не в
том, как классифицировать "Шагреневую кожу" Бальзака, а в том, чтобы
предоставить в распоряжение фантастики максимально большое разнообразие
художественных приемов для постановки и разрешения максимального
количества задач и приемов, стоящих перед литературой.
Нас могут спросить также, зачем, собственно, узаконивать прием
введения необычайного, зачем говорить о фантастике специально, раз она
призвана рассматривать все те же общелитературные проблемы. Этот вопрос
есть вопрос о НАЗНАЧЕНИИ фантастики как рода литературы. Он весьма емок и
мог бы составить содержание нескольких статей. Но мы обратим внимание
только на одну из задач фантастики, может быть, и не самую важную, но, во
всяком случае, своим существованием доказывающую необходимость фантастики
как отрасли литературы.
Речь идет о новых общечеловеческих проблемах и задачах литературы.
Двадцатый век иногда называют веком разрушенных мифов. С тем же успехом
его можно было бы назвать веком революций во всех областях человеческой
деятельности. Социалистические революции разрушили миф о вечности и
незыблемости принципа частной собственности. Антиколониальные революции
разрушили миф о вечности колониализма. Революция в физике перевернула наши
представления о микро- и макромире, время потеряло атрибут абсолютности,
пространство оказалось тесно связанным с распределением вещества, и уже
надвигается новая революция, готовая поколебать нашу веру в пространство и
время как нечто непрерывное. Развитие кибернетики довершает вторую мировую
промышленную революцию, переворачивает прежние, уже устоявшиеся
представления о жизни как форме движения материи, о разуме, о месте
человека во вселенной. Стремительное развитие генетики порождает
фантастические надежды и фантастические опасения. Человек устает
удивляться, все труднее становится поразить его воображение. Прогресс
столь быстр, что вопросы, еще в начале века казавшиеся праздными и
наивными, сегодня приобретают чуть ли не утилитарный характер, и,
наверное, никогда еще человек так ясно не представлял себе, как много
неожиданного может подстерегать его на дорогах, ведущих в будущее.
Литература, если она хочет оставаться орудием формирования
мировоззрения и мироощущения, обязана если не решать, то, во всяком
случае, ставить перед обществом все задачи, ставшие насущными или
кажущиеся насущными в перспективе. Таких задач сейчас много, как никогда.
Например, вопрос о контакте человечества с иным разумом. Этим
вопросом интересуются сейчас миллионы. И не только потому, что он
будоражит фантазию. Вопрос этот перестал быть абстрактным и
схоластическим, вопрос стоит на повестке дня, вопрос в принципе решен
развитием электроники и радиотехники. Но вопрос этот необычайно сложен,
связан с десятком наук от астрономии до социальной психологии, и имеет
массу аспектов. Технический аспект достаточно детально изучен, и уже в
ближайшие годы ученые смогут сигнализировать в космос о нашем
существовании, но... нужен ли нам контакт? Полезен ли он человечеству?
Поможет ли он разрешить человечеству его человеческие проблемы или только
добавит новые проблемы - совершенно иного масштаба, принципиально иной
сложности? "Да, можем, но стоит ли?" Отвечать на этот вопрос с
бухты-барахты по меньшей мере наивно, необходимо тщательнейшим образом
продумать все возможные варианты, чтобы избежать последствий чрезвычайно
неожиданного и малоприятного свойства.
Возьмем пример из области социологии. Мир "Туманности Андромеды"
прекрасен, но дороги к нему преграждены многими рогатками, и, наверное,
самой опасной из таких рогаток является влияние буржуазной идеологии.
Совершенно ясно, что одним повышением уровня материального благосостояния
невозможно достигнуть истинно светлого будущего. Мы знаем, что в целом
ряде капиталистических стран достигнут более высокий, нежели у нас,
уровень благосостояния. Но стали ли эти страны ближе к коммунизму, чем мы?
Нет, ибо там свирепствует никем не пресекаемое и даже поощряемое
мещанство. И если даже каким-то путем удалось бы достигнуть в этих странах
общественного владения орудиями и средствами производства, то и тогда
осталась бы величайшая из задач - задача восстановления ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО
мировоззрения. Эта проблема еще более сложна; она связана, вероятно, с
созданием научной коммунистической педагогики, исчерпывающей теории
преобразования и совершенствования человеческих душ.
Мы привели только два примера современных проблем, можно было бы
привести их значительно больше: от хорошо известной проблемы "человек и
машина" до проблемы будущего животных инстинктов в человеке. Проблемы эти
различаются и по степени их насущности, и, вероятно, по степени их
важности, хотя именно об относительной их важности нам особенно трудно
судить сейчас, когда мы так далеки от их разрешения. Существенно то, что
большая литература крайне редко обращается к ним, оставаясь в рамках
классической проблематики. И не важно, собственно, почему это происходит.
Важно то, что проблемы сформулированы, что проблемы возникают ежедневно -
новые и новые, - что они в значительной степени отражают коренные
изменения, происходящие в мире, и есть сейчас только одна отрасль
литературы, которая систематически ими интересуется. И эта отрасль -
фантастика.
Прежде чем закончить это сообщение, нам хотелось бы лишний раз
подчеркнуть, что теоретическая путаница в вопросах фантастики небезопасна.
Она может привести к понижению художественного уровня фантастики, к
сужению ее возможностей, к безнадежному оскучнению ее, наконец, если
теорию и дальше будут пытаться подменить системой жестких определений.
Фантастика всегда была многообразной, умной и значительной. Такою она
должна оставаться и впредь, потому что перед нею стоит много
увлекательнейших проблем, число которых все время возрастает.
О ЖИЗНИ, ВРЕМЕНИ, СЧАСТЬЕ...
Автор вопросов А.Л.Лесс
1. Что такое счастье в жизни, как связано это понятие с личными
радостями и огорчениями, с успехами и преуспеянием (со славой, наградами,
материальным благополучием)?
1. Для нас счастье - это кратковременное ощущение радости бытия,
возникающего от сознания хорошо выполненного замысла. Ощущение острое,
сильное и редкое. Оно возникает неожиданно и быстро исчезает, потому что
невыполненного, незаконченного и неудачного всегда больше, и нормальное
состояние озабоченности и неудовлетворенности, естественно, преобладает.
Поэтому мы гораздо более ценим ощущение занятости и полноты жизни,
ощущение менее яркое, но более длительное и надежное. Когда-то мы писали:
"Жизнь дает человеку три радости: друга, любовь и работу". Мы сейчас
думаем так же. Хотя прекрасно понимаем, что счастье понятие чрезвычайно
индивидуальное и зависит от многих факторов: от воспитания, от образа
жизни человека, от его темперамента, от его окружения и физического
здоровья. Мы знаем, что для многих людей счастье - это просто отсутствие
несчастья, довольство, удовлетворенность, и мы понимаем этих людей, хотя и
не приемлем такого представления о счастье. Для большинства людей счастье
связано с осуществлением желаний, и, вообще говоря, желания
предосудительные могут приносить столько же счастья, сколько и желания
благороднейшие. Человек может быть счастлив даже в ущерб самому себе -
когда источником его счастья оказывается удовлетворение дрянных и мелких
желаний. Слава ради славы, награда ради награды, благополучие ради
благополучия - все это рано или поздно приводит человека в духовный тупик,
в котором нет места никакому счастью и где остаются одни только
сомнительной приятности воспоминания. Для нас уже много лет основным
источником счастья служит наша работа, и выражение "человек создан для
счастья..." мы склонны истолковывать как "человек рожден для творчества"
(если человек вообще рожден _д_л_я_ чего-нибудь).
2. Как связана материальная обеспеченность с уровнем морали? Как вы
определите сегодняшнее понятие мещанства, мещанской морали, мещанского
вкуса? Как, по-вашему, связана талантливость человека с моральными
качествами?
2. Материальная обеспеченность сама по себе - это нормальное и
естественное состояние человека, в котором ему легче всего заниматься
творчеством, не отвлекаясь на ерунду. Но материальная обеспеченность
становится мощной преградой на пути человека к человеческому, если в силу
воспитания или условий жизни превращается в самоцель. Кругозор сужается
безнадежно, и человек так и не становится Человеком. Он становится
мещанином.
Паскаль сказал: "Учитесь хорошо мыслить - вот основной принцип
морали". Нам очень близка эта формулировка. Человека отличает от
животного, по-видимому, прежде всего способность мыслить (хотя никто
толком не знает, что это значит). И раз ты человек - то мысли. И мысли
хорошо: ищи знание, сомневайся, бойся узости и не бойся разрушения
привычного и общепризнанного, внимательно и бережно относись ко всему
новому, как к ребенку, который будет жить, когда тебя уже не станет. Думай
о будущем. Помни, что ты ежедневно и ежечасно своими действиями (или
бездействием) творишь это будущее и поэтому очень многое зависит от твоих
действий.
Мещанин - это человек, который не желает или не может мыслить хорошо.
Его кругозор узок, его духовные потребности бедны и примитивны, а эгоизм
его богат и многогранен. Он не хочет знать больше, чем знает, и не желает
понять, что кто-то способен думать и чувствовать иначе, чем он. Мещанин -
это прежде всего эгоист, и все его усилия направлены на создание
оптимальных условий для своего существования. В достижении таких условий
он не брезгует никакими средствами, потому что все его принципы сводятся к
одному: "Пусть мне будет хорошо - это главное, а остальное как-нибудь
утрясется". Бывает, на наш взгляд, мещанин глупый и мещанин умный. Глупый
мещанин обнаруживается легко: он честен, ибо искренне полагает, то
является центром мироздания. Умный мещанин подозревает, что это не так, но
считает, что это _д_о_л_ж_н_о_ быть так, а потому лжет и скрывается
под удобными масками: под маской простосердечия или под маской учености,
или под маской преданности, или под маской принципиальности и
непримиримости.
Каждый человек в какой-то мере эгоист, а значит, несет в себе зеркало
мещанства. Это надлежит иметь в виду, быть начеку и никогда не прощать
себе ничего такого, что не прощаешь другим. Знания, любознательность,
интерес к миру, жадность к новому, мысль - отличное оружие против
мещанства в себе и других. Наверное, талантливые люди в этом смысле
находятся в более выгодном положении. Талант - это всегда способность
видеть мир ярче и многообразнее, мыслить широко и с увлечением. Поэтому,
как правило, талантливый человек всегда менее эгоистичен: ему легче
понять, что в мире есть много интересного и важного и кроме его
собственной персоны.
3. На каких путях представляется вам наиболее действенной борьба за
коммунистическую мораль, за нового человека, против пережитков мещанской,
эгоистической морали? Какую роль играет в этой борьбе материальное
благосостояние?
3. Мы считаем, что материальное благосостояние само по себе ни в коем
случае не способно обеспечить духовной и моральной базы коммунизма. Мы
знаем страны, в которых уровень жизни весьма высок и которые в то же время
безнадежно далеки от коммунизма, как мы себе его представляем.
Благосостояние, доставшееся эгоисту и невежде, человеку ограниченному и
духовно бедному, неизбежно обратится против этого человека и в конечном
итоге, может быть, низведет его до уровня удовлетворенного животного. Но,
с другой стороны, материальная недостаточность отвлекает человека от его
основного назначения - творчества, мешает ему, тормозит его развитие. Путь
борьбы за коммунистическую мораль проходит по Лезвию Бритвы между
пропастями голода и пресыщения. Поднимая уровень материального
благосостояния, мы должны одновременно и в том же темпе поднимать уровень
духовный и моральный. Нам кажется, что решающее слово здесь должна сказать
педагогика - наука о превращении маленького животного в большого человека.
Проблема воспитания детей представляется нам сейчас самой важной в мире и,
к сожалению, проблема эта пока не решена. Речь идет именно о воспитании, а
не обучении. Теорией обучения занимаются сейчас много и плодотворно,
вводятся все новые и все более эффективные методы, и положение дел здесь
особой тревоги не вызывает.
4. Чем объясните вы упадок гуманитарных интересов у сегодняшней
молодежи, и очевидное преобладание техницизма, и само возникновение
вопроса о "физиках и лириках"? Отражаются ли эти тенденции как-то на
вопросах морали?
4. Нам кажется, что наблюдаемый "упадок гуманитарных интересов" - это
результат сложного взаимодействия многих социальных и психологических
факторов.
Явления произвола и отступления от ленинских норм, имевшие место в
прошлом, тормозили развитие гуманитарии в нашей стране, не могли
способствовать утверждению критериев правды, искренности, проблемности в
искусстве, способствовали насаждению элементов догматизма и примитивизма в
гуманитарных науках - в философии, истории, языкознании и т.д.
Виноваты недостатки системы воспитания. Нынешняя школа (и средняя, и
высшая) готовит по преимуществу работника, участника огромного
производственного процесса, необходимого для создания материального
благосостояния в стране. Это и проще и, казалось бы, полезнее. Обучить
всегда легче, чем воспитать. Квалифицированного математика, физика,
рабочего достаточно просто подготовить - методика процесса обучения
разработана удовлетворительно и продолжает улучшаться. Квалифицированного
же читателя, ценителя живописи и музыки, человека, тонко чувствующего
искусство, надо _в_о_с_п_и_т_а_т_ь_ - это гораздо труднее и вообще не
ясно, как. Кроме того, математик, физик, рабочий нужны позарез сейчас,
нужны для выполнения гигантской, исторически сложившейся задачи, а со всем
прочим можно, как считают многие, и подождать. Так возникает философия
практицизма, так из школ и институтов выходят деловые, практичные,
несколько грубоватые и простоватые люди. Они нужны и отлично сознают это.
Они видят гигантский темп развития естествознания и справедливо гордятся
своим участием в великом деле покорения природы. И когда им приходится
выбирать между отставшей, заторможенной гуманитарией, только-только
начинающей подниматься, и грозной, поражающей воображение, всесильной
физикой, они отдают свои сердца тому, чему отдавала и всегда будет
отдавать сердца молодежь: прогрессирующему, яркому.
5. Является ли, по вашему мнению, закономерным развитие именно в век
атомной физики и сверхскоростей таких вещей, как абстрактное искусство,
додекафоническая музыка, "конкретная" музыка, современный эксцентризм
танца?
5. Вопрос, поставленный в такой форме, представляется нам
тривиальным. Конечно же, да, конечно же, закономерно. Искусство не может
не отражать существенных изменений, происходящих в мире, а XIX и XX века -
это не просто разные столетия, это разные эпохи. Другое дело, почему
указанные "человеческие проявления" приняли именно такой характер? Почему
они так привились? Почему тысячи художников ударились именно в
абстракционизм, а миллионы людей с удовольствием проэволюционировали от
полек и вальсов именно к рок-н-роллу и твисту? Какие психологические
сдвиги привели к тому, что многими миллионами людей искусство стало
восприниматься иначе, чем полвека назад? В такой форме вопрос в анкете не
стоит. И слава богу, потому что ответить на эти вопросы мы бы не взялись.
6. Как вы определяете понятие подвига, героизма и каковы, по вашему
мнению, в большинстве случаев побудительные силы подвига и проявления
героизма?
6. Подвиг - это победа человека над своими животными инстинктами и
наклонностями: над страхом смерти, над страхом утратить спокойную,
устроенную жизнь, над ленью, над стремлением к удовольствиям. Поэтому, нам
кажется, подвиг тем более велик, чем сильнее внутреннее противодействие
ему. Поэтому самые великие подвиги, растянувшиеся на годы: совершить их
труднее всего, и почти всегда они бескорыстны. А побудительных сил так
много, что мы просто затрудняемся назвать наиболее часто встречающиеся.
7. Волнует ли вас вопрос о жизни и смерти, и до какого момента или
события больше всего вы хотели бы дожить?
7. Нам очень часто бывает обидно, когда мы думаем о том, что всего
лишь через пятьдесят лет нас наверняка не будет в живых. Очень хочется
знать, что будет дальше, очень хочется пожить в будущем: ясно ведь, что
там будет очень много интересного. Мы прекрасно усвоили древнюю мысль о
том, что бессмертие вряд ли явилось бы благом для человечества, и тем не
менее с удовольствием согласились бы дожить до момента, когда бессмертие
сделается общедоступным - пусть даже так называемое практическое
бессмертие. И уж, во всяком случае, хочется дожить до момента, когда жить
надоест: по слухам, такой момент рано или поздно наступает.
8. Каковы, по вашему мнению, сегодня главные задачи литературы и ваши
лично как литератора?
Главные задачи литературы сегодня такие же, что и всегда: отражение
мира во всей его сложности, без упрощенчества, без самообольщения и без
так называемой лжи во спасение. Литература должна быть умом и совестью
своего времени, и каждый литератор должен работать, имея в виду это и
только это.
ДАЛЬНОБОЙНАЯ АРТИЛЛЕРИЯ ГЕРБЕРТА УЭЛЛСА
"Машина времени".
"Борьба миров", "Человек-невидимка".
"Остров доктора Моро", "Когда спящий проснется", "Люди как боги"...
Автор этих книг родился ровно век назад, и с тех пор, как они были
опубликованы, минуло много десятилетий. Книги стали классикой, вошли в
золотой фонд мировой литературы, их читали, читают и будут читать с
увлечением и восхищением все, кто любит книгу вообще.
На первый взгляд это может показаться странным. Читатель эпохи
атомной энергии, завоевания космических пространств и торжества
кибернетики ни за что не поверит, будто космический корабль можно
построить в одиночку в сарае; он убежден, что современная армия в два
счета вдребезги разнесла бы агрессивных марсиан с их треножниками и жалким
тепловым лучом; идея превращать животных в человека при помощи набора
хирургических инструментов вызывает у него только снисходительную улыбку.
В чем же дело? Почему этот квалифицированный читатель, умный и
зачастую скептически настроенный, затаив дыхание, буквально живет в
неправдоподобных ситуациях, созданных фантазией романиста? В чем секрет
непреходящей власти этих странных книг с их архаическими ужасами и
наивными прогнозами? Значит, заложено в них нечто очень важное, оставшееся
неразрешенным и в наше время?
Но что?
Вероятно, было бы любопытно проследить, как менялось читательское
восприятие уэллсовской фантастики на протяжении двадцатого века. Есть
основание полагать, что вначале его считали "вторым Жюлем Верном", певцом
технического прогресса (хотя и довольно грустным певцом), предсказателем
новых дорог в науке и технике (хотя и не весьма удачливым), научным
фантастом N_1 эпохи Эйнштейна и глобальных войн. Какое-то зерно истины
в этом представлении, несомненно, есть. Но оно никак не может объяснить
значение Уэллса в литературе. Время идет, смелые предвидения сбываются или
не сбываются, а фигура Уэллса в мировой литературе, вопреки законам
перспективы, не уменьшается, а увеличивается.
Если в начале нашего века блестящая и художественно совершенная
"Борьба миров" рассматривалась как описание гипотетического столкновения
человечества со сверхразумом, превосходящим нас, людей, настолько же,
насколько мы превосходим обезьян; если в тридцатые годы в этой повести
видели аллегорическое изображение грядущих истребительных войн; если
прежнее поколение читателей восхищалось гениальными выдумками фантаста
(разум без эмоций, машины, не знающие колеса, лучи смерти и пр.), то перед
сегодняшним читателем "Борьба миров" выдвигает куда более важную и общую
мысль: мировоззрение массового человека сильно отстает от его космического
положения, оно слишком косно, оно обусловлено самодовольствием и эгоизмом,
и, если оно не изменится, это может обернуться огромной трагедией,
огромным психологическим шоком. Марсианское нашествие превращается для
читателя наших дней в некий символ всего неизвестного, выходящего за
пределы земного опыта, с чем может столкнуться завтра космическое
человечество без космической психологии. Эта мысль прошла мимо сознания
прежних поколений читателей "Борьбы миров", для них она была совершенно
неактуальна, и только великие умы уже тогда уловили ее суть; и четверть
века спустя после появления "Борьбы миров" автор записал поразившее его
замечание Ленина о том, что "все человеческие представления созданы в
масштабах нашей планеты: они основаны на предположении, что технический
потенциал, развиваясь, никогда не перейдет "земного предела". Если мы
сможем установить межпланетные связи, придется пересмотреть все наши
философские, социальные и моральные представления, в этом случае
технический потенциал, став безграничным, положит конец насилию как
средству и методу прогресса" (Е.Драбкина, "Невозможного нет!", "Известия",
22.12.61).
Да, многое из того, что писал Уэллс несколько десятилетий назад,
прошло мимо сознания его современников. Один из крупнейших исследователей
творчества великого фантаста, советский литературовед Ю.Кагарлицкий пишет:
"Мысль Уэллса была как бы подчинена законам баллистики... Когда он бил по
дальним целям, то многие его выстрелы, казавшиеся современникам холостыми,
на деле таковыми не были. К нам начали возвращаться первые снаряды,
посланные Уэллсом высоко в воздух". Уэллс был первым писателем, который
сделал фантастику не темой, а литературным приемом, аналогичным, скажем,
сатире, то есть способом отражения философской, социальной, моральной
действительности в литературе, рассматривающей далеко идущие общественные
тенденции. И он же первым показал замечательную плодотворность этого
приема.
