Генка! Где еще такую найдешь?"
На пляже мы не разговаривали друг с другом, считалось, что я работаю
- сижу с блокнотом, пишу, рисую, обдумываю новые проекты. Я действитель-
но сидел с блокнотом и писал в нем, когда Вероника выходила из воды:
"Вот тебе на! Она не утонула. Ну и ну, на небе ни облачка. О-хо-хо, по-
езд пошел... Ту-ру-ру, он пошел на север... Эгеге, хочется есть...
Че-пу-ха! Съем-ка грушу..." - и рисовал животных.
И так каждый день по нескольку страниц в блокноте. Я не мог здесь ра-
ботать. Все мне мешало: весь блеск, и смех, и шум, и гам, и Ника, хотя
она и лежала молча. Но всетаки я делал вид, что работаю, и она не пося-
гала на эти часы. Может быть, она понимала, что я этими жалкими усилиями
отстаиваю свое право на одиночество. А может быть, она ничего не думала
по этому поводу