Двадцатый век называют иногда веком крушения мифов.
Рухнул миф о вечности и неизменности капитализма.
Рухнул миф о вечности и неизбежности колониализма.
На наших глазах рушится миф о неизбежности мировых войн.
Гигантский скачок, который совершили естественные науки, разрушил миф
об абсолютности пространства и времени, миф о детерминизме законов
природы. Назревает новая революция в физике, которая, вероятно, снова
существенно изменит картину мира. Кибернетика обеспечивает свершение новой
промышленной революции и дарит идеи, сотрясающие старые представления о
человеке и о его месте во Вселенной. Человечество вышло в космос.
Человечество стоит перед окончательной разгадкой тайн наследственности и
изменчивости организмов. Современный человек, если он хочет быть
современным, обязан пересмотреть старые взгляды на сущность жизни,
сущность разума, на свое положение в мире.
Возникают и встают во весь рост такие вопросы, которые в конце
прошлого и в начале нынешнего века казались либо детски-наивными, либо
непонятными, либо совершенно бессодержательными, никчемными и
казуистическими.
Едина ли жизнь и ее законы во Вселенной?
Каковы перспективы налаживания связей с иными цивилизациями?
Всемогущ ли человек? И царь ли он всей природы?
Полезно или вредно изменять наследственность организмов? В частности
- человека?
Несет ли ученый ответственность за свои открытия?
Что станет движущей силой общества великого благосостояния?
В наше время эти вопросы представляются отнюдь не простыми и отнюдь
не праздными. Многие из них, несмотря на свою актуальность, не имеют
ответа до сих пор. И даже в наше время мало кто задумывается над ними. А
между тем большинство этих вопросов поставлено не сегодня и не вчера.
Читая уэллсовскую фантастику, мы не перестаем удивляться гениальной
интуиции великого англичанина, так точно увидевшего то, что будет занимать
беспокойные умы читателей через несколько десятков лет. Философская,
социальная, моральная проблематика, поднятая им в своих произведениях,
возникла только сейчас как следствие двух глобальных войн и победоносных
антикапиталистических революций, невиданного взрывоподобного научного
прогресса и проникновения науки во все области жизни человечества,
наступления второго промышленного переворота и появления нового типа
массового человека - научного работника. Возможно, Уэллс предвидел не все
причины. Возможно, многое он представлял себе совсем иначе. Но чутье
большого художника и незаурядного социолога подсказало ему принципиально
важные тенденции в истории. Вот почему мы с таким интересом и вниманием
вчитываемся сейчас в строки, написанные на рубеже веков. Нам не мешает
понимание, что марсиан можно было бы сейчас разгромить одной ракетой
средней дальности. Мы забываем, что невидимка, будь он возможен, был бы
слеп, как летучая мышь, что селенитов не существует, что машина времени
невозможна. И не беда, что люди-боги не сумели выйти в космос, а авиация
через полтораста лет представлена Уэллсом на уровне братьев Райт. Сквозь
эти архаизмы и несостоявшиеся пророчества, пораженные, мы видим свое
время, свои тревоги, свои надежды, свой мир - разомкнутый в космос,
устремленный в грозное и великолепное будущее; мы видим, какими мы не
должны быть - маленькими, невежественными, самовлюбленными перед лицом
бесконечной Вселенной, и видим, какими должны быть - могучими и
величественными строителями миров; мы видим и понимаем, что старый мир
сгнил и смердит, предстоит еще борьба, и борьба тяжелая.
Творчество Уэллса оказало огромное влияние на развитие мировой
фантастической литературы. Созданный им литературный прием - овеществление
в образах философских идей и социальных тенденций - был подхвачен и
воплощен в произведениях лучших писателей-фантастов второй половины
двадцатого века: Брэдбери, Ефремова, Лема и десятков других. И мы,
писатели-фантасты, вместе с читателями будем всегда благодарны памяти
великого английского писателя, умного, грустного и всю свою жизнь
беспокойного человека.
ПОЧЕМУ МЫ СТАЛИ ФАНТАСТАМИ
По-видимому, каждый литератор старается передать читателям свои мысли
и чувства по поводу интересующей его проблемы так, чтобы читатели не
только восприняли эти проблемы, как важные и насущные, но и заразились бы
интересом автора. По нашему мнению, каждое конкретное произведение
литературы и искусства непременно имеет две стороны: рациональную и
эмоциональную. Потребитель духовной пищи (читатель, зритель, слушатель)
должен воспринять обе стороны, иначе нельзя сказать, что автор выполнил
свою задачу. Фантастика, если рассматривать лучшие ее образцы, обладает
особой способностью заставить читателя и думать, и чувствовать.
Как литература рациональная, фантастика успешно вводит думающего
читателя в круг самых общих, самых современных, самых глубоких проблем,
сплошь и рядом таких, которые выпадают из поля зрения иных видов
художественной литературы: место человека во вселенной, сущность и
возможности разума, социальные и биологические перспективы человечества и
так далее. В наше время задача литературы, как нам кажется, состоит не
только в исследовании типичного человека в типичной обстановке. Литература
должна пытаться исследовать типичные общества, то есть практически -
рассматривать все многообразие связей между людьми, коллективами и
созданной ими второй природой. Современный мир настолько сложен, связей
так много и они так запутаны, что эту свою задачу литература может решать
только путем неких социологических обобщений, построением социологических
моделей, по необходимости упрощенных, но сохраняющих характернейшие
тенденции и закономерности. Разумеется, важнейшими элементами этих моделей
продолжают оставаться типичные люди, но действующие в обстоятельствах,
типизированных не по линии конкретностей, а по линии тенденций. (Так, в
"Машине времени" Уэллс типизирует современный ему капиталистический мир не
по линии конкретностей, как это делали Золя, Горький, Драйзер, но по линии
присущих тому времени главных тенденций капитализма.)
Как литература эмоциональная, фантастика обладает свойством с
максимальной силой воздействовать на воображение читателя. Прием введения
фантастического элемента, даже если фантастическое произведение трактует
классическую литературную проблему, обостряет и концентрирует эмоции
автора, а значит, и читателя. Фантастический элемент служит неким
катализатором, в присутствии которого реакция читателя на читаемое
протекает особенно бурно. (Так, в романе "Человек-невидимка" Уэллс
концентрирует ненависть и презрение к буржуазному мещанству с такой силой,
как ему, на наш взгляд, никогда не удавалось больше в его антимещанских
реалистических произведениях.)
Глубина и широта мысли, обостренная эмоциональность - эти свойства
фантастики, будучи осознаны, привлекали крупнейших писателей на протяжении
всей истории литературы. Эти же свойства в меру своих сил и способностей
стараемся использовать в своем творчестве и мы.
РАЗГОВОР ШЕЛ О ФАНТАСТИКЕ
История знает, что каждое поколение стремится построить будущее в
соответствии со своими идеалами настоящего. Однако ни одному поколению не
удалось законсервировать свое настоящее. И чем активнее были попытки
законсервировать действительность, тем грандиознее оказывались социальные
взрывы, переводившие общество на новые ступени истории, тем больше
оказывался разрыв между реально наступившим будущим и будущим, каким его
пытались представить, тем больше углублялась пропасть между новыми и
старыми философско-моральными представлениями. Любопытный пример по этому
поводу приводят Повель и Бержье в своей книге "Утро магов". Если бы в наши
дни воскрес рыцарь-монах, участник крестовых походов, и если предположить,
что ему удалось разобраться хотя бы самым поверхностным образом в условиях
нашего сегодняшнего существования, его поразили бы не автомобили и
самолеты, которые он счел бы обыкновенным чародейством; не моды и странные
обычаи, которые он бы, преодолевая известное отвращение, смог бы в конце
концов перенять; и даже не космические полеты, которых он бы просто не
понял. Больше всего его поразило бы то обстоятельство, что христианский
мир, располагая смертоносным, неотразимым ракетно-ядерным оружием,
поистине воплощающим гнев божий, до сих пор не обрушил это оружие на
головы нечестивых, дабы отобрать у них гроб господень. Со времен
крестоносцев прошло восемь столетий. Но не покажутся ли столь же нелепыми
некоторые наши нынешние представления о целях жизни уже через несколько
десятков лет? Сегодняшний человек должен иметь это в виду, должен
внимательно следить за появлением и развитием новых тенденций и тщательно
учитывать все то новое, из чего складывается фундамент грядущего.
Материальной составляющей этого фундамента является, по сути, технический
прогресс.
Теперь уже ясно, что человеку просто не удастся стать механическим
придатком умной машины. Опыт показывает: чем умнее машина, тем более
квалифицированным, более творческим работником должен быть ее хозяин.
Однако у проблемы технического прогресса все-таки есть несколько опасных
аспектов, и один из них, едва ли не самый важный, это вопрос о свободном
времени. Вследствие технического прогресса количество свободного времени у
любого участника производственного процесса будет неуклонно возрастать.
Это обстоятельство оборачивается благом для человека разностороннего,
интересующегося миром, творчески настроенного, которому никогда не хватает
времени и никогда не бывает скучно; но это же обстоятельство грозит
разрушить мораль человека ограниченного, невежественного, не знающего и не
признающего иных способов времяпрепровождения, чем примитивные
развлечения. Поэтому вопрос о воспитании творческого человека, вопрос о
воспитании Человека в человеке стоит сейчас особенно остро.
В разрешении этого вопроса роль литературы огромна. И нельзя не
согласиться с тем, что огромна, в частности, роль настоящей фантастической
литературы, которая по самому своему существу является антимещанской и
антиконформистской, учит читателя думать, будит его воображение, внушает
ему, что мир сложен, интересен и требует его, читателя, постоянного и
активного вмешательства.
ПОЧЕМУ НЕТ КИНОФАНТАСТИКИ
Если литературная фантастика в нашей стране существует сейчас уже как
заметное явление советской культуры, то с "фантастическим" кинематографом
дело обстоит значительно хуже. Практически фантастики в кино почти нет.
Все, что вышло на экраны за последнее десятилетие, можно пересчитать по
пальцам, может быть, хватит даже одной руки. "Тайна двух океанов",
"Планета бурь", "Человек-амфибия", "Гиперболоид инженера Гарина"... Мало.
Прискорбно мало. Однако беда не только в том, что мало. Беда в том, что
плохо. Советская фантастическая литература за свою историю добилась
многого. Алексей Толстой написал "Аэлиту", роман, сравнимый по своей силе
с лучшими образцами советской прозы, Александр Беляев создавал
произведения на мировом уровне фантастики своего времени. "Туманность
Андромеды" Ивана Ефремова потрясла читателей многих стран мира и открыла
новую главу в развитии советской художественной фантастики.
В кино же фантастика не сделала почти ничего. Не припомним ни одного
яркого человеческого характера. Ни одной сколько-нибудь важной проблемы.
Отснятые фантастические фильмы прошли по экранам, благополучно принесли
доход и умерли для искусства. Правда, они прочно включились в стандартный
репертуар детских киноутренников. Правда, с точки зрения
мальчугана-пятиклассника или совсем уже невзыскательного взрослого
зрителя, это фильмы как фильмы, смотреть можно: есть злодеи, есть герои,
есть шпионы, есть погони... Но мы будем все-таки рассуждать с точки зрения
квалифицированного зрителя, которого не очень волнует коммерческая сторона
кинематографа. С точки зрения такого зрителя, упомянутые фильмы невыносимо
слабы, потому что они примитивны и по замыслу и по исполнению. Замысел -
развлечь, по возможности не теряя под ногами "поверхностно-идеологической"
почвы. Исполнение... Берутся "испытанные средства": красивые актеры и
актрисы, незамысловатые шпионы и майоры с усталыми глазами, стандартные
лобовые коллизии; все это обливается пряным соусом погонь и тайн, и фильм
готов. Для взыскательного потребителя пищи духовной это хуже, чем ничего.
Не то чтобы он, зритель, был против погонь и поцелуев. Но ему нужна мысль.
А мысли в упомянутых фильмах нет. Ни большой, ни маленькой, ни простой, ни
сложной. Есть прописи.
Фантастика в кино, как и в литературе, может многое. Фантастика может
показать мещанство так, что зритель ощутит себя личным врагом всех мещан
на земле и непримиримым противником мещанского мировоззрения. Фантастика
может показать силу разума так, что зритель задохнется от восторга: какое
это великое существо - Человек! Фантастика может раскрыть вселенскую
проблему таким образом, что даже зритель, погрязший в рутине будней,
ощутит великолепную сложность окружающего мира, почувствует свою
незаменимость в выполнении грандиозных задач человечества. Фантастика
способна с огромной эффективностью отшлифовывать мировоззрение, открывать
Человека в человеке, предупреждать о возможных опасностях, раскрывать
глаза на мир, направлять ненависть и разжигать любовь.
Когда мы говорим: советский фантастический фильм должен быть, - мы
обязаны точно раскрыть содержание нашего пожелания. Не только (и не
столько) детский фантастический фильм; не только (и не столько)
приключенческий фантастический фильм; но фильм серьезный, страстный,
заставляющий думать и сопереживать, фильм умный и совершенный по форме,
трактующий важные проблемы, рассчитанный на самого строгого,
взыскательного зрителя.
Для создания такого фильма прежде всего, разумеется, нужны люди.
Творческие работники, которые хотят и умеют работать над таким фильмом, и
администраторы, которые сумеют оценить такой фильм по достоинству. Здесь
полезно вспомнить новейшую историю советской фантастической литературы.
Литературная фантастика не смогла бы у нас достигнуть современного уровня,
если бы не нашлись авторы, осознавшие ее возможности и силу, и издатели,
осознавшие необходимость ее серьезной, проблемной, философской
модификации.
Сейчас у нас нет или очень мало режиссеров - специалистов по
фантастическому фильму. Иначе говоря, нет или очень мало творческих
работников, осознавших возможности фантастики в кино. Одни, по-видимому,
считают фантастику недостойной внимания серьезного человека, другие готовы
взяться за такое дело, но не знают, какой в этом смысл, и опасаются
провала. У нас фактически нет традиций в кинофантастике. Все предстоит
создавать заново. У подавляющего большинства работников кино нет ни хорошо
усвоенного представления о том, что такое фантастика, ни ощущения
необходимости затеи (кроме очевидной, коммерческой), ни отработанных
приемов съемки и режиссуры.
Настоящий фантастический фильм будет у нас поставлен только в том
случае, если появится режиссер - умный, знающий человек, знаток и ценитель
фантастики, понимающий ее гигантские возможности, человек талантливый,
который сумеет найти специфику фантастики в кино, ту самую специфику,
которая уже найдена в реалистическом кино и сделала кино особым видом
искусства, не связанным жестко с литературой. Откуда появятся такие
режиссеры, мы не знаем. Но думаем, что умные и талантливые художники не
могут в один прекрасный момент не осознать блестящих перспектив, которые
открывает использование в искусстве жанра фантастики. И режиссеры появятся
так же, как появились в литературе Брэдбери, Ефремов и Лем.
Режиссер - это проблема номер один.
Проблема номер два - сценарий. Фантастов-сценаристов у нас тоже пока
нет. Почти все упомянутые выше фильмы - это экранизации, как правило,
неудачные, обедняющие экранизируемое произведение.
Оригинальные фантастические сценарии - большая редкость, а
по-настоящему хороших среди них нет вовсе. Причины все те же: хроническое
непонимание возможностей фантастики, косность представлений, отсутствие
традиций. Вероятно, первыми сценаристами должны стать сами
писатели-фантасты, и, возможно, первыми хорошими сценариями будут все-таки
написанные по известным литературным произведениям. Но при всех условиях
работа сценаристов имеет смысл только в том случае, если есть режиссер,
увлеченный этой темой.
И, наконец, проблема номер три - техника.
В фантастических кинофильмах сплошь и рядом требуется обстановка,
далекая от обычной, бытовой, хорошо отработанной в кино. Внеземные
пейзажи, картины далекого прошлого, антураж будущего, диковинные машины,
фантастическое оборудование фантастических лабораторий, чудовища, наконец...
В этом отношении упоминавшиеся фильмы более или менее удовлетворяют
элементарным требованиям, но нет-нет да и резанет глаз фанерно-жестяной
космический корабль или выдаваемый за чудо техники будущего древний
осциллограф, взятый напрокат из третьеразрядной радиомастерской (и это
показывают зрителям, среди которых миллионы научных работников, инженеров,
студентов!). Как ни парадоксально, прием фантастики только тогда достигает
цели, когда все описываемое и изображаемое абсолютно правдоподобно, когда
люди ведут себя как люди (разговаривают, а не изрекают, ходят, а не
выступают), а вещи - как вещи.
Режиссер, сценарист, киноинженер - это минимально необходимое для
создания качественного фантастического кинематографа. Наверное,
понадобится еще многое, но без них настоящий фантастический фильм не
появится никогда.
Лично мы оптимисты.
Логика развития фантастики, наблюдаемая в советской и мировой
культуре, должна обязательно привести к развитию у нас кинофантастики. Это
почти неизбежно. Перспективы, во всяком случае, обнадеживают.
Зритель имеет все основания надеяться: советский фантастический фильм
будет и, может быть, даже скоро.
КОНТАКТ И ПЕРЕСМОТР ПРЕДСТАВЛЕНИЙ
Может быть, не все еще это понимают, но бешеное развитие науки уже
поставило нас лицом к лицу со всеми мыслимыми и немыслимыми следствиями
ситуации, когда будущее перестало быть чем-то неопределенным и
нейтральным, не маячит уже неясно за далеким горизонтом, а придвинулось
вплотную и запускает свои щупальца в самую толщу сегодняшнего дня.
Вопросы, еще в начале века казавшиеся праздными, детски наивными или чисто
умозрительными, встают нынче на повестку дня рядом с такими жизненно
важными проблемами, как, например, борьба против реваншизма и расизма,
борьба за запрещение ядерного оружия и так далее.
Едины ли законы жизни для Вселенной?
Существуют ли пределы могущества человеческого разума?
Допустимо ли искусственное вмешательство в наследственность
человеческого организма?
В чем заключается ответственность ученого за свои открытия? Что
станет движущей силой общества всеобщего благосостояния?
Рассмотрим один из простейших, "детских" вопросов, поставленных ныне
развитием науки: вопрос о связи с иными цивилизациями Космоса.
Вопрос этот трактуется фантастической литературой с незапамятных
времен. Однако сегодня мы находимся в таком положении, что можем хоть
завтра направить в космос радиосигналы, свидетельствующие об обитаемости
Земли и о высоком уровне нашей цивилизации. Сам вопрос формулируется так:
посылать этот сигнал или не посылать? Философская и научная литература до
сих пор мало занималась этими проблемами, и практически единственными
людьми, которые разрабатывали эту тему, оказались писатели-фантасты, в том
числе и К.Д.Саймак.
Посылать или не посылать? С одной стороны, общение с чужой
высокоразвитой цивилизацией в случае установления регулярных контактов
означает, казалось бы, новый взлет земной научно-технической мысли. Этому
должен способствовать обмен самой широкой информацией в различных областях
науки и техники. Может быть, наши партнеры научат нас межзвездным
перелетам, и земная цивилизация, перешагнув через целую эпоху, скачком
превратится в цивилизацию космическую? Может быть, они уже знают секрет
практического бессмертия, способа изготовления пищи из воздуха, принципов
произвольной перестройки человеческого организма и многие другие тайны,
которые нам еще предстоит открывать и открывать? Ослепительные и манящие
перспективы! Кажется, что и вопроса-то никакого нет: посылать, конечно же
посылать!
Однако, с другой стороны, задача оказывается не столь уж простой.
Вероятность встречи с цивилизацией именно земного типа, да еще находящейся
на уровне развития, не слишком отличающемся от нашего, пренебрежимо мала.
Трудно ведь себе представить, чтобы цивилизации двух разных планетных
систем развивались голова в голову. Одна наверняка будет впереди другой
хотя бы на тысячи, а скорее всего - на миллионы лет. В космических
масштабах миллион лет - это мгновение; в масштабах же человеческой истории
это невообразимо долгий срок. Так что если кто-нибудь действительно
откликнется на наши сигналы, то почти наверное будет либо невероятно
далеко ушедшая от нас цивилизация земного типа, либо цивилизация
негуманоидная, обладающая сходной с нами технологией, однако безмерно
отличающаяся от нас психологически. В первом случае мы просто окажемся
неспособны на обмен информацией. Мы не сможем даже получить ее, как не
смог бы троглодит получить от нас принципы устройства атомного котла. Во
втором случае положение еще безнадежнее, а может быть, и опаснее. В лучшем
случае мы могли бы представлять друг для друга интерес в плоскости
сравнительной зоологии.
Но пусть нам даже повезет, и мы установим контакт с цивилизацией,
которую способны понять. Оставим в стороне неприятные вопросы, связанные с
психологическим шоком, который неизбежно испытает лишенное еще
космического мировоззрения человечество; оставим и необычайные трудности,
связанные с политической раздробленностью нашей планеты. Возникает вопрос:
будет ли для человечества благом получить готовые знания? Опыт истории
науки показывает, что процесс познания не менее важен, чем само знание.
Человечество, перепрыгнув через столетия, может упустить нечто очень
существенное, безвозвратно потеряет кусок своей истории и, возможно,
очутится в положении дикаря, играющего ручной гранатой в пороховом
погребе. Так посылать все-таки или не посылать?
Нет, мы не намеревались ответить на этот вопрос. Вряд ли мы способны
на исчерпывающе обоснованный ответ. Мы хотели только проиллюстрировать
сложность космической проблемы, и для полноты иллюстрации зададим себе
несколько дополнительных вопросов. Если бы пришельцы научили человечество
космическим перелетам, что понесли бы на Сириус и на Альдебаран неонацисты
и хунвэйбины? Если бы человечеству был подарен секрет практического
бессмертия, в чьих бы руках он оказался? Если бы военные лаборатории
агрессивных государств овладели принципами произвольной перестройки
человеческого организма, как бы они эти принципы применяли?
Возможно, прочтя эти строки, неубежденный читатель усмехнется.
Проблема Контакта покажется ему смехотворно несоизмеримой с проблемой,
скажем, разоружения или детской преступности. И если темой романа "Все
живое..." действительно является Контакт, то роман этот просто
развлекательный или, в лучшем случае, умозрительный, не имеющий никакого
отношения к потребностям сегодняшнего дня. Книжечка для чтения на сон
грядущий, чтобы прочитать и вернуться к выполнению своих сложных и
ответственных повседневных обязанностей.
Однако более правомерной нам кажется другая точка зрения. История
учит, что философские, социальные и моральные представления не вечны, они
меняются с развитием производительных сил и в соответствии с изменениями в
производственных отношениях. В периоды особенно бурного развития
естественнонаучных знаний эти представления необходимо от него отстают.
Нам кажется, что проблема Контакта является одной из граней, частным
случаем, иллюстрацией более общей, по-настоящему кардинальной проблемы:
глубокого разрыва, существующего в настоящее время в мире между
стремительным прогрессом технологии и отсталым буржуазным мировоззрением.
Вот почему, на наш взгляд, трудности в вопросе о Контакте, вызванные
распространенностью социально-атавистических представлений, следует в
определенном и немаловажном отношении рассматривать в одном ряду с
трудностями в вопросе о разоружении (следствие вековых
социально-атавистических страхов и вожделений определенных классов) и с
трудностями, связанными с детской преступностью (следствие векового
социально-атавистического пренебрежения духовным миром подростка).
Проблемы эти, как и многие другие, старые и новые, легче всего было бы
решить в результате утверждения и полной победы во всей массе человечества
новых, коммунистических представлений.
Мы совершенно убеждены в том, что пересмотр философских, социальных и
моральных представлений надо готовить исподволь, с нарастающей
активностью. Не позволять массовой психологии так далеко отставать от
гигантских изменений, происходящих в мире. Сосредоточить все усилия
общества на воспитании Завтрашнего Человека, Космического Человека,
Человека Коммунистического. В огромном большинстве стран мира воспитание
молодого поколения находится на уровне XIX столетия. Эта давняя система
воспитания ставит своей целью прежде всего и по преимуществу
подготавливать для общества квалифицированного участника производственного
процесса. Все остальные потенции человеческого мозга эту систему
практически не интересуют. Неиспользование этих потенций имеет результатом
неспособность индивидуума к восприятию гигантски усложнившегося мира,
неспособность связывать примитивно-психологически несовместимые понятия и
явления, неспособность получать удовольствие от рассмотрения связей и
закономерностей, если они не касаются непосредственного удовлетворения
самых примитивных и архаичных социальных инстинктов. Однако
неиспользованные потенции остаются скрытой реальностью человеческого
мозга, и в них залог грядущего прогресса человечества. Привести эти
потенции в движение, научить человека фантазии, привести множественность и
разнообразие потенциальных связей человеческой психики в качественное и
количественное соответствие с множественностью и разнообразием связей все
усложняющегося мира - вот цель и содержание гигантской революции духа,
которая следует за социальными революциями, приводящими способ
производства в соответствие со способом распределения.
Эта революция, на наш взгляд, наряду с коренными социальными
преобразованиями должна стать основной задачей человечества на ближайшую
эпоху. Она огромна. Никакой отдельный человек не в силах поставить ее во
всей широте и глубине. Она является объектом деятельности целых
правительств, крупнейших психологов, педагогов, самых талантливых
администраторов. Однако уже сейчас ясно, что важная роль воспитания
Человека в человеке принадлежит литературе. Конечно, глупо понимать этот
тезис упрощенно, будто, прочитав хорошую книгу, злобный невежественный
берчист, хунвэйбин или неонацист способен тут же превратится в
благородного борца-интеллектуала. Нет, речь идет о долговременном
массированном воздействии хорошей литературы на общественную психологию,
об исключительной способности литературы концентрировать в себе и выражать
в художественных образах и поражающих воображение ситуациях новые
тенденции, едва намеченные в сухих статистических таблицах или в
высказываниях передовых ученых и политических деятелей, чутко улавливать
зачастую еще не осознанные сдвиги в системе представлений передовых слоев
общества и делать эти тенденции и сдвиги достоянием широкого читателя.
Иными словами, речь идет о способности литературы подтягивать устаревшее
массовое мировоззрение до уровня новейшего, космического,
коммунистического мировоззрения, соответствующего уровню технологического
и социального прогресса.
Субъективно писатель, вероятно, не ставит перед собой специальных
воспитательных и мировоззренческих задач. Просто каждый честный писатель,
как и всякий честный и достаточно культурный человек, исповедует
благородную целеустремленность, гуманизм, стремление человека к познанию и
изменению мира, исповедует приоритет чувства и разума над грубой силой и
ненавидит всякий застой, всякую инертность мышления, обывательщину,
самодовольное мещанское равнодушие. Эта любовь и эта ненависть формируют
мировоззрение писателя - или нередко формируются его мировоззрением, -
служат главным стимулом в его работе и являются верным залогом того, что
его книги будут служить воспитанию читателя.
ДАВАЙТЕ ДУМАТЬ О БУДУЩЕМ
Как известно, сколько-нибудь общепризнанной теории фантастической
литературы пока нет. И поэтому во избежание недоразумений давайте сразу же
договоримся о терминах. Мы называем фантастическим всякое художественное
произведение, в котором используется специфический художественный прием -
вводится элемент необычайного, небывалого и даже вовсе невозможного. Все
произведения такого рода могут быть развернуты в весьма широкий спектр, на
одном конце которого расположатся "80000 километров под водой", "Грезы о
Земле и небе" и "Человек-амфибия" (то, что обычно именуется фантастикой
научной), а на другом - "Человек, который мог творить чудеса", "Мастер и
Маргарита" и "Превращение" (то, что мы склонны именовать фантастикой
реалистической, как ни странно это звучит).
Научная фантастика, по сути, очень молода, она - порождение научного
прогресса и технических революций, и она от рождения посвятила себя науке
и технике - борьбе Человека с Природой. Фантастика же реалистическая
стара, как сама литература, она восходит к Гомеру и Апулею, и она вместе
со всей литературой решает проблему Человека в его отношениях к себе
подобным, к обществу.
Различно происхождение этих двух разновидностей фантастики, различна,
по-видимому, и их судьба в грядущих веках. Нам кажется, что реалистическая
фантастика пребудет вовеки, как она пребывала и в прошлом. Ее судьба - это
судьба литературы вообще. Можно даже предположить, что ее роль и удельный
вес в общем потоке литературы будет возрастать вместе с возрастанием
сложности нашего мира. Что же касается научной фантастики, то ее развитие
целиком зависит от прогресса науки и техники, от общественного реноме
естественных наук. Так что когда и если (как предполагают некоторые
специалисты по науковедению) развитие естественных наук достигнет стадии
насыщения и интересы переместятся в другую область, научная фантастика
может захиреть и исчезнуть, как в связи с развитием письменности и
усовершенствованием средств коммуникаций исчез эпос. Впрочем, если это и
произойдет, то лишь в отдаленном будущем.
Пусть не поймут нас так, будто, подчеркивая различия в генезисе и в
дальнейшей судьбе этих разновидностей литературы, мы стремимся воздвигнуть
между ними некую стену; напротив, даже в отношении реалистической и
научной фантастики к так называемым фактам бытия невозможно усмотреть
сколько-нибудь принципиальную разницу. В произведениях реалистической
фантастики демоны и ведьмы могут разгуливать по городу, может нарушаться
второй закон термодинамики и Иисус может вторично спуститься на грешную
землю. Каждому непредубежденному читателю ясно, что это лишь
художественные приемы, позволяющие автору подчеркнуть какую-то мысль или
оттенить некоторые черты человека (или общества). Никому и в голову не
придет обвинение в нарушении суверенных прав Ее Величества Науки и Его
Величества Здравого Смысла. Что же касается фантастики научной, то
своеобразие нынешней ситуации в естествознании заключается как раз в том,
что современная наука с невиданным благодушием и терпимостью относится к
любой игре научного воображения. Ведь и само развитие науки сделалось ныне
возможным только благодаря "достаточно сумасшедшим гипотезам".
Ошеломляющий темп этого процесса породил, во-первых, интуитивное ощущение
всемогущества науки, абсолютности возможного и относительности
невозможного, а во-вторых, выбросил в сферу интеллектуального потребления
сырую массу идей, догадок, предположений, которые можно было бы
квалифицировать как мифы нового времени, если бы не восторженная
подсознательная уверенность, что все это возможно: и мыслящие машины, и
небелковая жизнь, и негуманоидный разум, и фотонные звездолеты. Слишком
широк сегодня фронт вторжения науки в неизвестное, слишком много сегодня
существует гипотез, о которых наука способна сказать только (пожимая
плечами): "Это не противоречит фундаментальным законам", - слишком сильна
интуитивная убежденность, что невозможное сегодня станет возможным завтра.
И странно поэтому слышать об ограничениях, которые якобы ставит перед
фантастикой наука - та самая наука, которая всячески поощряет фантазию,
которая не способна ни существовать, ни тем более двигаться вперед без
самого безудержного фантазирования. Мы даже рискнули бы выдвинуть
предположение, что сейчас, как никогда, трудно сформулировать такую
гипотезу, о которой современная наука определенно и безоговорочно могла бы
сказать: "Нет, это невозможно. Это наверняка неверно".
Конечно, речь идет только о "сумасшедших" идеях и гипотезах.
Существует стройное и величественное здание достоверных фактов и
обоснованных теорий, разрушать которые по произволу не рекомендуется
никому из научных фантастов, если он не хочет прослыть невеждой и неучем.)
Нам приходилось писать и научную фантастику и фантастику
реалистическую. Может быть, именно поэтому мы бесконечно далеки от мысли
как-то противопоставлять эти две разновидности литературы, утверждать
превосходство и общественную значимость одной разновидности перед другой,
настаивать на гипертрофированном развитии одной разновидности за счет
другой. С нашей точки зрения, реалистическая фантастика призвана выполнять
те же благородные задачи, что и реалистическая литература. Что же касается
фантастики научной, то она прежде всего выполняет несколько более
специфическую, но нисколько не менее благородную задачу приобщения
читателя (особенно молодого) к миру самого современного естествознания,
будит воображение, формирует правильное отношение к науке и к научному
прогрессу.
Не исключено, что определенная специфика научной фантастики
сказывается и на характере творческого процесса. Наш опыт во всяком случае
как будто подтверждает это предположение. Вообще, каждая новая повесть
задумывается, разрабатывается и пишется иначе, чем предыдущая и
последующая. Здесь нет единой закономерности, а если и есть, то мы ее не
знаем. Между первоначальным замыслом и конечным результатом лежит иногда
пропасть до такой степени глубокая, что мы сами удивляемся, откуда что
взялось. (Например, "Попытка к бегству" была задумана как юмористическая
повестушка из развеселой жизни туристов-кибернетиков XXIII века, а "Улитка
на склоне" должна была рассказать о новых приключениях звездолетчика
Горбовского на страшной планете Пандора.) Половина наших вещей была
написана так: выкристаллизовалась идея, наметились герои, заиграл сюжет,
подробно разработан план первых двух-трех глав. И вот, когда уже написаны
несколько страниц первого черновика, уже вроде бы пошло дело, вдруг
выясняется, что нам скучно. Что писать не хочется. Что мы занимаемся
чепухой. Именно в этот момент отчаяния и бессилия, вероятно, и начинается
настоящая работа, и из глубин сознания всплывает то, над чем мы подспудно
думали последнее время, то, что нас особенно задевало, что мешало жить и
помогало жить, то, что и было нашей настоящей жизнью последние годы. И
когда, подвигаемые отчаянием и бессилием, мы осознаем все это, как-то сами
собой всплывают и новые герои, и новые ситуации, и новая форма, и новый
сюжет, и мы уже наперебой рассказываем друг другу, каким должен быть мир,
где развернется действие. "Трудно быть богом", "Улитка на склоне", "Гадкие
лебеди" появились не из четкого замысла, хорошо разработанного плана,
взяли начало не от изящно придуманной ситуации и не от оригинальной
логической модели, а как раз вопреки всему этому. С другой стороны, такие
повести, как "Страна багровых туч", "Стажеры", "Полдень, XXII век", почти
все наши рассказы, то есть те наши вещи, которые явно относятся к
фантастике научной, есть результат последовательной, планомерной, до конца
наперед рассчитанной работы. Впрочем, мы бы никогда не рискнули
утверждать, что такое различие в творческом процессе характерно для всех
писателей, которым приходилось иметь дело с обеими разновидностями
фантастики.
Вообще, если говорить о творческом процессе, трудно найти что-либо
такое, что было бы характерно для всех писателей сразу. В конце концов,
что такое писатель? По происхождению своему он - в идеале - прежде всего
высококвалифицированный читатель. Читателя же - в частности, читателя
фантастики - интересуют в литературе самые разнообразные предметы. Как
показали социологические исследования последних лет, одни ищут в
фантастике увлекательный сюжет, оснащенный новейшими научными идеями;
другие - парадоксальность мышления, столкновение несопоставимых в обычном
смысле понятий и представлений; третьи - фактическую достоверность, точную
прогностику, логически безупречный анализ сущего... и так далее. И каждый
по-своему прав, и каждому должна быть обеспечена возможность найти
искомое.
Нас привлекает в фантастике прежде всего то, что в литературе она
является идеальным и единственным пока орудием, позволяющим подобраться к
одной из важнейших проблем сегодняшнего дня. Такой проблемой является
вторжение будущего в настоящее, вторжение, обусловленное невиданными
темпами социального и технологического прогресса человечества за последние
десятилетия. Семена, посеянные утром нашей жизни, всходят теперь даже не к
нашей старости, не вечером, а в полдень. Столкновение с иными
цивилизациями, генетическая революция, Великий Потоп информации - все это
стало реальными факторами жизни одного, только одного поколения. Великий
скептик Олдос Хаксли писал: "Давайте думать о настоящем. Если мы не будем
этого делать, то вскоре не будет и будущего". Нет, давайте думать о
будущем - не только воспевать его, не только восторгаться или ужасаться
им, не только мечтать о нем или бояться его - давайте думать о нем,
изобретать его, готовиться к нему.
ОТ ЧЕГО НЕ СВОБОДНА ФАНТАСТИКА...
Наша точка зрения состоит в том, что фантастика не стоит особняком, а
занимает место в общем потоке художественной литературы - со всеми
вытекающими отсюда последствиями. Все, что хорошо для реалистической
литературы (полнокровие и достоверность образов, искренность и яркость
языка), хорошо и для фантастики. Все, что противопоказано реалистической
литературе (штампы, скудомыслие, пошлость, искажение правды человеческих
отношений), противопоказано и фантастике. И даже основной принцип
писателя-реалиста: "Пиши только о том, что знаешь хорошо", формулируется
для писателя-фантаста в точности так же, но с маленьким добавлением:
"...либо о том, чего никто не знает".
Мы не признаем никаких "скидок на жанр", хотя жанровая специфика
фантастики, безусловно, существует. В известном смысле она сродни
специфике исторического романа. Исторический роман, как правило,
рассказывает о том, что и как могло бы произойти, но в рамках определенных
исторических и социальных представлений. Фантастический роман тоже
рассказывает, что и как могло бы произойти, но в рамках определенной
фантастической гипотезы или фантастического допущения. Для обоих жанров
характерно возрастание меры и роли условности (по сравнению, скажем, с
бытовым романом), что объясняется, во-первых, принципиальным недостатком
информации у автора, и, во-вторых, необходимостью приблизить описываемые
события к читателю-современнику, к его реальной жизни, его мировоззрению и
мироощущению.
Может быть, литературоведам следовало бы обратить внимание на эту
"параллельность" жанров и попытаться использовать в разработке теории
фантастики результаты, полученные литературоведением для жанра
исторического романа?
II. КУДА Ж НАМ ПЛЫТЬ?
ФАНТАСТИКУ ЛЮБИМ С ДЕТСТВА
Мы оба любим фантастику с детства. Жюль Верн, Александр Беляев,
Конан-Дойль, а несколько позже Уэллс, Алексей Толстой, Чапек, Ефремов -
без всякого преувеличения они владели нашим воображением с самых ранних
детских лет.
Желание писать возникло прежде всего как реакция на нехватку хорошей
фантастики в послевоенный период. Однако серьезно мы занялись литературой
только в середине пятидесятых годов. Сейчас уже трудно сказать, что именно
побудило нас взяться за пятнадцатилистный роман, - кажется, какое-то пари.
Но так или иначе, план романа был детально расписан, и в 1955 году работа
началась.
За первые пять или шесть лет мы испробовали, по-видимому, все
мыслимые методы работы вдвоем и вот уже пятнадцать лет, как остановились
на самом, без сомнения, эффективном для нас.
Мы собираемся вместе - в Ленинграде, или в Москве, или в каком-нибудь
Доме творчества. Один из нас садится за машинку, другой - рядом. План
всегда подготовлен заранее - весьма подробный план с уже продуманными
эпизодами, героями и основными сюжетными поворотами. Кто-нибудь из нас
предлагает первую фразу. Фраза обдумывается, корректируется, шлифуется,
доводится до уровня готовности и, наконец, наносится на бумагу. Кто-нибудь
предлагает вторую фразу... И так вот - фраза за фразой, абзац за абзацем,
страница за страницей - возникает черновик. Черновик обычно отлеживается
два-три месяца, а затем его тем же порядком (фраза за фразой, абзац за
абзацем) мы превращаем в чистовик. Как правило, хватает одного черновика,
но бывали и исключения.
Работаем мы обычно четыре-пять часов утром и час-два вечером. После
окончания рабочего дня - обсуждение плана на завтра или обдумывание,
наметка следующей повести.
При таком методе работы неизбежны споры, иногда свирепые. Собственно,
вся работа превращается в непрерывный спор или, во всяком случае, в некое
соревнование за лучший вариант фразы, эпизода, диалога. Взаимная
нелицеприятная критика всячески поощряется, но при одном непременном
условии: раскритиковал чужой вариант - предложи свой. В крайних случаях
абсолютного отсутствия компромисса приходится прибегать и к жребию.
"СОБРАТЬЯ ПО ПЕРУ, ИЗДАТЕЛИ, ЧИТАТЕЛИ..."
Нам частенько говорят:
- Знаете, мой сын без ума от ваших книг. Все как есть прочитал. Сам я
эту фантастику не люблю, но вот сын!..
Считается, что это комплимент. И одновременно - героическое
признание, вызов на откровенность. "Сам я эту фантастику не люблю..." -
"Да, да, я тоже, знаете ли, больше люблю зазорные открытки смотреть и
кошек мучить..." Впрочем, мы радуемся. Сын все-таки без ума. Или там дочь.
Прогресс, ребята, движемся куда-то понемногу.
Вообще, у нас впечатление, что если бы не эти сыновья и дочери, нас
бы не издавали. Представляется такая картина. Сидит у себя дома за ужином
издательский работник, превеликого ума человек, с хроническим гастритом от
воздействий Госкомитета по печати. Пьет он чай и жалуется внимательной
супруге:
- Нынче Стругацкие рукопись принесли. Экие наглецы! Давно ли я за
порнографию выговор получил, так теперь только Стругацких мне и не
хватало...
И ту подает голос сын - длинноногий, в очках и с сигаретой, - лениво
листавший "Огонек" в углу на диване.
- Прости, старик, но ты - дубина. У нас в классе (а еще лучше - на
курсе, а еще лучше - в цеху) все от Стругацких без ума. И если ты посмеешь
их не издать, я тебе...
Следует сцена. Возможно, даже не без валидола. Но старику-дубине
деваться некуда. Он соглашается держать мазу за Стругацких, выговорив себе
право отдать их рукопись на рецензию.
Из материалов к выступлению в "Литературной газете" под рубрикой
"Литература - жизнь моя" (публикуется впервые).
Забавно, что если в этой картине есть хоть намек на правду, тогда мы
тут имеем единственный известный нам случай воздействия читателя на
издателя.
"Литература - жизнь моя"
Любят-таки наши газетчики лихие названия. "На турнирной орбите".
Почему на орбите? Вокруг чего (кого) орбита? В воображении возникает
спецкор, который с жужжанием несется по эллипсу вокруг шахматного столика
и творит чего-то профессионального. Или "Спортивные меридианы"... Конечно,
космический век, эпоха НТР, и вообще, по одежке протягивай ножки... Со
временем уровень образованности у газетчиков повысится, и будут у нас
"Судебные эклиптики", "Параллаксы канализации" и даже какие-нибудь
"Морально-нравственные арктангенсы".
Впрочем, "Литература - жизнь моя" - совсем иное дело. Название
рубрики отдает веской, десятилетиями выверенной солидностью. Но от этого
не легче. Что, собственно, имеется в виду? Что вся жизнь писателя
сосредоточена в писательстве? Так это же неверно. У нас семьи, у нас дети
и внуки, мы копим на кооперативную квартиру, мы коллекционируем марки. Не
говоря уже о том, что мы с неизбывным и пристальным интересом следим за
тем, что творится в нашей собственной стране и за ее пределами, да еще
угроза атомной войны, да еще экологический кризис, да мало ли что еще!
Нет, не можем мы сказать, что вся наша жизнь сосредоточена в писательстве.
Не бывает таких писателей.
Следовательно, смысл названия рубрики в чем-то другом. Для простоты
предположим, что речь должна идти о примате профессиональных литературных
интересов в повседневной жизни литератора или, точнее, в его повседневном
труде. Тогда от писателя, выступающего под этой рубрикой, ожидаются, как
минимум, его впечатления, сложившиеся в ходе его многолетней работы, от
собратьев по перу, от издателей и читателей.
(Конечно, название "Литература - жизнь моя" можно истолковать и
иначе. Например, что больше всего на свете я люблю хорошую литературу. И
пуститься в длинные рассуждения о том, как и почему хорошая литература
важна в жизни народов. С соответствующими примерами из учебников для
педвузов. Но с такими рассуждениями, как ни велика их ценность, может
выступить и достаточно квалифицированный читатель, а мы все-таки писатели,
от нас требуется взгляд "изнутри").
Из интервью (по магнитофонной записи):
- Кого из писателей, русских и иностранных, вы считаете своими
учителями?
- Учители писателя - это из речей на торжественных заседаниях.
Переформулируйте вопрос.
- Сейчас... Так. Кто из писателей, русских и иностранных, более
всего, по вашему мнению, оказал влияние на формирование ваших литературных
интересов, языка, стилистики и так далее?
- Влияние на формирование... Впрочем, понятно. Именно "по нашему
мнению", это вы правильно вставили. Пишите: Алексей Толстой, Гоголь,
Салтыков-Щедрин. Проза Пушкина. Затем, значительно позже, Достоевский. В
определенной степени Леонид Леонов, его "Дорога на Океан". Головой в
небеса упирается для нас Булгаков, он мог бы здорово повлиять на нас, но
нам его дали слишком поздно. Из иностранцев - Диккенс, Уэллс, конечно,
Чапек, Акутагава, Хемингуэй, Фейхтвангер. Немного и кратковременно Кафка.
А на сюжетную смелость нас поощрил пример Ефремова и Станислава Лема.
Два неотвязных и отвратительных призрака бродят со стенаниями по
тучным нивам фешенебельных издателей, критиков и педагогов. Наиболее
фешенебельные, во всеоружии доскональных знаний литературы и массовой
психологии девятнадцатого века, полагают даже, что имеет место один
призрак о двух головах: это где про марсиан и про сыщиков. Наименее
фешенебельные, по неграмотности и отвращению к читателю и ученику, слепо
следуют этому убеждению - тем-де, которые со званиями и в столицах,
гораздо более виднее.
Впрочем, действительно, деваться некуда. В детективах действуют
сыщики, а фантастика описывает марсиан. Оставим пока в стороне фантастику:
известно, что у Гоголя, Булгакова и Маркеса марсиан не случается, и
вообще, фантастика - это не тема, а СПОСОБ ДУМАТЬ, как счастливо выразился
кинокритик В.Кичин. Но почему - при прочих равных условиях - тяжкие усилия
делового человека внедрить бригадный подряд или заставить бригаду
отказаться от премии, или совершить еще что-то нужное (не говоря уже о
вечной теме, может ли мальчик дружить с девочкой, и если может, то как
родители отнесутся к внуку), - почему фешенебельные издатели, критики,
педагоги признают такие темы достойными литературы, а интересный труд
сыщика - нет?
Произведем эксперимент. Гражданин Икс известен как любитель
детектива. Гражданин Игрек известен как любитель лирической поэзии.
Гражданин Зет известен как любитель производственной темы. Кому из троих
вы доверили бы свой кошелек? За кого согласились бы отдать свою дочь? Кого
выдвинули бы в депутаты местного Совета?
А мы любим детектив. Мы бросаемся на детективную книжку, где только
ее видим. И мы знаем очень многих очень уважаемых людей, которые любят
детектив и не стыдятся этого. Черт бы побрал всех фешенебельных скопцов и
ханжей! Это из-за них у нас так мало хорошей детективной литературы. И
даже плохой мало.
Есть еще один, более частный вопрос, на который мы, как ни старались,
не смогли найти ответа. Кто впервые спарил детектив с фантастикой? Рабочая
гипотеза. Должно быть, в незапамятные времена некий головастый социолог
вдруг обнаружил, что фантастические похождения сыщика Ната Пинкертона
пользуются наибольшим спросом у тех гимназистов, которые не смогли одолеть
"Князя Серебряного". Обнаружил, сформулировал и опубликовал. Прошли годы,
прогремели войны и революции. Давно уже числятся в классиках Уэллс, Чапек
и А.Толстой, давно уже считается неприличным не знать Коллинза, Честертона
и Конан Дойла, давно уже фантастику и детектив объединяет только огромный
интерес к ним десятков миллионов читателей, а формула "фантастический
сыщик" все еще прочно сидит в головах г.г. фешенебельных. В результате,
между прочим, уродливый гибрид в системе нашего Союза Писателей: Совет по
приключенческой и научно-фантастической литературе.
Нам нравятся наши читатели. По крайней мере, большинство
из них. Мы встречались с ними лицом к лицу в школах, институтах,
библиотеках, в Политехническом музее, и это были далеко не самые тяжелые,
хотя и далеко и не самые легкие часы в нашей жизни. Почта наша не очень
обширна, 10-15 писем в месяц, но иногда она приносит нам статьи и целые
трактаты о современной фантастике, и мы с удовольствием отмечаем, что они
на много голов серьезнее и глубже, чем те немногие работы
профессионалов-литературоведов, которые иногда и вразнобой появляются на
свет. Уже мало кого интересует наше мнение о летающей посуде и Бермудском
треугольнике. Они делятся своими предположениями о природе социального
прогресса, предлагают новые темы и сюжеты, просят совета, излагают
грандиозные гипотезы относительно глубочайших тайн мироздания, а также
ругают нас за то, как мы распорядились судьбой наших героев. В сложные для
нас годы, когда в прессе шельмовали наше творчество, читатели писали нам,
призывая держаться, а также слали нам копии (умницы!) своих негодующих
писем в редакции.
Иы довольны нашими читателями. И мы гордимся, что нужны им. Насколько
мы можем судить по письмам, это школьники, студенты, научные работники,
инженеры и квалифицированные рабочие, военнослужащие, сельская
интеллигенция. Случаются (редко) партийные и комсомольские работники.
В.Орлов, автор известного романа "Альтист Данилов", сказал нам:
- Надеюсь, вы не причисляете меня к вашему клану?
Чтобы не врать зря, мы ответили уклончиво. Впрочем, мы понимаем его
позицию: назови он свой роман фантастическим, "Новый мир" трижды подумал
бы, прежде чем принять его к публикации. Всем нам, советским читателям,
здорово повезло, что великий Булгаков не назвал "Мастера и Маргариту"
фантастическим романом.
Наука утверждает, что на заре времен возник в человеческом психокосме
такой механизм - ориентировочная потребность. Что именно этот механизм
вопреки инстинктам самосохранения и даже продолжения рода толкает человека
на поиски в неведомых областях, заведомо не сулящих ничего существенного в
смысле выпить и закусить.
Для нас важно, в частности, что ориентировочная потребность тянет
человека заглянуть за далекие горизонты, содрать завесу, отделяющую его от
будущего, проникнуть хотя бы в воображении в непостижимые времена и
невероятные пространства. У иных эта потребность развита сильнее, у других
- слабее, одни ощущают ее с почти болезненной остротой, иные почти совсем
не ощущают, но она наличествует у всех.
Практическое освоение неведомых горизонтов - дело долгое, оно
растягивается иногда на сотни поколений, а ориентировочная потребность,
как жажда, как голод, как страсть, требует немедленного удовлетворения,
мучает человека и не дает ему покоя. И тогда, чтобы утешить и
удовлетворить ее (поистине, сколько болезней создал Аллах, столько создал
он и лекарств от этих болезней) в дело вступает величайшее порождение
разума - человеческая фантазия. Это она и только она дает художнику
возможность воплотить в зримые образы те самые непостижимые времена и
невероятные пространства, к которым тянется человек, изнуренный свирепыми
позывами ориентировочного демона. И если художник - мастер, тогда миллионы
слушателей, зрителей, читателей легче и отраднее возвращаются к
повседневному и вечному своему труду. А если демон остается голодным,
тогда в обществе возникают скверные перекосы - в алкоголизм и наркоманию,
в антисоциальное поведение, в рискованные бытовые эксперименты...
Так утверждает наука. Во всяком случае, так мы поняли утверждения
науки относительно ориентировочной потребности. И если мы поняли
правильно, то нашим издателям давно уже есть над чем задуматься. И
писателям тоже.
За четверть века нашей работы в литературе нам посчастливилось
встретиться с порядочным числом редакторов и членов редакционных коллегий,
о которых мы всегда будем вспоминать с глубоким уважением и
благодарностью. Как правило, их отличало чувство высочайшей социальной
ответственности. Именно социальной, а не административной. Что далеко
ходить, внезапное возникновение и мощный расцвет современной советской
фантастики были обусловлены не только первым запуском нашего
искусственного спутника и появлением фундаментальной "Туманности
Андромеды" И.Ефремова, но и беззаветной, порой жертвенной деятельностью С.
Жемайтиса, Б.Клюевой, К.Андреева, О.Писаржевского, Р.Кима, И.Касселя.
Давно это было...
Удивительное дело! Стоит молодому автору предложить, скажем, в журнал
свой новый фантастический рассказ, и ему, как правило, говорят примерно
так: "Это неплохо. Но ты знаешь, старик, ведь это можно печатать, а можно
и не печатать. Ты нас понимаешь, старик?" Как правило, старик понимает и
уходит, солнцем палимый. Творить шедевр, который нельзя не напечатать. Но
стоит ему принести в ту же редакцию целую подборку своих рассказов, так
сказать, на выбор, и тогда в том редчайшем случае, если редактор все-таки
возьмется опубликовать один из них, выбор почему-то падет на самый вялый,
самый традиционный, самый серый рассказ из подборки.
Мы полагали, что так происходит только с молодыми фантастами. Но из
осторожных расспросов выяснилось, что с молодыми авторами из традиционных
видов литературы происходит то же самое. О тайны редакторских вкусов!
Книги современных советских авторов, которые по очень разным причинам
мы любим и достаточно регулярно перечитываем. Называем в очередности, как
приходило на память в течение трех минут. Ограничение: авторы только ныне
здравствующие (и пусть здравствуют еще многие годы).
"Дорога на Океан", "Вор" Л.Леонова.
"В августе сорок четвертого" В.Богомолова. (Какая книга!)
"И дольше века длится день" Ч.Айтматова.
"Пряслины" Ф.Абрамова.
"Дата Туташхиа" Ч.Амирэджиби.
"Привычное дело" В.Белова.
Почти все В.Быкова.
Почти все Б.Окуджавы.
Почти все Ф.Искандера.
Почти все И.Грековой.
Почти все В.Конецкого.
Маленькая повесть "Место для памятника" Д.Гранина. (Это один из
немногих пока шедевров советской фантастики).
Исаевская серия Ю.Семенова.
Почти все братьев Вайнеров.
"Тревожный месяц вересень" В.Смирнова.
Стоп. Три минуты истекли.
"Тихий Дон" М.Шолохова, зачитанный нами до дыр, минован, видимо, как
само собой разумеющееся.
Художественная литература есть один из способов отражения
действительности в художественных образах. Это так, и это общеизвестно.
Но не будем забывать, что:
- в художественном творчестве плоские зеркала процессу отображения
противопоказаны;
- действительностью является не только мир вещный, но и мир сознания,
индивидуального и общественного, мир идей и эмоций;
- художественный образ есть по преимуществу функция отношения автора
к объекту отображения.
Не будем забывать об этом, товарищи писатели, издатели и читатели, и
мы будем всегда понимать друг друга.
28 июля 81 г.
СТО СТРОК О ФАНТАСТИКЕ
Фантастическим мы называем всякое произведение, в котором элемент
необычайного, невероятного, пока еще невозможного или вообще невозможного
играет существенную роль.
Жанровый диапазон фантастики очень широк - от сказок, мифов и легенд
до научно-популярных работ, подобных "Грезам о земле и небе"
К.Э.Циолковского.
Разумеется, слишком общий подход имеет свои недостатки. "Действующие"
определения могут противоречить интуитивным представлениям.
Мы думаем, однако, что задача каждого писателя - действенное
отражение реальности. Причем реальности, понимаемой достаточно широко: это
не только наши будни со своими коллизиями и проблемами. Но особенно мир
социальных, научных, нравственных понятий и представлений современного
человечества. И эта в широком смысле воспринятая реальность является
подлинной и действенно отраженной. Это значит, что жизненно важные вопросы
ставятся писателем так, что они делаются собственными вопросами читателя,
заставляя его активно сочувствовать, сопереживать, достигая его сердца и
мозга, становясь частью его жизни.
Эта чрезвычайно важная для всех писателей-фантастов задача должна
решаться наиболее эффективно, с применением специфических литературных
приемов, а именно - путем введения элемента необычайного в произведение;
этот прием и сделал фантастику тем, что она есть.
Во-первых, такой прием позволяет ставить проблемы, которые чисто
реалистической литературе поднимать затруднительно. Это, к примеру,
разнообразные модели будущего, космическая экспансия человечества,
экологический кризис и т.д.
Во-вторых, обладая таким чудесным свойством, этот прием позволяет
каждому писателю заострить ситуацию, катализировать загадочную реакцию
взаимодействия читателя и книги. Может быть, именно поэтому Герберт Уэллс,
который много своих чисто реалистических книг посвятил анализу английской
мелкой буржуазии, наибольшей разоблачительной силы и точности достиг в
своих фантастических произведениях (взять хотя бы его роман
"Человек-невидимка" или короткие рассказы "Яблоко" и "Человек, который мог
творить чудеса"). И, возможно, потому во многих острых политических
сочинениях мы находим устойчивый элемент фантастики.
Современная фантастика включает два основных течения. Прежде всего
это то, что обычно обозначается как научная фантастика. Она излагает и
обсуждает проблемы, которые связаны с темами "Человек и природа", "Человек
и Вселенная". Второе течение связано с еще одной широкой темой - "Человек
и общество". Оно иногда называется социальной фантастикой, но мы
предпочитаем все-таки название "реалистическая фантастика", несмотря на
его, казалось бы, парадоксальное звучание.
Научная фантастика молода. Ее отцом считают Жюля Верна; она дитя
научно-фантастического прогресса, развивается и расцветает вместе с ним.
Это специфическая литература периода научно-технической революции 19-20
веков; сущность научной фантастики - в ее идеях и результатах. Однако если
только одну основу - научно-технический прогресс - выдвинуть в качестве
глобальной точки зрения человечества (что теоретически возможно), то
научная фантастика как литературный феномен начнет сходит со сцены:
человечество - читающее человечество - станет терять к ней интерес.
Реалистическая фантастика возвращается к мифу. Мифы возникли тогда,
когда человечество было юным, а философия, религия, литература, мораль,
искусство и наука были неотделимы друг от друга, когда все эти
многообразные категории были слиты в единую структуру. Миф был отражением
действительности в сознании людей того времени, не делавших различия между
чудом и реальностью. Для них все в мире было реальным: молния - огонь с
неба, уничтоживший лес, и люди с собачьими головами, которых охотник якобы
увидел за завесой дождя...
Из мифов кристаллизовалась литература и особенно реалистическая
фантастика. Долгое время они шли рука об руку, немногим отличаясь друг от
друга. Первоначально вся литература содержала в себе элемент, который
сегодня мы обозначаем как фантастический, и только в последние столетия
разница становится явной. Однако, хотя реалистическая фантастика
отличается от реалистической литературы своими приемами, главные темы,
среди которых важнейшая - человек в обществе - остаются для обеих общими и
неизменными. Реалистическая фантастика родилась вместе с литературой и
только вместе с ней умрет - в том гипотетическом и, очевидно, полностью
невозможном случае, когда человечество потеряет интерес к себе.
О ПОЛОЖЕНИИ В ЛИТЕРАТУРНОЙ ФАНТАСТИКЕ
Доклад, зачитанный А.Н.Стругацким на пленуме
Совета по приключенческой и научно-фантастической
литературе при Союзе Писателей СССР в мае 1986 года
С начала 70-х годов довольно часто приходится слышать о наличии в
современной фантастике некоего кризиса. В чем суть этого кризиса, остается
непонятным, причем не только нам: во время встреч с читателями нас то и
дело спрашивают: правда ли, что в советской фантастике существует кризис,
и в чем он состоит.
На наш взгляд кризисом следовало бы назвать такое положение, когда
писатели больше не желают писать фантастику, а читатели не желают больше
ее читать. К счастью, ничего подобного не наблюдается. По-прежнему часты
прискорбные и достойные всяческого осуждения случаи тайного хищения
произведений фантастики из библиотек. По-прежнему писателей-фантастов
засыпают письмами с просьбами выслать или помочь раздобыть их книги.
Писатели-фантасты по-прежнему исправно предлагают издателям свои новые
произведения. Наконец, на наших глазах выросла талантливая литературная
молодежь, твердо решившая посвятить себя фантастике.
Однако, если понимать термин "кризис" не в строго рациональном его
смысле, а как некое эмоциональное звукосочетание вроде "эхе-хе",
долженствующее фонетически выразить ощущение определенного неблагополучия,
в этом случае приходится признать, что для разговоров о "кризисе" есть
кое-какие основания.
Немного истории.
Годом рождения современной фантастики мы считаем 1957 год - год
запуска первого искусственного спутника Земли и выхода в свет новаторского
романа Ефремова "Туманность Андромеды". До круглой даты - тридцатилетия, -
остается всего год.
Сразу же после этого целый ряд издательств и журналов нашей страны
взялся за освоение научно-фантастической литературы. Особые заслуги перед
отечественной фантастикой принадлежит издательству ЦК ВЛКСМ "Молодая
гвардия". Ее редакцию фантастической и приключенческой литературы можно
без преувеличения назвать колыбелью современной фантастики.
Коллектив, возглавляемый Сергеем Жемайтисом и Беллой Клюевой -
специалистами высочайшего класса, энтузиастами и знатоками, мастерами
редакционного дела, глубоко понимавшими суть и назначение избранного ими
вида литературы, с самого начала стал ориентироваться на активного,
энергичного, восприимчивого строителя нашего общества, как раз и
составляющего основной контингент многомиллионного читателя фантастики.
Именно в стенах этой маленькой редакции развились и определились
практически все течения и направления современной советской фантастики,
получила боевое крещение и возмужала вся когорта авторов, вошедших в
литературу вслед за "Туманностью Андромеды" и двинувших советскую
фантастику на мировую арену. Именно эта редакция создала советскую
фантастику и так называемый "бум" в 60-е годы, когда издавалось по десятку
книг в год, когда начал выходить ежегодник "Фантастика", во многом
возместивший потери от отсутствия специального журнала, когда была
задумана и основана "Библиотека советской фантастики", когда том за томом
выходила подписная "Библиотека современной фантастики", ставшая, между
прочим, образцом для подобных изданий, предпринятых впоследствии в Японии,
США и некоторых других странах.
Вдруг на рубеже 60-70-х годов все в одночасье переменилось. Редакция
была разгромлена. Прежних работников уволили кого куда, отказались от
авторского актива, бережно выращенного на протяжении десятилетия, а вместо
книг стали выдавать велеречивые программы и декларации. Непосредственными
инициаторами и исполнителями этого некрасивого дела были тогдашний
директор "Молодой гвардии" Ганичев - ныне руководитель "Роман-газеты",
Осипов - до недавнего времени почему-то директор "Художественной
литературы" и Юрий Медведев - ныне, кажется, заведующий одним из отделов
журнала "Москва".
Какие цели преследовались этим бессмысленным разрушением сложившейся
и процветавшей системы издания советской фантастики, сказать трудно.
Откровенные высказывания авторов этого разрушения настолько одиозны, что в
публичном выступлении им не место. Словесные громы насчет "примата
сибирской фантастики" над всеми иными "фантастиками" нашей страны принять
всерьез нельзя, над ними смеются прежде всего сами сибиряки. И уж очень
невнятны обвинения в адрес "старой" фантастики, время от времени
появляющиеся на страницах прессы. Мы прочли о "супермодернизированных
хулиганах и уголовниках", об "идейках превосходства элиты интеллектуалов",
о "засилии иностранных имен вроде Джека и Сола"; прочли и грустно
переглянулись: ведь это пишется о Днепрове, о Савченко, о Жемайтисе, о
Гансовском, о Громовой... Эхе-хе!
Так или иначе, разрушение прошло успешно. На месте изгнанного на
пенсию Жемайтиса воссел во главе редакции Юрий Медведев. Новые сотрудники
редакции, не знающие ни сомнений, ни срама, повели себя неописуемо
простодушно, как шкодливые подростки в какой-нибудь подворотне.
Со скандалом был вынужден порвать с редакцией один из сильнейших и
опытнейших писателей-фантастов Владимир Савченко.
С 75 года несколько лет лежал без движения сборник рассказов Дмитрия
Биленкина.
С 73-го года несколько лет лежал сборник А. и Б. Стругацких. Этот
сборник повестей пролежал с "движениями", и "движения" эти поистине являли
собой шедевры редакционно-издательской некомпетентности, граничащие с
нарушением УК РСФСР. Его спасло только прямое вмешательство ЦК КПСС.
Для характеристики модуса операнди редакции Медведева следует
упомянуть, что сборник рассказов Брэдбери, несмотря на протесты опытнейших
переводчиков Н.Галь и Л.Жданова, вышел изрядно изувеченным редактурой, но
редактором в выходных данных значится не виновник этого безобразия, а
другой, давно уволенный из издательства.
Разумеется, такой модус операнди не мог не сказаться на положении с
выпуском книг. За всю вторую половину 70-х годов редакция Медведева
выпустила едва десяток названий фантастики. То ли устрашившись дела рук
своих, то ли, что менее вероятно, ощутив угрызения совести, Ганичев,
Осипов и Медведев кинулись врассыпную из издательства, оставив за собой
дымящиеся развалины некогда стройного и мощного редакционно-издательского
аппарата.
Во главе "Молодой гвардии" встал Десятерик, - сейчас он возглавляет
"Мосфильм".
Во главе редакции фантастики встал Владимир Щербаков. Остается он
заведующим и сейчас.
К чести Щербакова надлежит прежде всего отметить, что он очень быстро
справился с разрухой, оставленной Юрием Медведевым. Можно посетовать на
недоразвитый литературный вкус Щербакова и начисто отвергнуть принципы,
которыми он руководствуется в своей работе, но одного у него отнять
нельзя: ему удалось наладить достаточно ровный выпуск названий фантастики,
сравнимый, кажется, с выпуском в лучшие времена "бума" 60-х годов. И самое
главное, он не только активно втягивает в публикации новые имена, имена
молодых, но и вернулся к изданию фантастов нового старшего поколения.
Все бы хорошо, вот только уровень, литературный уровень произведений,
выходящих из его редакции!
Именно примитивизм, вторичность, дилетантизм, даже школьничество
основной массы этой продукции отмечают почти каждую новую книгу,
выпущенную Щербаковым. Главным образом это относится к молодым авторам.
Молодые. Новое поколение советских фантастов. Третье после нас. Без
особого труда можно назвать некоторые имена.
Москва: Виталий Бабенко, Эдуард Геворкян, Владимир Покровский,
Александр Силецкий, Валерий Генкин и Александр Кацура.
Ленинград: Вячеслав Рыбаков, Андрей Измайлов, покойный Виктор Жилин,
Святослав Логинов, Андрей Столяров, Дмитрий Каралис, Ирина Тибилова.
Киев: Борис Штерн, Людмила Козинец, Юрий Пригорницкий.
Крым: Юрий Иваниченко, Даниил Клугер, Наталья Астахова.
Далее и везде: Юрий Брайдер, Николай Чадович, Евгений Дрозд, Борис
Зеленский (Минск), супруги Лукины (Волгоград), Евгений Филенко, Владимир
Пирожников (Пермь), Андрей Лазарчук, Олег Корабельников, Евгений Сыч
(Красноярск), Алан Кубатиев, Александр Бачило, Геннадий Прашкевич
(Новосибирск), Владислав Петров (Тбилиси), Павел Амнуэль (Баку), Роберт
Качарян, Карен Симонян (Армения), Абдухаким Фазилов, Людмила Синицына
(Средняя Азия)...
Мы тут просим извинения за то, что не упомянули всех, кто достоин
упоминания. Например, великолепного писателя и педагога Владислава
Крапивина (Свердловск) и его земляка Сергея Другаля... Или москвича
Александра Мирера, которого трудно УЖЕ ПРИЧИСЛИТЬ к "молодым", автора
одной из лучших фантастических повестей для подростков и тонкого
литературоведа.
Так вот. Эти люди пишут. Уже добрый десяток лет. Пишут романы,
повести, рассказы, сказки, даже пьесы, пишут рецензии и статьи, пишут с
любовью, от души, со страстью. Пишут, разумеется, по-всякому, в меру
таланта и жизненного опыта, но вполне на уровне "публикабельности" и
нередко гораздо выше этого уровня.
Мы убеждены, что творческая эволюция писателя теснейшим образом
связана с публикаций его произведений. Разумеется, известны исключения.
Были и всегда будут писатели, обладающие столь мощным творческим зарядом,
что они способны самосовершенствоваться, всю жизнь работая в стол, и
только после их смерти перед изумленным миром появляются их произведения,
и мир понимает, что это был талант, вырастивший сам себя в одиночку.
Не будем говорить о таких. Это - единицы из тысяч и десятков тысяч
пишущих. Правилом же является писатель, для развития которого жизненно
необходим партнер-читатель, причем обязательно массовый. Мы не знаем, в
чем заключается магия этой связи, но мы знаем, что, как правило, писатель,
независимо от своего таланта, лишенный выхода к широкому читателю, рано
или поздно останавливается в своем развитии, начинает повторяться и
топтаться на месте. Он еще пишет, пишет много, но он уже только повторяет
и повторяет самого себя. Может быть, дело в том, что почти каждый писатель
живет определенным кругом идей, образов, приемов, он исключает,
исчерпывает этот круг в своем очередном произведении и после этого
нуждается в каком-то получаемом от общества свидетельстве о том, что
работа его действительно закончена, и круг идей и приемов действительно
исчерпан. Простейшая (и основная) форма такого свидетельства - публикация.
Нет публикации - нет ощущения исчерпанности круга идей и образов, нет
стремления выйти в другой круг, на другой уровень.
Иждивением Владимира Щербакова вышеперечисленные писатели-фантасты
третьего поколения в большинстве своем лишены возможности получать эти
свидетельства от общества. Имеет место впечатление, что, дважды (или уже
трижды?) успешно издав самого себя, он допускает к выпуску только такие
произведения, которые не могут претендовать на соперничество с его романом
"Семь стихий". А ведь все мы, профессионалы, знаем, что писать хуже, чем
писаны "Красные кони" и "Семь стихий" В.Щербакова - занятие для
халтурщиков!
Короче говоря, можно смело утверждать, что если редакция фантастики в
"Молодой гвардии" кое-как и справляется с заданием по количеству, то она
безнадежно проигрывает в качестве. Пресса неоднократно указывала на
ущербность произведений, публикуемых редакцией Щербакова, но, насколько
нам известно, издательство этим сигналам не вняло.
Тут уместно, видимо, заметить следующее. Мы с тревогой наблюдали за
работой "Молодой гвардии" в области фантастики, и один из нас принялся
добиваться встречи с руководителем ЦК ВЛКСМ по идеологии. После долгих и
неприятных отсрочек встреча была назначена. Однако к великому
разочарованию А.Стругацкого, товарищ секретарь не счел возможным разговор
лицом к лицу, а выслал вместо себя на беседу двух мальчиков-инструкторов,
которые с разинутыми ртами от умственного напряжения выслушали навязчивого
просителя. Интеллекта их хватило лишь на то, чтобы спросить: а почему,
собственно, все замкнулось на "Молодой гвардии"? Нешто нет других
издательств? Между прочим, вопрос в своем роде сильный. Мало кому
известно, что редакция фантастики в "Молодой гвардии" является по сути
е_д_и_н_с_т_в_е_н_н_о_й_ в нашей стране, призванной по статусу своему
издавать фантастику без всяких возрастных и тематических ограничений.
"Детская литература" ограничена возрастной спецификой. "Знание" мощно
отбивается от фантастики, не содержащей научную и технологическую
информацию. Об остальных издательствах и "толстых" журналах речи быть не
может, там фантастику за литературу по невежеству не считают, предпочитая
публиковать унылую "реалистическую" серятину. Так вот, все это оказалось
ошеломляющей новостью для разинуторотых мальчиков из аппарата руководителя
идеологии ЦК ВЛКСМ. Само собой разумеется, никаких последствий эта встреча
не возымела.
Это о "Молодой гвардии" и возможностях публикации.
Примерно в середине 70-х годов над отечественной фантастикой
заклубились новые тучи. Против фантастики ополчился Роскомиздат.
Государственный комитет РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной
торговли (судя по положению с издательствами), управляется скверно, однако
он вдруг взял на себя цензорские функции.
Как мы понимаем, механика действий Роскомиздата в области
отечественной фантастики выглядит примерно так. Есть заместитель
председателя Роскомиздата некая Т.Куценко. В фантастике ничего не понимает
и склонна считать ее досадным недоразумением. Есть в ее подчинении некая
Назарова, вдова безвременного помершего писателя-фантаста Назарова из
приближенных Юрия Медведева (напомним: Медведев - один из инициаторов
разгрома "старой" редакции фантастики "Молодой гвардии").
Назарова в фантастике тоже ничего не понимает, но пытается держать
марку покойного мужа. И есть круг друзей этого покойного мужа. В некотором
смысле - почти семейный кружок.
По установленному правилу в Роскомиздат поступает рукопись
отечественного фантаста (или группы фантастов). Назарова отдает рукопись
на рецензирование кому-нибудь из друзей покойного супруга. Назовем их по
именам: А.Казанцев, Дм.Жуков, Ю.Медведев, С.Павлов, печально известный
Семанов и некий Александр Осипов. Рецензии на авторов, не признающих
примат взглядов упомянутых господ на фантастику, как правило, разгромные.
Рецензии эти неописуемо простодушные, непрофессиональные и одиозные. Мы
располагаем образцами, при чтении которых так и подмывает оглядываться и
спрашивать себя: а в каком веке мы живем, собственно говоря? Впрочем,
рецензии порядочно оплачиваются.
На основании этих рецензий Назарова фабрикует негодующие письма в
соответствующее издательство и несет это письмо на подпись Т.Куценко.
Т.Куценко подписывает, не глядя (а что ей глядеть?), и через несколько
дней руководитель издательства, согнувшись под тяжестью "угроз из центра",
дает себе слово никогда впредь с отечественной фантастикой не связываться.
Мы пытались протестовать. Мы писали письма. Ответы, как нам кажется,
писались теми же рецензентами, - они были столь же непрофессиональны и
безалаберны, как и сами рецензии. А подписывали их, так же бессмысленно,
как и Т.Куценко, зам. председателя Госкомиздата РСФСР Звягин или некто
Кротов, зам. главного редактора Главной редакции художественной и детской
литературы. И за сто верст веяло от этих писем некомпетентностью и
нежеланием работать.
Впрочем, для того, чтобы получить представление об общем культурном
уровне работников Роскомиздата, приведем высказывание заведующего
редакцией детской и юношеской литературы товарища Свининникова. В ответ на
просьбу руководителя Ставропольского издательства дать его рукопись на
рецензию А.Стругацкому товарищ наш Свининников изрек: "Мы Стругацкому не
доверяем. Он скрыл в анкетах, что всю войну просидел в японском плену. Там
он научился японскому языку и набрался сюжетов". Каков уровень! Полагать,
будто трагедия на сопках Маньчжурских и в Цусимском проливе произошла во
время Великой Отечественной!
Именно эта и именно такая организация обрушилась на молодую советскую
фантастику. Старых писателей они трогать опасались, хотя был случай, когда
с подачи ловкача Семанова произведение талантливых писателей наших
Войскунского и Лукодьянова "Ур, сын Шама" было объявлено едва ли не
вражеской пропагандой.
(Евгений Войскунский - фронтовик, прошел войну от звонка до звонка.
Но что до фронтового прошлого бумажным воякам Роскомиздата! В своей
рецензии на сборник супругов Лукиных А.Казанцев уничижительно говорит о
"руководстве товарищей войскунских (с малой буквы!) на семинарах".
Впрочем, здесь он здорово дал, товарищ наш Казанцев, маху, так как
"товарищ Войскунский" получил высокую награду за свою автобиографическую
повесть об обороне Кронштадта. Вообще надо сказать, что Роскомиздат со
своими гуляй-рецензиями довольно часто попадал впросак, но на его
самочувствии это никак не отразилось.)
Мы, конечно, не претендуем на исчерпывающее знание результатов гульбы
Роскомиздата на ниве отечественной фантастики, но кое-что нам известно.
Несколько лет назад в Магадане планировался выпуск сборника
фантастики с предисловием космонавта Г.Гречко. Роскомиздат запретил этот
сборник по рецензии Медведева.
Опять же несколько лет назад Калининградское издательство
запланировало сборник "морской фантастики" из уже опубликованных
произведений. Составитель Вл.Гаков. Сборник был загублен Роскомиздатом на
уровне заявки.
Из сборника "Мир приключений-83" иждивением Дм.Жукова, выступившего с
политическими обвинениями, была изъята статья Гакова о Брэдбери.
Сотрудник Пермского издательства В.Букур представил состав сборника
"Поиск-84". Роскомиздат дал разгромную рецензию, Букура отстранили от
составления.
Авторский сборник Сергея Другаля "Тигр проводит вас до гаража" в
Свердловском издательстве был затребован в Роскомиздат на контрольное
рецензирование и обгажен политическими обвинениями Александра Осипова.
(Интересен этот маленький человек, Осипов Александр, претендующий
ныне на монопольное право рецензировать _в_с_ю_ фантастику в
нашей стране! Нам не известно, какое у него образование, он нигде не
работает, а устроился так, что числится рецензентом Роскомиздата...).
Далее. Роскомиздат с подачи Ю.Медведева и официальной властью
Т.Куценко попытался раскассировать сборник ленинградских фантастов. Тут
они дали маху. Как выяснилось, сборник этот был утвержден ленинградскими
учеными и одобрен обкомом. С ленинградским обкомом шутки плохи, и
Т.Куценко поспешно втянула бессильные щупальца.
Дикая история со сборником супругов Лукиных. Роскомиздат без
объявления отверг положительные рецензии членов Совета по фантастике
Биленкина, Парнова и Войскунского и отдает рукопись на разгром
А.Казанцеву. Как уже упоминалось выше, рецензия А.Казанцева, исполненная
вульгарнейших политических обвинений и личных выпадов в адрес
коллег-фантастов, неприлична.
Роскомиздат запрещает Калининградскому издательству выпуск книги
Сергея Снегова, приуроченной к его 70-летнему юбилею. Основание: С.Снегов
обратился в ЦК КПСС с претензиями к Роскомиздату по поводу губительных
действий в отношении литературной молодежи.
Можно было бы привести еще много примеров заботы Роскомиздата об
отечественной фантастике. Но, вероятно, достаточно и сказанного. У слабого
человека, натерпевшегося от роскомиздатовских забот, не только ощущение
"кризиса" появится, но может потянуть слабого человека на поиск крюка
покрепче, веревки и куска мыла. Эхе-хе...
Надо отметить, что попытки договориться с Роскомиздатом
предпринимались. Писались письма. Ответы получались невразумительные. А
вот выписка из краткого протокола заседания бюро Совета по научной
фантастике и приключенческой литературе при правлении СП РСФСР. Цитируем:
"Пункт 3. Меры по прекращению порочной практики Госкомиздата РСФСР
(Роскомиздата) по рецензированию фантастики "Детгиза" и периферии. Там это
дело курирует некая Тамара Куценко. С.Абрамов обязался убедить ее
отказаться от случайных рецензентов и взять в качестве рецензентов лиц по
списку Совета". Цитата окончена. Заседание это имело место 10 июля 1979
года. Как показали дальнейшие события, убедить Куценко Сергею Абрамову не
удалось, если даже он и пытался это сделать.
Таким образом, Роскомиздат и сегодня остался для советской фантастики
тяжелой угрозой.
Мы отдаем себе отчет в том, что не сообщили Пленуму никаких новых
фактов и не внесли никаких по-настоящему новых и оригинальных предложений.
Более того, мы готовы выразить уверенность в том, что апокалиптические
картины нынешней практики "Молодой гвардии" и Роскомиздата очень скоро
сделаются достоянием прошлого. После дней XXVII съезда наступила эра
компетентности, и мы еще своими глазами увидим, как восстанавливается
попранная честь редакции фантастики "Молодой гвардии", а в Роскомиздате
фантастикой будут ведать умные, квалифицированные специалисты. И Совет наш
будет активно и действенно работать на пользу и славу отечественной
литературы. И "толстый" журнал у нас будет.
А пока...
Пока нам хочется посильно выделить и конкретизировать достаточно
очевидную, но постоянно ускользающую из поля зрения общественности мысль:
если мы хотим, чтобы советская фантастика занимала в советской литературе
и мировой культуре место, принадлежащее по праву, место действенного
пропагандиста самых передовых идей, была бы на деле могучим средством
воспитания молодого поколения и действительно острым оружием в идейной
схватке двух миров, если мы хотим, чтобы наша фантастика развивалась и
совершенствовалась качественно, мы должны обеспечить ровный,
систематический поток ее публикаций. Другого пути просто не существует. У
нас есть массовый читатель, умный и благодарный, ждущий этого потока с
нетерпением. Но высятся еще на пути этого потока завалы равнодушия,
безответственности, дурных предрассудков, незрелых и злобных мнений.
Именно они, эти завалы, лишают нас того, что так остро, до душевной боли
нам сейчас необходимо - лишают нас _и_з_д_а_т_е_л_я_.
ЗНАКОМЫЕ ЧЕРТЫ БУДУЩЕГО
Будущее испытало на себе всякое - и оптимизм,
и безрассудную слепую надежду, и безысходное
отчаяние. Ему угрожали и кликуши, и точные
расчеты, его пытались отравить и попросту
уничтожить, повернуть вспять, вернуть в пещеры.
Оно выжило. Появилась возможность серьезного,
вдумчивого изучения его. Сейчас, может быть как
никогда еще в истории человечества, будущее
зависит от настоящего и требует нового подхода к
себе.
Даниил Гранин
Три года назад один из лучших "интеллектуальных" журналов наших
"Наука и религия" обратился к нам с предложением высказаться по поводу
того, каким мы представляем себе массового человека первых десятилетий
грядущего XXI века.
Не без трепета мы приняли это предложение. И вот что у нас
получилось.
Вот уже три десятка лет мы пишем фантастику и ни разу еще не
выступали в роли предсказателей. Хотя половина наших повестей - повести о
будущем, более или менее далеком, мы всегда описывали не те миры, что
когда-нибудь реализуются, а лишь те, в которых нам самим хотелось бы -
или, наоборот, очень не хотелось бы - жить.
Предсказать, каким станет наш с вами соотечественник в начале
третьего тысячелетия - средний, или, как теперь говорят, массовый, человек
2010-2015 годов - задача явно нам не под силу (да и кому она под силу?).
Однако порассуждать небезынтересно.
Вообще говоря, человек был и всегда будет функцией среды обитания -
если понимать термин в самом широком смысле, включая всю сумму социальных,
экономических, "ноосферных" и природных обстоятельств. Человек изменяется
только тогда, когда изменяется среда обитания, хотя не всякое изменение
среды обитания меняет человека.
Мы знаем факторы, способные изменить среду обитания (а вместе с нею и
человека) самым радикальным образом. Глобальная ядерная война. Глобальная
экологическая катастрофа. Космическая катастрофа - недалекая вспышка
сверхновой, например, или даже инопланетное вторжение.
Не будем здесь принимать во внимание такие напасти. Космические
катастрофы неодолимы, но чрезвычайно маловероятны. Что же касается войны
или экологического кризиса, то уже само осознание мировым сообществом этих
страшных угроз дает нам определенную уверенность в том, что катастрофы
удастся избежать. Да и вообще предсказывать, каким будет человек в мире,
изуродованном катастрофой, слишком просто и слишком банально (хотя,
конечно, и небезполезно).
Но известен другого рода глобальный фактор, не разрушительный, но
достаточно эффективный и быстродействующий, чтобы существенно изменить
нашу среду обитания в исторически короткие сроки. Это научно-технический
прогресс (который, кстати, и породил все угрозы и кризисы XX века, включая
и угрозу ядерной войны, и экологический кризис).
Научно-технический прогресс (НТП) привел к тому, что буквально на
наших глазах, в течение жизни одного лишь поколения, среда обитания
изменилась существеннейшим образом.
Мы прекрасно помним такую фигуру городского уличного движения, как
извозчик-ломовик - явление ныне не менее редкое, чем кистеперая рыба.
Летчик, обыкновенный военный летчик! - мы почитали его, по крайней мере,
так же, как почитаем сегодня летчика-космонавта. А чудо из чудес, объект
зависти и восхищения - ламповый радиоприемник в громадном, божественно
пахнущем лакированном ящике, украшенном деревянными финтифлюшками и
фигурными вырезами! С чем сравнить его сегодня? С персональным
компьютером? Нет, жидковат персональный компьютер для такого сравнения!..
Но вот что интересно: если отойти назад не на 40-50, а лишь на 25
лет, то среда обитания покажется нам вполне привычной.
Автомобили? Да, их было поменьше, и они были другими, но уже тогда
они были привычным атрибутом городской улицы. Телевизор? Да, их было
меньше, и они были хуже, но уже тогда они никого не удивляли, это был
просто товар, на который надлежало копить деньги. Космические полеты?
Человек только-только вышел в космос, но спутники считались уже дюжинами,
а фотографии обратной стороны Луны вызывали не изумление пополам с
восторгом, а лишь удовлетворение пополам с некоторым разочарованием.
Что же случилось? НТП замедлил течение свое или разучились мы с вами
удивляться? Куда подевалось то восторженно-восхищенное отношение к чудесам
науки и техники, столь характерное для конца XIX и первой половины XX
века?
Создается впечатление, будто произошло за эти годы некое привыкание к
НТП, к его чудесам, к его подаркам и даже к его издержкам. Словно бы НТП,
изменяя среду обитания, произвел наконец некий сдвиг в массовой психологии
и сделал массового человека практически невосприимчивым к дальнейшим
изменениям. Сейчас трудно, а может быть, и невозможно представить себе
такое научное открытие, изобретение или техническое новшество, которое
было бы способно поразить воображение массового человека, стало бы
предметом размышлений, восхищения или хотя бы сколько-нибудь массовых
обсуждений.
НТП более не является источником чуда. Напротив, он убивает чудо,
срывая с него яркие привлекательные одежды и ставя его в один ряд с
прочими фактами, давно известными и организованными в ту систему, которую
называют обыденной жизнью.
Но человек не может без чуда. Если отвлечься от отчаявшихся и
потерявших надежду, жажда чуда является чисто духовной потребностью.
Сенсорный голод, ориентировочный рефлекс (или как он там называется у
психологов), этот поразительный механизм человеческой психики переносит
ожидание чуда в те области, до которых НТП еще не дотянулся: НЛО,
парапсихология, реликтовые чудовища, бермудские тайны...
От века чудо должно поражать воображение, то есть быть одновременно и
наглядным, и необъяснимым. Современное чудо ценно само по себе, от него,
как правило, не ждут практических выгод (разве что глобальных). И - что
замечательно! - современное чудо вроде бы не имеет никакого отношения к
мистике. Мистическое толкование чуда - сегодня дурной тон.
Между тем ИСТИННЫЕ чудеса XX века - это чудеса для сугубых
профессионалов. Настоящие чудеса возникают в виде корявых формул, кое-как
нацарапанных мелом на плохо протертой черной доске, чтобы потом нырнуть в
мрачные недра гигантских ускорителей или вычислительных чудовищ и
вынырнуть на поверхность в виде символов и таблиц на синих полосах
термобумаги, и лишь три головы во всей нашей среде обитания способны будут
воспринять это именно как чудеса, да и то две головы усомнятся и потребуют
начать все сначала.
Если когда-нибудь телепатия сделается фактором науки, она предстанет
перед своими нынешними адептами опутанная проводами, облепленная
датчиками, загнанная в шершавые кожухи дисплеев, ограниченная десятками
неудобопонятных оговорок и условий, - и с огромным разочарованием
отшатнутся от нее нынешние ее адепты.
Равнодушие или сугубый практицизм по отношению к истинным чудесам
НТП, с одной стороны, а с другой - бескорыстный жадный интерес к банальным
псевдочудесам, превратившимся в мифы нашего времени, - вот характернейшее
свойство современного массового человека, порожденное самим же НТП.
Средний человек начала третьего тысячелетия - это сегодняшний
школьник, для которого электронный калькулятор - довольно обычный предмет
школьного обихода, видеоприставка к телевизору - довольно обычный предмет
домашнего или, во всяком случае, клубного, а сверхзвуковой суперлайнер -
нормальное транспортное средство. С младых ногтей этот школьник
воспитывается в убеждении, что, с одной стороны, наука может все (это
очевидно, скучно и всем давно надоело), а с другой стороны, что "есть
многое на свете, друг Горацио..." и так далее. (Это всегда приятно щекочет
воображение и обещает новое, интересное, неиспытанное.)
К началу третьего тысячелетия НТП, возможно, подарит нам открытия
необычайные. Может быть, будет-таки обнаружена жизнь на Марсе или на
массивных спутниках больших планет. Может быть, запустят искусственный
интеллект (что бы это ни значило!). Может быть, будет даже создана наконец
единая теория поля.
Но можно с уверенностью сказать, что на нашего школьника (к тому
времени уже активного участника, потребителя и поборника НТП) все эти
замечательные открытия особого впечатления не произведут. В лучшем случае,
он добросовестно примет их к сведению, в худшем - просто не заметит, как
не заметили многие наши знакомые ни великой теоремы Геделя, ни
расшифровки генетического кода, ни возникновения синергетики.
"Наука может все", с одной стороны, и "есть многое на свете, друг
Горацио..." - с другой. Вот характернейшее свойство массовой психологии
человека начала третьего тысячелетия. Хорошо это или плохо, мы не знаем.
Один из нас считает, что хорошо, а другой - что не очень.
Хорошо - для чего и для кого?
Плохо - в каком именно смысле?
Мы позволили себе порассуждать лишь об одной стороне человеческой
психологии. Правда, эта грань представляется нам весьма важной. Способен
ли ты удивляться, и если да, то что именно тебя удивляет? Отношение
человека к чуду, отношение человека к прогрессу, который он движет своим
разумом и своими руками, - это, что ни говорите, своего рода пробный
камень его мировоззрения. И может быть, не только пробный, но и
краеугольный.
Однако есть и другие грани, не менее важные. XX век дал наконец ответ
на старый вопрос: что будет с массовым человеком, если он одет, обут и
накормлен досыта? Станет ли он добрее, честнее, умнее, вообще - лучше?
Оказалось - нет. Удовлетворение потребностей вызывает лишь появление новых
потребностей. Каждый новый уровень "сытости" проявляет в массовом человеке
новые минусы.
Человек разумный далеко не всегда является разумным человеком,
слишком часто он - вместилище неуправляемых эмоций или попросту тупой
болван. Нельзя ожидать сколько-нибудь серьезного изменения массового
человека, пока господствуют формы воспитания и образования, выработанные
еще троглодитами. Новый человек может быть сформирован только новой
педагогикой, а прорывы в нее пока удручающе редки и неуверенны, и их без
труда, почти автоматически душит непроворотная толща педагогики старой,
насквозь пропитанной древними и древнейшими мифами и предрассудками...
Что ж, у человечества впереди еще, по крайней мере, миллиард лет.
МНОГИЕ ИЗ ВАС СПРАШИВАЮТ...
Как мы работаем? Наш модус операнди, так сказать. Ну, то, что обычно
подразумевается под писательской работой - заполнение чистых страниц
текстом, - получается у нас достаточно просто. Один сидит за машинкой,
другой валяется на диване, и с обоюдного согласия слово за словом, фраза
за фразой, абзац за абзацем ложатся на бумагу. Бывают разногласия,
особенно в выборе слов, но мы уже давно спелись и, как правило, понимаем
друг друга буквально с полуслова. Это не так уж сложно, это владение
ремеслом. (Чтобы не было недоразумений: под владением ремеслом понимается
выработанная опытом способность любую, сколь угодно сложную мысль без
больших затруднений воплотить в литературную форму.) Самое же сложное - до
листа бумаги.
Идея. Проблема. Замысел. Как правило, идей и замыслов у нас всегда
было сколько угодно. Как и у большинства писателей. Но вот, зачастую почти
незаметно для нас самих, что-то одно начинает вытеснять все остальное,
заслоняет весь видимый мир, все ярче высвечивая в нем некий участок. И
наступает момент, когда мы, набрав в легкие побольше воздуха, ныряем в
недра этого участка. Дальше со скрипом, с треском, с разрывами, с рывками
и отступлениями идет самая сложная работа. Более или менее четкое
формулирование проблемы. Выработка фабулы, оптимальной для постановки этой
проблемы. Отбор действующих лиц, наиболее подходящих для этой фабулы.
Создание сюжета, дающего максимальные возможности для действующих лиц.
Первый набросок конкретного плана будущей повести: прикидка эпизодов,
диалогов, рассуждений и прочего. И наконец, отдуваясь и отирая с чела пот,
мы беремся за машинку.
Конечно, это только схема, в каждом конкретном случае получаются
всякого рода отклонения. Например, если память нам не изменяет, мы только
однажды написали повесть от начала до конца по намеченному плану. Но некое
общее представление о нашем модусе операнди эта схема, мы надеемся, вам
дала.
Для кого мы пишем? Вопрос странный, но задавали нам его и прежде. И
не только читатели. Определенно мы можем сказать только одно: когда мы
пишем, мы никогда об этом не думаем. По-видимому, питаем мы подспудное
убеждение в том, что интересное нам обязательно будет интересно многим.
Судя же по читательским письмам, в том числе и вашим, Стругацких приемлют
и школьники, и пенсионеры, но большею частью любители фантастики, хотя
встречаются и исключения. Кстати, здесь уместно будет упомянуть о
любопытной гипотезе Александра Мирера, автора одной из лучших
фантастических книг для подростков - "Главный полдень". А.Мирер
утверждает, будто любовь к фантастике сродни музыкальному слуху: она у
человека либо есть, либо ее нет, от социальных и прочих факторов она не
зависит. Может быть, может быть.
Теперь несколько слов о Странниках, люденах и о прочих вертикальных
прогрессах и гомеостазисах Вселенной.
Мы, конечно, испытываем определенную гордость за все эти наши
выдумки, поскольку они вызвали большой интерес у многих читателей. И мы
благодарны читателям за то, что выдумки эти их заинтересовали - иногда
даже и до некоторой утраты ощущения реальности.
Но за всем тем не можем не заметить следующее.
Мы принадлежим к тем фантастам, для которых фантастика давно уже не
является темой. То есть мы с интересом и удовольствием читаем талантливых
авторов, у которых фантастический элемент сам по себе есть точка
приложения творческих усилий, так, например, обстоит дело с утопическими и
антиутопическими произведениями, но для нас-то это не так. Странники и все
прочее для нас - не более чем антураж, не имеющий никакого самодовлеющего
значения, этакие вешалки, на которых мы вывешиваем на всеобщее обозрение
беспокоящие нас проблемы, а проблемы эти связаны у нас, как может без
труда обнаружить достаточно внимательный и опытный читатель, большей
частью с социологией и массовой психологией современного состояния рода
людского. Если же внимательный и опытный читатель этого все же не
обнаруживает, тем хуже для нас.
Во всяком случае, нет никакого смысла затевать дискуссии на тему о
том, кто же такие эти людены (если только не имеется в виду упражнение для
тренировки воображения). А вот сообщения о "процессах" Сикорски нас
порадовали.
КОЕ-ЧТО О НУЛЬ-ЛИТЕРАТУРЕ
Редакция фантастики издательства "Молодая гвардия"...
Остановимся. Напомним читателям, что эта редакция издает основную
массу книг научной фантастики. Вероятно, что-то около восьмидесяти
процентов в нашей стране. И еще напомним, что это единственная в нашей
стране редакция, которая _о_б_я_з_а_н_а_ издавать фантастику. Кстати она,
эта редакция, издает ныне не только фантастику. Но речь у нас будет лишь о
ее фантастической продукции.
Итак, редакция фантастики издательства "Молодая гвардия" уже имеет
свою историю. К сожалению, это история блистательного взлета и
катастрофического падения. Это история того, как в начале 60-х годов
редакция, руководимая блестящими знатоками и профессионалами, возвела
стройное здание молодой тогда советской фантастики, как в начале 70-х это
здание было обращено в руины человеком безграмотным и некомпетентным, а
теперь, в 80-х, представляет собой трясину, оглашаемую лишь невнятными
криками унылых реликтовых существ.
В соответствии с предложением журнала мы высказываем свое личное
мнение и не намерены извиняться за резкость выражений. Слишком много
значит эта редакция в нашей жизни, эта альма матер наша, и не только наша,
а всего поколения 60-х, тот плацдарм, с которого советская фантастика
начала завоевание мирового читателя, да так и свернулась на половине
дороги, сраженная ударом в спину.
И мы не намерены лишить себя удовольствия назвать конкретные имена.
Людей, которые строили здание советской фантастики в 60-х годах,
зовут Сергей Жемайтис и Белла Клюева. Ныне они, конечно, на пенсии.
Человека, который обратил это здание в руины, зовут Юрий Медведев.
Ныне он значительное лицо в редакции журнала "Москва".
А человека, сами руины эти превратившего в болото, зовут Владимир
Щербаков. Он и сейчас возглавляет злосчастную редакцию.
За последние пятнадцать лет редакция:
- выпустила собрание сочинений И.А.Ефремова;
- опубликовала дюжину книг апробированных авторов;
- открыла одно новое имя.
Все.
За полтора десятка лет своей деятельности редакция не сделала больше
ничего такого, что можно было бы поставить ей в плюс.
А ведь издательский конвейер налажен и работает исправно. Общая
продукция редакции - это многие десятки книг. Романы. Повести.
Персональные сборники. Сборники-ежегодники "Фантастика". Переиздания.
Целая библиотека, целая картотека авторов.
Так вот все это изобилие известный критик, блестящий знаток советской
фантастики, человек отменного литературного вкуса Всеволод Ревич
чрезвычайно удачно назвал "нуль-литературой" (см. "Юность", N_9, 86). Это
литература, которая вызывает неудержимое желание высказаться, не давая в
то же время никакого материала для высказывания. Клокочущая пустота.
Нельзя сказать, что нуль-произведения не содержат мыслей. Но это
мысли заимствованные, старые, жеваные-пережеваные, раздражающе банальные,
либо до уныния нелепые.
Нельзя сказать, что нуль-произведение лишено героев. Но герои эти
плакатные, неправдоподобные, это кое-как размалеванные марионетки,
переходящие из сюжета в сюжет, их нельзя даже назвать банальными, ибо
банальность все же предполагает какой-то более или менее приличный
литературный прототип.
Нельзя сказать, что нуль-произведение написано плохим языком. Его
язык вообще не имеет отношения к художественной литературе. Это язык
посредственных школьных сочинений. Или дурной публицистики. Или вошедшего
в раж, наслаждающегося графомана.
Нельзя сказать...
Ничего нельзя сказать. Мы снимаем шляпу перед В.Ревичем, который
нашел в себе силы и энтузиазм подлинного профессионала, чтобы
проштудировать всю эту гору макулатуры и хоть как-то проанализировать
прочитанное.
Ознакомившись с нуль-произведением, испытываешь желание говорить и
даже кричать.
О загубленных деревьях, которые превратили в бумагу, не подозревая о
том, как именно эта бумага будет использована.
О типографских мощностях, которых так всегда не хватает, когда надо
напечатать что-нибудь достойное.
О несчастных любителях фантастики, в особенности - любителях
неискушенных, для которых эта нуль-литература может стать нормативом и
определит их литературный вкус в дальнейшем.
О десятках молодых, действительно талантливых писателях-фантастах,
отвергнутых редакцией В.Щербакова для того, чтобы толпа нуль-литераторов
подменила собой в глазах массового читателя и поколение 70-х, и поколение
80-х.
И, наконец, о том, какой страшный удар по престижу нашей фантастики
нанес этот поток псевдолитературы в глазах каждого мало-мальски
квалифицированного читателя - в первую очередь того, кто к фантастике либо
равнодушен, либо относится скептически. Разве не клокочущую пустоту
нуль-литературы имела в виду та московская учительница, которая объявила
своему классу: "Фантастику пишут жулики, а читают идиоты"?
Не избежать нам риторических вопросов: как это могло случиться? куда
смотрело начальство? где была литературно-критическая общественность?
каким дурным волшебством на глазах у всех - у читателей, у писателей, у
начальства - третьестепенный литератор В.Щербаков ухитрился наладить
издательский конвейер таким образом, чтобы сходили с этого конвейера
только произведения третьестепенные или лежащие вообще за пределами
оценок. Ведь вся нуль-литература существует в строгих и жестких рамках
одного третьестепенного литературного вкуса, если, конечно, можно так
назвать эту вопиющую, воинствующую безвкусицу.
Теперь уже поздно оправдываться и говорить, что
литературно-критическая общественность вовсе не молчала, что писались и
ядовитые рецензии, и письма в самые высокие инстанции, и гневные речи
произносились с трибун (не слишком, правда, высоких, на высокие нас не
пускали)... Поздно. Спишем все неудачи этих выступлений, торжество
нуль-фантастики за счет ныне окончательно уже осужденных застойных явлений
недавнего нашего прошлого.
Сейчас все и всюду перестраиваются. Самое время перестраиваться и
издательской политике в области фантастики. Это лишь малый участок
огромной арены общественной и государственной жизни. Но нам этот участок
дорог, и мы, как и раньше, чувствуем определенную ответственность за
положение дел в этом маленьком вопросе. Как-никак, а из поколения 60-х мы
едва ли не самые старшие.
Оптимально работающая редакция фантастики издательства "Молодая
гвардия" видится нам примерно такой.
Во главе редакции стоит человек с апробированным литературным вкусом,
знающий, понимающий и принимающий фантастику во всех ее ипостасях - от
Брэдбери до Ж.Верна, от Булгакова до Ефремова, от Чапека до Лема.
Сотрудники редакции обладают хотя бы минимумом интеллигентности и
литературной грамотности. Желательно, чтобы они были специализированы по
основным направлениям современной фантастики (фэнтези,
социально-философская фантастика, собственно научная фантастика и т.д.).
Чрезвычайно важно, чтобы редакционная коллегия была составлена из
самых видных, опытных, широко мыслящих писателей и критиков,
профессионально и успешно работающих в области фантастики. Они должны быть
истинным штабом редакции, первыми помощниками заведующего, его
ангелами-хранителями, способными предостеречь его от опрометчивых
действий. Авторитет членов редколлегии должен быть высок и в глазах
заведующего редакцией, и в глазах любого автора, какого бы высокого мнения
он о себе не был. И никаких "почетных" членов! Редколлегия должна состоять
из людей, готовых по первой просьбе редакции читать рукописи и высказывать
свое квалифицированное мнение о них - желательно в письменном виде. Она же
должна принимать самое активное участие в составлении тематических планов
и стоять на страже интересов редакции и фантастики в случае конфликта с
руководством издательства.
Чрезвычайно важным звеном работы редакции является корпус
рецензентов. Никаких случайных людей! Никаких "дать человеку
подзаработать"! Рецензент должен быть опытным литератором-профессионалом,
не обязательно в области фантастики, но относящимся к фантастике как
минимум лояльно. Он должен обладать достаточным авторитетом в глазах как
редколлегии, так и рецензируемого автора. Редколлегия обязана беспощадно
вычеркивать из списка рецензентов людей, хоть раз скомпрометировавших себя
халтурой или сговором с рецензируемым.
(Мы испытываем чувство определенной неловкости, ибо все, предлагаемое
нами, - это азы, тот минимум миниморум необходимых условий, без которых
нормальное течение редакционной деятельности просто невозможно. Что
делать! Реальность такова, что теперь приходится начинать с азов.)
Редакция фантастики должна быть организмом открытым. Никакой
келейности. Никакой кулуарности. Никаких интриг и редакционных тайн.
Редакция, помимо административной подчиненности руководству издательства,
обязана отчитываться и перед Советом по фантастике Союза писателей СССР,
объединяющим в себе наиболее достойных и авторитетных писателей и критиков
со всех концов страны. Ежегодное обсуждение редакционных планов на совете
должно быть нормой и традицией. Мнение членов бюро совета по частным
вопросам должно учитываться как заведующим редакцией, так и редколлегией.
Наконец, о редакционном портфеле.
Традиционными поставщиками литературной продукции по-прежнему
остаются апробированные авторы и в какой-то, достаточно малой степени,
самотек. Однако редакция должна на пятьдесят процентов ориентироваться на
появившиеся сравнительно недавно новые, богатые, мощные источники
рукописей. Мы имеем в виду постоянно действующие семинары молодых
литераторов-фантастов Ленинграда и Москвы, а также ежегодные всесоюзные
семинары молодых фантастов в Малеевке и в Дубултах. Редакция (и
редколлегия, разумеется) обязана внимательно следить также и за
региональными публикациями, "вылавливая" наиболее талантливых авторов
периферии. Регулярно черпая из этих источников, редакция, во-первых,
одарит читателя самыми свежими новинками в области фантастики, то есть
будет идти в ногу со временем,а во-вторых, не на словах,а на деле поможет
подняться и расцвести новой поросли отечественных авторов.
Еще раз повторяем. Все вышеизложенное - азы. Однако же, как известно,
все новое есть только основательно забытое старое. Давайте вспоминать и
восстанавливать. Только искоренение некомпетентности и келейности,
привлечение к издательскому делу самого широкого круга широко (и
по-разному) мыслящих профессионалов-литераторов, самая щедрая гласность
хотя бы в пределах писательской общественности, - вот гарантия того, что
вкусовщина и групповщина будут ликвидированы и на месте нынешнего болота в
"Молодой гвардии" вновь выстроится сверкающее здание советской фантастики.
Репино
СЛОВО ПИСАТЕЛЕЙ
Есть идеал - коммунистическое человечество; вот с этих позиций и надо
пером вытаскивать из всех щелей сегодняшнюю дрянь. И не удивляться ее
шипению, а то и укусам. Ведь если советские фантасты будут искать
спокойных бережков над речкой, у общества одним гребцом станет меньше. А
этого быть не должно.
Мы рады, что "Книжное обозрение" свой специальный выпуск посвящает
фантастике. Нам представляется это и своевременным, и симптоматичным.
Тридцать лет назад мы написали свою первую статью о положении в
советской фантастике. Она не была напечатана, и слава богу, ибо читать ее
сегодня было бы, наверное, и странно, и неловко.
То было время, когда девяносто пять процентов издательских работников
и литературоведов искренне полагали, будто фантастика - это такая
специальная научно-популярная литература для подростков. И что характерно
- большая часть писателей-фантастов понимала фантастику так же.
Издательства выпускали в год не более полдюжины названий - главным образом
переиздания классиков (Жюль Верн, Г.Уэллс, А.Беляев), а писательский актив
составляли авторы, имена которых сегодня помнят только специалисты да
коллекционеры.
Впрочем, любителей фантастики было много уже и тогда, но никто из них
не слыхал в те времена имен А.Днепрова, Е.Войскунского и И.Лукодьянова, С.
Гансовского, И.Варшавского, В.Савченко, М.Емцева и Е.Парнова, Д.Биленкина,
В.Михайлова, Кира Булычева. Михаила Булгакова знали только библиофилы.
А.Азимова, Р.Брэдбери, С.Лема - только те, кто читал по-английски и
по-польски. Р.Шекли, К.Воннегута, С.Кинга - вообще никто.
Как видите, кое-что все-таки переменилось за эти тридцать лет.
Появились новые имена, наша фантастика пережила небывалый взлет 60-х и
сокрушительный разгром в 70-х. Престиж ее внутри нашей страны и за рубежом
неизмеримо вырос. Заявили о себе специалисты-теоретики этого вида
литературы. Фантастика пришла в кинематограф.
И в то же время количество проблем не уменьшилось, а вроде бы даже
возросло.
Казалось бы, названий литературной фантастики, издаваемой ежегодно,
не так уж и мало, но ХОРОШАЯ фантастика по-прежнему остается дефицитом.
Казалось бы, авторский актив увеличился на порядок, но буквально
десятки талантливых авторов пробиться к читателю так и не могут.
Казалось бы, уже и сами инстанции, от которых зависит издание
высококачественной фантастики, на словах признали роль и важность этого
вида литературы, но на практике не делают ничего для его успешного
развития, а зачастую попросту мешают этому развитию.
И сегодня, как и тридцать лет назад, приходится объяснять, убеждать и
ругаться.
ТРИ КИТА
Что внушает оптимизм? Вопрос для целой книги. Скажем только, что все
решится в ближайшие год-два. Если перестройка не изменит своему
поступательному движению, то хорошо будет не только в недалеком будущем,
но и в следующем веке. Фантазии вообще больше присущи молодым. Нас же
порой "вынуждает" на то профессия. Хотя мы всегда считали, что
прогнозирование не есть задача фантастики и, если фантастам что-то
удавалось угадать, то это, как правило, случайность. О будущем, особенно в
наше время, нужно не фантазировать - его надо рассчитывать. Угадать его
просто невозможно. Реальность окажется все равно невероятнее.
Разум и нравственность отвоевывают позицию за позицией: недавние
события - подписание Договора о ликвидации ракет средней и меньшей
дальности - мощное тому подтверждение.
Мы все успешно учимся говорить и слышать правду, хорошо бы на основе
этого энергичнее переходить к делу, действию, поступкам. В искусстве пока
еще положение весьма типичное. Есть творцы, а есть потребители. Творцы,
соответственно, творят, но вот потребители не всегда получают их
произведения. Сложности существуют с передаточным механизмом. У
литераторов - это издатели, а в кино - кинофикаторы. Надо, наверное,
поменять механизм.
Мы верим в фантастические возможности человека. К тому же мы оба
большие оптимисты. А поскольку пессимисты в наше время не доживают до
старости, то из нас самый большой оптимист - Аркадий, как старший брат.
Хотелось бы пожелать всем крепкого здоровья, что всегда необходимо. А
еще радостной и счастливой личной жизни, которая покоится на "трех китах"
- дружбе, любви и работе.
Что внушает пессимизм? Иногда ряды противников перестройки, вольных
или, что еще хуже, невольных, кажутся несокрушимыми. Ужасаешься при мысли
о том, какую же работу надо сделать, чтобы перестройка давала свои плоды.
Огромные массы людей еще остаются на своих позициях, как будто ждут
команду: "Все назад". Вот это пусть останется в области их фантазий.
КУДА Ж НАМ ПЛЫТЬ?
Вопросы без ответов
Кажется, Марк Твен сказал: "Девятнадцатый век отличается от
двадцатого, главным образом, тем, что в девятнадцатом слова
о_п_т_и_м_и_с_т_ и _д_у_р_а_к_ не были синонимами". Двадцатый век приучил
нас к тому, что сбываются только мрачные пророчества, а ошибки в прогнозах
происходят лишь в дурную сторону.
Впрочем, может быть, так было всегда? Не случайно же возник "основной
парадокс футурогностики": все хотят знать будущее, но никто не хочет знать
правды о будущем.
Лет пятнадцать назад мы впервые задумались над вопросом: возможно ли
стабильное общество, в котором высокий уровень благосостояния сочетается с
полным отсутствием свободы слова и мнений. Нам представлялось тогда, что
наше общество движется именно в этом направлении - во всяком случае, с
инакомыслием у нас уже было покончено, а достижение благосостояния
казалось делом техники (как в переносном, так и в прямом смысле этого
выражения).
Безусловно, такое состояние общества выглядело бы идеальным с точки
зрения любой Административно-Командной Системы (АКС).
Самые широкие народные массы материально полностью ублаготворены:
научно-технический прогресс денно и нощно поддерживает достигнутый
материальный уровень и, более того, всячески норовит его повысить: хорошо
оплачиваемые деятели литературы, кино, театра и прочей культуры воспевают
существующий порядок и развлекают почтеннейшую публику высоконравственными
притчами, поучительными историями и точно выверенными по глубине
экскурсами в прозрачные рощи души Нового Человека... Господи, да это же
Эдем - в натуральную величину и притом рукотворный, созданный по мановению
и благодаря АКС! Всякий инакомыслящий, всякий противник существующего
порядка вещей, всякий критик АКС выглядит в этой системе попросту чучелом
гороховым, он, собственно, даже не опасен, он смешон.
Мы до сих пор толком не понимаем, почему, но такой мир, видимо,
невозможен. Во всяком случае, ни одной АКС в истории человечества создать
такой мир не удалось ни в античные времена, ни в эпоху НТР.
Любопытно знать, как отнесся бы к такому устройству мира Томас Мор?
Или Фрэнсис Бэкон? Сочли бы они такое устройство общества утопическим? С
точки зрения Герберта Уэллса, это - типичная антиутопия. С точки зрения
Карела Чапека или Евгения Замятина - тоже. А с точки зрения Кампанеллы?
Представления о том, каким мир должен быть, а каким не должен, в
каком мире хочется жить, а в каком - страшно, к чему человечеству надобно
стремиться, а от чего бежать, - представления эти меняются от эпохи к
эпохе разительно, диаметрально, так что кажется иногда, что добро и зло в
представлении человека способны меняться местами.
Хотелось бы нам жить в Городе Солнца? Упаси бог! Кому понравится жить
в казарме?.. А в мире "Туманности Андромеды"? Не знаем. Холодно. Стерильно
чисто и холодно... А вам, читатель?
А сами авторы утопий хотели бы оказаться в мирах, ими созданных?
Утопия и антиутопия - это не антонимы. Утопия - это мир, в котором
торжествует разум. Антиутопия - мир, в котором торжествует зло.
Создатель утопии всегда руководствуется рассудком, создатель
антиутопии - чувством.
Автор утопии рисует мир, каким он _д_о_л_ж_е_н_ быть с точки зрения
разумного человека, автор антиутопии изображает мир, в котором
с_т_р_а_ш_н_о _ж_и_т_ь_.
Поэтому, на наш взгляд, правильнее все же говорить не об антиутопии,
а о романе-предостережении. Этот термин более отвечает содержанию
соответствующих литературных произведений, да и сути авторских намерений.
Пусть поправят нас специалисты, но нам кажется, что утопия родилась
очень давно, а умерла в XX веке. Что же касается романа-предостережения,
то родился он на грани XIX и XX веков и умрет не скоро, ибо литература
вкусила от сладкой горечи и познала болезненное наслаждение мрачных
пророчеств.
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья,
Бессмертья, может быть, залог!
А может быть, с помощью романов-предостережений мы заклинаем наше
будущее, чтобы оно минуло нас, заклинаем катаклизмы, чтобы они не
состоялись, - дикари двадцать первого века! - называем зло, чтобы
отпугнуть его?..
Во всяком случае, практическая прогностическая польза от
романов-предостережений ничтожна. Разве удалось крупнейшим литераторам
начала века предостеречь нас хоть от чего-нибудь? Нет, не удалось. Разве
сумели они предугадать и "вычислить" тот рукотворный ад, в который
погрузилось человечество двадцатого века? Ведь и Уэллс, и Хаксли, и
Замятин в конечном счете оказались не столько глубокими мыслителями,
сколько великими поэтами, не столько футурологами, сколько прорицателями в
самом что ни на есть античном смысле этого слова. Они почуяли страшную
угрозу, почуяли трупный запах из будущего, но кто будет гореть на кострах,
кто будет корчиться на дыбе, какой Сатана станет править бал и почему это
все произойдет, они не поняли и не угадали.
Они видели, какую апокалипсическую угрозу таит в себе победное
вторжение научно-технического прогресса в косный мир, едва-едва начавший
освобождать себя от морали и догм перезревшего феодализма. Они
догадывались, что это такое: вчерашний раб, сегодняшний холоп за штурвалом
боевого летательного аппарата или, хуже того, за пультом машины
государственного управления. Именно в научно-техническом прогрессе видели
они главную опасность, ибо им казалось, что наука всемогуща, а
всемогущество в лапах дикаря - это гибель цивилизации. И самое страшное,
что виделось им за горизонтом, - это превращение человека в робота,
исчезновение индивидуальности, номера вместо людей, рационализация чувств
и надежд, программируемый механизм вместо общества - по сути дела им
виделся все тот же Город Солнца, но выстроенный самыми современными
физиками, химиками, биологами, математиками под управлением самых
современных (извечно безжалостных) политиков...
Однако мы знаем теперь, что реальность оказалась гораздо страшнее,
чем эти их сумрачные прорицания. Опыт гнусных тоталитарных режимов XX века
обнаружил, что с человеком может происходить кое-что похуже, чем
превращение в робота. Он остается человеком, но он делается плохим
человеком. И чем жестче и беспощаднее режим, тем хуже и опаснее делается
массовый человек. Он становится злобным, невежественным, трусливым,
подлым, циничным и жестоким. Он становится рабом. (Похоже, мыслители конца
девятнадцатого подзабыли, что такое раб, - двадцатый век напомнил им об
этом).
Любой тоталитарный режим стоит - как на железобетонном фундаменте -
на идее беспрекословного подчинения.
Беспрекословное подчинение установленной идеологии.
Беспрекословное подчинение установленному порядку.
Беспрекословное подчинение установленному свыше начальнику.
Человек свободен в рамках беспрекословного подчинения. Человек хорош,
если он не выходит за рамки беспрекословного подчинения. Человек может
быть назван умным, добрым, честным, порядочным, благородным, _т_о_л_ь_к_о
лишь пока он не вышел за рамки беспрекословного подчинения.
Шла дрессировка. На гигантских пространствах Земли и на протяжении
многих лет шла титаническая дрессировка миллионов. Слово "роботы" не было
тогда еще в ходу. Слово "программирование" было неизвестно либо известно
только самым узким специалистам. Так что это следовало бы называть
дрессировкой человеков, но называлось это воспитанием масс.
Человек, как и всякое живое существо, включая свинью и крокодила,
поддается дрессировке. В известных пределах. Его довольно легко можно
научить называть черное белым, а белое - красным. Он, как правило, без
особого сопротивления соглашается признать гнусное - благородным,
благородное - подлым, а подлое - единственно верным. Если его лишить
информации и отдать - безраздельно! - во власть тайной полиции, то процесс
дрессировки можно вполне успешно завершить в течение одной-двух пятилеток.
Если установить достаточно жесткое наказание за выход (сознательный -
невольный, от большого ума - от явной глупости, с целью подрыва или без -
все это несущественно) из рамок беспрекословного подчинения, то человека
можно даже приучить думать, что он живет хорошо (в полуразвалившейся избе,
с лопухами вместо яблонь и с пенсией одиннадцать рублей ноль четыре
копейки). Только не надо церемониться! Если враг не сдается, его
уничтожают. Если друг - тоже.
Джордж Оруэлл ничего не предсказал. Он только фантазировал на хорошо
уже разработанную тему, разработанную до него и не им, а
специалистами-дрессировщиками по крайней мере четырех стран. Но он
правильно назвал то, что происходило с дрессируемым человеком. Он ввел
понятие "двоемыслие".
В тоталитарном мире можно выжить только в том случае, если ты
научишься лгать. Ложь должна сделаться основою всех слов твоих и всех
поступков. Если ты сумеешь возлюбить ложь, у тебя появится дополнительный
шанс на продвижение вверх (вкуснее жрать, пьянее пить, слаще спать), но
как минимум ты должен _н_а_у_ч_и_т_ь_с_я_ лгать. Это не даст тебе
абсолютной гарантии выживания (в тоталитарном мире абсолютной гарантии нет
вообще ни у кого), но это увеличит вероятность благоприятного исхода, как
сказал бы специалист по теории вероятности.
Воображение рисует целые поколения людей "со скошенными от
постоянного вранья глазами". Действительность проще и скучней.
(Действительность всегда скучнее воображения, поэтому мы зачастую не
понимаем прорицаний даже тогда, когда они по сути своей верны).
Действительность демонстрирует нам хорошо выдрессированного человека, у
которого способность и умение лгать перешли уже на уровень инстинкта. Он
всегда и совершенно точно знает, что можно говорить и что нельзя; когда
надо разразиться аплодисментами, а когда надо сурово промолчать; когда
с_и_г_н_а_л_и_з_и_р_о_в_а_т_ь_ в инстанции надлежит немедленно, а когда
можно рискнуть и воздержаться; когда задавать вопросы совершенно
необходимо, а когда нельзя их задавать ни в коем случае. Без всякой
специальной подготовки он годен работать цензором. И даже главным
редактором. И вообще - идеологом.
Он до такой степени пропитан идеологией, что в душе его не остается
более места ни для чего другого. Понятия чести, гуманности, личного
достоинства становятся экзотическими. Они существуют только с
идеологическими добавками: честь - _р_а_б_о_ч_а_я_, гуманность -
п_р_о_л_е_т_а_р_с_к_а_я_, достоинство - _п_о_д_л_и_н_н_о_г_о
а_р_и_й_ц_а_.
Поскольку ложь объявлена (и внутренне признана!) правдой, правда
должна стать ложью... ей просто ничего более не остается, как сделаться
ложью... у нее вроде бы попросту нет другого выхода...
Однако дрессированный человек, раб XX века, находит выход. У него
арестован и расстрелян - "десять лет без права переписки" - любимый дядя,
убежденный большевик с дореволюционным стажем, который, разумеется, ни в
чем не виноват, он просто не _м_о_ж_е_т_ быть в чем-либо виноват!.. Но в
то же время _о_р_г_а_н_ы_ н_е_ о_ш_и_б_а_ю_т_с_я_, они просто _н_е
м_о_г_у_т_ ошибаться... И остается только одно: хранить в сознании обе
эти _п_р_а_в_д_ы_, но таким образом, чтобы они никогда друг с другом не
встречались. Вот это искусство не позволять двум правдам встречаться в
сознании и называется "двоемыслием".
Двоемыслие помогает выжить. Двоемыслие спасает от безумия и от
смертельно опасных поступков. Двоемыслие помогает сознанию
рационализировать совершенно иррациональный мир. Двоемыслие поддерживает в
глупом человеке спасительный уровень глупости, а в ловком человеке -
необходимый уровень нравственной увертливости. Двоемыслие - полезнейшее
благоприобретенное свойство дрессированного человека. Оно продляет жизнь в
условиях тоталитарной системы. И оно продляет жизнь самой тоталитарной
системы. Ибо, окажись человек неспособен к двоемыслию, тоталитарные
системы вместе со своими подданными убивали бы сами себя, как убивают себя
штаммы наиболее вирусов, вызывающих пандемии.
Почему никто из великих прорицателей начала века не предсказал этой
пандемии двоемыслия?
Может быть, они были излишне высокого мнения о человеческих
существах? Нет, этого не скажешь ни об Уэллсе, ни о Хаксли, ни о Замятине.
Может быть, такое явление было слишком трудно себе представить? Может
быть, находилось оно за пределами воображения? Отнюдь нет! Все это уже
было в истории человечества - в эпоху тираний, рабовладения, да и недавно
совсем - во времена средневековья, инквизиции, религиозных войн...
Видимо, в этом все и дело. Это было недавно. Память еще жива. Пример
и назидание. Прошлое не повторяется. Прошлое миновало навсегда. Прошлое
понято, все дурное в нем сурово осуждено - раз и навсегда. Грядет новое
время, новый страшный мир - все новое в этом мире будет страшно и все
страшное - _н_о_в_о_!
Оказалось - нет. Страшное оказалось _н_е_о_п_и_с_у_е_м_о_ страшным, а
вот новое оказалось не таким уж и новым. Просто, как и в добрые старые
времена варварства и невежества, все население опять разделилось на
дураков и подлецов.
Дураки, как и встарь, не понимали, что с ними происходит, и дружно
кричали, когда требовалось: _У_р_а_! _Х_а_й_л_ь_! _Б_а_н_з_а_й_!
О_г_н_я_! _Е_щ_е _о_г_н_я_! Со всех сторон их убеждали, что они самые
лучшие, самые честные, самые прогрессивные, самые умные, и они верили в
это и были счастливы тем особенным счастьем, которое способны испытывать
именно и только дураки, когда им кажется, что они наконец попали на правую
сторону.
Подлецы... На самом деле в большинстве своем они были вовсе и не
подлецы никакие, а просто люди поумнее прочих или те, кому не повезло, и
они поняли, в каком мире довелось им очнуться. Мы называем их этим поганым
словом потому только, что самые честные из них и беспощадные к себе
называли себя именно так. Разве же это не подлость (говорили они) - все
знать, все понимать, видеть пропасть, в которую катится страна, мир, и -
молчать в общем хоре или даже иногда раскрывать (беззвучно) рот, дабы не
уличили тебя во внутреннем эмигранстве?..
Были, разумеется, и святые ("Разве мы не люди?"). Из подлецов не было
дороги в дураки, нет такой дороги у человека. Была дорога в палачи и была
дорога в святые. Святых было меньше. Несравненно меньше.
"Разве мы не люди?" Это - Герберт Джордж Уэллс. Самый замечательный
писатель среди фантастов, самый блистательный фантаст среди писателей.
"Не ходить на четвереньках - это Закон. Разве мы не люди?
Не лакать воду языком - это Закон. Разве мы не люди?
Не охотиться за другими людьми - это Закон. Разве мы не люди?
А тот, кто нарушает Закон, возвращается в Дом Страдания!.."
Страшный седой доктор Моро тщился с помощью окровавленного скальпеля
превратить животное в человека, погрузив в горнило невыносимых страданий.
Какая странная идея! И какая знакомая!
"Остров доктора Моро" был опубликован в 1896 году, а в двадцатом веке
в нескольких странах разом была предпринята грандиозная попытка превратить
в навоз целые народы и вырастить на этом навозе Нового человека, пропустив
его предварительно через горнило страданий.
И горели над целыми странами разнокалиберные заклинания:
Труд есть дело чести, дело доблести и геройства! (Разве мы не люди?)
Arbeit macht frei! (Разве мы не люди?)
Хакко-итиу! Восемь углов Вселенной - одна крыша! (Мы люди из людей%.
Наша цель - коммунизм!
Из-под скальпеля Моро выходили: гиено-свинья, леопардо-человек,
человеко-пес... Дрессировщики двадцатого века создавали монстров духа,
целые поколения нравственных хамелеонов, они мучили и увечили людей, как
подопытных животных, тщась сделать их счастливыми... Новый человек не
спешил появляться. С плакатов и ярких лакированных картин он смотрел на
это стадо химер - голубоглазый, белокурый, могучий, уверенный в себе и в
ослепительном будущем, где людей не будет, будут Новые Человеки, и время
наконец "прекратит течение свое".
Вряд ли Уэллс хотел что-то предсказать своим ранним романом. Скорее,
он хотел выразить свой страх перед реальностью и ужасные предчувствия
свои. А получилось Прорицание - самого высокого уровня достоверности,
самого глубокого проникновения в суть вещей и событий.
Авторы антиутопий начала XX века ошибались прежде всего потому, что
боялись главным образом потери свободы - свободы мысли, свободы выбора,
свободы духа. Им казалось, что это самое страшное - потерять свободу мысли
и свободу распоряжаться собою.
Выяснилось, однако, что никого, кроме них, это не пугает.
Выяснилось, что массовый человек не боится потерять свободу, он
боится ее обрести.
Выяснилось, что "век пара и электричества, век просвещения и свободы"
не уничтожил феодализма, он даже не ослабил и не обескровил его. Феодализм
выстоял и в двадцатом веке дал последний арьегардный бой, тем более
жестокий, что на вооружение оказались взяты и пар, и электричество, и все
прочие плоды века просвещения.
Нас учили, что фашизм был реакцией монополистического капитала на
Октябрьскую революцию. Ничего подобного. Все известные нам тоталитарные
режимы, включая немецкий фашизм и казарменный социализм, были последней
отчаянной попыткой феодализма отстоять свои позиции, отбросить
надвинувшийся капитализм, уничтожить его там, где он не успел еще
окрепнуть, вернуть старые добрые времена патернализма, когда над каждым
холопом стоит свой барин-отец, а над всеми - батюшка-царь. И непременная
конюшня, где секут до изнеможения. За дело, конечно...
Случайно ли наиболее жестокие тоталитарные режимы возникли именно в
тех странах, где свежи еще были воспоминания о монархии? Где ненависть к
капитализму - с его беспощадной рациональностью, с его равнодушием ко
всему, кроме прибыли, с его ужасающими кризисами - была особенно сильна?
Ведь феодальные отношения складывались веками. На протяжении многих
десятков поколений были холопы, и у каждого холопа был барин, и каждый
барин, в свою очередь, тоже был чьим-то холопом (в том или ином смысле), и
была не только пирамида последовательного ограбления, но и пирамида
покровительства и ответственности выше стоящего за стоящего ниже...
Человеческое сообщество нашло - как всегда, методом проб и ошибок,
жестоких проб и кровавых ошибок - некое устойчивое состояние,
соответствующее и уровню производительных сил, и массовой психологии
миллионов, и это состояние оказалось в высшей степени устойчивым! Каждый
отдавал - добровольно! - огромный кусок своей свободы в обмен на
небольшой, но верный кусок хлеба и некоторую уверенность в завтрашнем дне.
Такова была еще совсем недавно цена того, что сейчас мы называем
социальной защищенностью.
Правда, когда кусок хлеба становился слишком уж мал или исчезала
уверенность в завтрашнем дне (кровавый кретинизм суверенов, чрезмерно
затянувшиеся войны, проигранные войны, чума), равновесие нарушалось, и
чудовищные по жестокости бунты сотрясали целые страны, но это лишь
кровавые _м_и_н_у_т_ы_ истории, а на протяжении многих и многих
ч_а_с_о_в_ пирамида общественного устройства стояла неколебимо, ибо в
сущности много ли человеку надо? Ежедневный ломоть хлеба да какая-нибудь
уверенность в завтрашнем дне. Ранний капитализм эту устоявшуюся систему
отношений разрушал без всякой пощады и вышвыривал вчерашнего раба на
улицу, давая ему полную свободу действий и лишая его при этом каких-либо
гарантий. Это было страшно. Это было непостижимо. Это невозможно было
вынести!
И вчерашний раб восстал.
Назад! Назад, в крепостное рабство, в теплый вонючий закуток -
прижаться к барскому сапогу, барин суров, но милостив, он выпорет на
конюшне, он отберет все, что ты заработал, но если ты не заработал ничего,
он же и не даст тебе сдохнуть с голоду в этом жестоком равнодушном мире,
где правят теперь потерявшие человеческий облик и самое веру в Бога
жестокие и равнодушные дельцы.
Барский сапог не замедлил объявиться. В разных странах явление его
сопровождалось процессами не всегда сходными, и речи обладателя сапога
звучали не одинаково в Германии, скажем, или в России. Однако потерявшие
человеческий облик и веру в Бога дельцы были взяты к ногтю повсюду и все -
будь они разжиревшие на народных страданиях помещики и капиталисты или
продавшие родину еврействующие плутократы. Социальная защищенность была
обещана и обеспечена, патернализм восстановлен... Но какою ценой!..
(Замечательно, что в странах победившего капитализма вопрос о
социальной защищенности тоже стоял и тоже решался отнюдь не бескровно,
однако, там обошлось все-таки без барского сапога и без тотального насилия
над целыми народами).
Двадцатый век оказался отнюдь не веком социалистических революций. Он
оказался веком последних арьегардных боев феодализма, тщетно пытающегося
сочетать несочетаемое: массовую технологию завтрашнего дня и массовую
психологию дня вчерашнего.
Чтобы предугадать будущее, надлежит прежде всего основательно
разобраться в прошлом. Святые слова! И такие бесполезные...
Ведь нельзя сказать, что девятнадцатый век не умел разобраться в
своем прошлом. И ведь нельзя же сказать, что девятнадцатый век так уж
совсем был не готов к инфернальным перипетиям двадцатого, что не было
людей, основательно разобравшихся и в прошлом человечества и в его
настоящем. О том, что нас ожидает, предупреждали: Прудон, Спенсер, Ле Бон,
де Лавелей, Молинари... Достоевский писал своих "Бесов". В ранних (именно
ранних, еще до "Коммунистического манифеста") произведениях Маркс и
Энгельс предсказали все кошмары "переходного периода" вплоть (чуть ли не)
до концлагерей...
Все оказалось втуне.
Воистину: умный знает историю, глупый - ее творит. Это так грустно!
Но наверное, именно поэтому нельзя предсказать будущее, - его можно разве
что предчувствовать.
У нас нет дурных предчувствий. На дворе истекает девяностый, тускло,
сумрачно. Ленсовет никак не может договориться с Собчаком, Ельцин - с
Горбачевым, пришла зима - очень, может быть, голодная и холодная... И
все-таки, нет у нас предчувствия ни гражданской войны, ни подлинного
хаоса, ни семи казней египетских.
Это само по себе удивительно, если трезво представить хоть на минуту:
какая страна досталась нам в наследство после семидесятилетнего свирепого
хозяйничанья феодализма, оснастившего себя коммунистической идеологией;
какие монстры - без чести, без ума, без совести - продолжают удерживаться
у власти на огромных просторах Шестой Части Суши; насколько народ - весь,
от последнего полупьяного бомжа до лощеного преуспевающего профессора ИМЛ,
- развращен идеей _с_л_у_ж_е_н_и_я_ вместо работы ("не тот у нас трудится
хорошо, кто приносит пользу людям, а тот, кем довольно начальство!").
И тем не менее... И тем не менее, почти неуправляемый оптимизм
буйствует в воображении и берет верх. Может быть, тому причиной -
радостное изумление от того, что так немало оказалось замечательных людей
у нас, не раздавленных, не проигравших, не давших себя ни купить, ни
запугать, ни оболванить вконец... не давших себя _п_р_е_в_р_а_т_и_т_ь_!..
А может быть, истоки нашего необъяснимого оптимизма в том, что
невозможно представить себе сейчас действительно решительный поворот
вспять? Военная диктатура... заткнуть всем крикунам глотки... взять к
ногтю, загнать в колонны, поставить по стойке смирно... Можно! Все это
сделать можно, можно даже восстановить ГУЛАГ во всей его красе, но
толку-то что? Магазинные полки останутся пусты, технологии останутся на
пещерном уровне, процесс превращения в третьеразрядную державу нисколько
не замедлится... Как _з_а_с_т_а_в_и_т_ь_ работать холопа XX века?! Руку
рубить за невыполнение плана? Несколько возрастет число одноруких
инвалидов, чудовищно, неописуемо возрастет количество вранья в
статистических отчетах, и... и - все. Пройдет два-три года, ну - пять лет,
и все надо будет начинать сначала: перестройка... гласность...
демократия... "У перестройки нет альтернативы".
Будущее наше зависит сейчас в первую очередь от того, в какой степени
удалось нам победить феодализм в нашем сознании, проклятый наш страх
свободы, рабскую нашу приверженность холопству, служению вместо работы.
Новые общественные формации прорастают внутри старых, разрывая их и
взламывая, как слабые зеленые росточки разрывают и взламывают
напластования глины и асфальта. Процесс этот не знает ни жалости, ни
пощады, ни милосердия. Человечество, творя историю свою, бредет по дороге,
заваленной трупами, по колено в крови и дряни. Так неужели же мы пролили
еще недостаточно крови и недостаточно удобрили телами нашими почву для
нового?.. Ведь это новое не так уж и ново - полмира уже проросло
корабельным лесом новой формации.
Нет. Дороги вспять история не знает, что бы ни говорили
профессиональные пессимисты.
...Громада двинулась и рассекает волны.
Плывет. Куда ж нам плыть?..
Тридцать лет назад всем и все было ясно...
Мы говорим здесь о поколении "детей Октября". Годы рождения
1920-1940. Разумеется, только о тех, кому повезло пережить войну и кто
получил соответствующую идейную закалку в школе, в комсомоле, в институте.
Мы не говорим о тех, кто _п_о_н_и_м_а_л_. Их было не так уж и мало, но они
составляли подавляющее, безнадежно раздавленное меньшинство.
Тридцать лет назад всем и все было ясно. Впереди (причем сравнительно
недалеко) нас ждал коммунизм. Каждый понимал его в меру своих возможностей
и способностей (один наш знакомый маркер говаривал: "При коммунизме лузы
будут - во!" и показывал двумя руками, какие замечательно огромные будут
при коммунизме лузы). Однако всем и каждому было совершенно ясно, что
коммунизм неизбежен - это было светлое будущее всего человечества, мы
должны были прибыть туда (как на поезде - из пункта А в пункт В) первыми,
а за нами уже и весь прочий (полусгнивший) западный мир. Как сказал бы
герой Фейхтвангера, - Бог был в Москве.
Пятнадцать лет назад каждому (мыслящему) индивидууму сделалось
очевидно, что никакого светлого будущего - по крайней мере в
сколько-нибудь обозримые сроки - не предвидится. Весь мир сидит в гниющей
зловонной яме. Ничего человечеству не светит - ни у них, ни у нас.
Единственная существующая теория перехода к Обществу Справедливости
оказалась никуда не годной, а никакой другой теории на социологических
горизонтах не усматривается. Бог в Москве умер, а там, "у них", его
никогда и не было...
И вот сегодня мы, испытывая некоторую даже оторопь, обнаруживаем, что
живем в глухой провинции. Оказывается, Бог-таки есть, но не в Москве, а,
скажем, в Стокгольме или, скажем, в Лос-Анжелесе - румяный, крепкий,
спортивный, энергичный, несколько простоватый на наш вкус, несколько
"моветон", но без всякого сомнения динамичный, без каких-либо следов
декаданса и, тем более, загнивания, вполне перспективный Бог, а мы,
оказывается, - провинция, бедные родственники, и будущее, оказывается,
есть как раз "у них", не совсем понятно, какое, загадочное, туманное, даже
неопределенное, но именно у них, а у нас - в лучшем случае - в будущем
только они - румяные, спортивные, несколько простоватые, но вполне
динамичные и перспективные...
Семьдесят лет мы беззаветно вели сражение за будущее и - проиграли
его. Поэт сказал по этому поводу:
Мы в очереди первые стояли,
А те, кто после нас, - уже едят...
Идея коммунизма не только претерпевает кризис, она попросту рухнула в
общественном сознании. Само слово сделалось срамным - не только за
рубежом, там это произошло уже давно, но и внутри страны, оно уходит из
научных трудов, оно исчезает из политических программ, оно переселилось в
анекдоты.
Однако же коммунизм - это ведь общественный строй, при котором
свобода каждого есть непременное условие свободы всех, когда каждый волен
заниматься любимым делом, существовать безбедно, занимаясь любимым и любым
делом при единственном ограничении - не причинять своей деятельностью
вреда кому бы то ни было.
Да способен ли демократически мыслящий, нравственный и порядочный
человек представить себе мир более справедливый и желанный, чем этот?
Можно ли представить себе цель более благородную, достойную, благодарную?
Не знаю. Мы - не можем.
В этом мире каждый найдет себе достойное место.
В этом мире каждый найдет себе достойное дело.
В этом мире не будет ничего важнее, чем создать условия, при которых
каждый может найти себе достойное место и достойное дело. Это будет
_м_и_р_ с_п_р_а_в_е_д_л_и_в_о_с_т_и_: каждому - любимое дело и каждому -
по делам его.
Об этом мире люди мечтают с незапамятных времен. И Маркс с Энгельсом
мечтали о нем же. Они только ошиблись в средствах: они вообразили, что
построить этот мир можно, только лишь уничтожив частную собственность.
Ошибка, надо признаться, вполне простительная по тем временам, если
вспомнить, сколько яростных филиппик в адрес частной собственности
произнесено было на протяжении веков. И если вспомнить, каким ореолом
святости на протяжении веков окружена была идея раздать свое имущество
бедным и уйти к Богу...
Маркс с Энгельсом, стремясь к замечательной цели, ошиблись в
средствах. Эта ошибка носила чисто теоретический характер, но те практики,
которые устремились ко все той же цели вслед за классиками,
продемонстрировали такие методы, что теперь и сама цель смотрится не
привлекательнее городской бойни. А новой цели пока никто еще не
предложил...
Куда ж нам плыть?..
Неужели все чудеса будущего отныне свелись для нас к витрине
колбасного универмага? Колбаса - это прекрасно, но есть что-то бесконечно
убогое в том, чтобы считать ее стратегической целью общества. Даже такого
запущенного и убогого, как наше. Ведь из самых общих соображений ясно, что
колбасное изобилие не может быть венцом исторического процесса. Венцом
должно быть нечто другое. Вообще - венцом истории не может считаться то,
что уже существует сегодня... Надо полагать все-таки, что впереди нас ждет
что-то еще, кроме колбасного изобилия. Так что же?
Кто знает, что ждет нас?
Кто знает, что будет?
И сильный будет,
И подлый будет.
И смерть придет,
И на смерть осудит.
Не надо
В грядущее взор погружать...
Гийом Аполлинер. Больной, желчный, несчастный, он не ждал от будущего
ничего хорошего и был, безусловно, прав. Он умирал, а толпа патриотов под
его окнами ревела: "Guillaume - D'bas!", и в смертельном бреду ему
казалось, что они требуют: "Долой Гийома!", хотя ревели они: "Долой
Вильгельма!" - начиналась первая мировая, первая из феодальных войн XX
века...
"Не надо в грядущее взор погружать" - там нет ничего, кроме
всесильной подлости, подлого всесилия и - смерти, которая ставит точку
всему и всем...
Это, положим, так, но
...любопытно, черт возьми,
Что будет после нас с людьми?
Что станется потом?..
И всегда было любопытно. И всегда будет.
Потому что Будущее - это Страна Несбывающихся Снов.
Потому что Будущее - это Страна Заговоренных Демонов. Страна, в
которой слабые становятся честными, злые - веселыми, а умные - молодыми...
Три вопроса занимают и мучают последнее время, и с ними мы пристаем
ко всем встречным и поперечным.
Почему началась Перестройка? Как случилось, что в ситуации
абсолютного равновесия, когда верхи могли бы изменить ход истории, но
совершенно не нуждались в этом, а низы - нуждались, но не могли, как
случилось, что в этой ситуации верхи решились сдвинуть камень, положивший
начало лавине?
Почему все-таки невозможно общество, лишенное свободы слова с одной
стороны, но вполне материально изобильное - с другой? Почему все-таки
"свобода и демократия рано или поздно превращаются в колбасу", а
тоталитаризм - в нищету и материальное убожество?
И наконец - куда ж нам плыть?..
Все три эти вопроса теснейшим образом переплетены и представляются
нам актуальнейшими. Ответов мы не знаем. Во всяком случае, мы не знаем
ответов, которые удовлетворили бы нас самих...
Две трети жизни мы думаем о будущем - сначала восторженно описывали
то, что стояло перед мысленным взором, потом пытались его вычислять,
теперь уповаем на предчувствие...
Опыт великих предшественников то приводит в отчаяние, то обнадеживает
самым решительным образом.
"Если бы нам указывали из Вашингтона, когда сеять и когда жать, мы бы
вскоре остались без хлеба". Томас Джефферсон (1743-1826). Президент США в
период с 1801 по 1809 год.
Один из нас _в_ы_ч_и_т_а_л_ это в сборнике "Афоризмы", который
издательство "Прогресс" выпустило в 1966 году.
Такие дела.
(1990).
Список источников:
Про критику научной фантастики. - 1962. - Печатается по рукописи.
Фантастика - литература//О литературе для детей. - Вып. 10. - Л.,
1965. - С. 131-141.
О жизни, времени, счастье...//Смена. - 1966. - # 1. - С. 3, 8. -
(Под названием: Что Вы думаете о жизни, времени, счастье?).
Дальнобойная артиллерия Герберта Уэллса//Бюллетень для
комсомольских газет. - 1966. - 12 сент. - С. 1-3.
Почему мы стали фантастами...//Иностранная литература. - 1967. -
# 1. - С. 257. - (Под названием: Почему я стал фантастом).
Разговор шел о фантастике//Иностранная литература. - 1967. - # 1.
- С. 264-266. - (Печатается с сокращениями).
Почему нет кинофантастики//Советский экран. - 1987. - # 3. - С.
8. - (Печатается с сокращениями).
Контакт и пересмотр представлений//Саймак К. Все живое... - М.:
Мир, 1968. - С. 5-12. - (Печатается с сокращениями).
Давайте думать о будущем//Литературная газета. - 1970. - 4 февр.
- С. 5.
От чего не свободна фантастика//Литературное обозрение. - 1976. -
# 8. - С. 107-108. - (Печатается с сокращениями).
Фантастику любим с детства//Аврора. - # 2. - С. 150-155. -
(Печатается с сокращениями).
"Собратья по перу, издатели, читатели..." - 1981. - Печатается по
рукописи.
Сто строк о фантастике//Знамя юности (Минск). - 1985. - 19 мая. -
С. 4.
О положении в литературной фантастике. - 1986. - Частично вошло в
публикацию "Многие из вас спрашивают..." в "Уральском следопыте", 1987, #
4. Полностью опубликовано в Библиографическом указателе. - Самара, 1986. -
С. 27-44. Печатается по рукописи.
Знакомые черты будущего. - Впервые опубликовано в: Наука и
религия. - 1986. - # 4. - С. 44-45. - Публикуется по: От
авторов//Стругацкий А., Стругацкий Б. Избранное. - Т. 1. - М.: Моск.
рабочий, 1989. - С. 523-526.
Многие из вас спрашивают...//Уральский следопыт. - 1987. - # 4. -
С. 58-64. - (Печатается с сокращениями).
Кое-что о нуль-литературе//В мире книг. - 1987. - # 10. - С.
52-53. - (Печатается с сокращениями).
Слово писателей//Книжное обозрение. - 1988. - 12 февр. - С. 1. -
(Под названием: Слово писателя).
Три кита//Советская культура. - 1988. - 1 янв. - С. 2.
Куда ж нам плыть?//Независимая газета. - 1991. - # 3. - С. 3;
Собрание "Независимой газеты": Дайджест. - 1991. - # 1. - С. 4.
Содержание
I. Фантастика - литература
Про критику научной фантастики
Фантастика - литература
О жизни, времени, счастье...
Дальнобойная артиллерия Герберта Уэллса
Почему мы стали фантастами...
Разговор шел о фантастике
Почему нет кинофантастики
Контакт и пересмотр представлений
Давайте думать о будущем
От чего не свободна фантастика
II. Куда ж нам плыть?
Фантастику любим с детства
"Собратья по перу, издатели, читатели..."
Сто строк о фантастике
О положении в литературной фантастике.
Знакомые черты будущего.
Многие из вас спрашивают...
Кое-что о нуль-литературе
Слово писателей
Три кита
Куда ж нам плыть?
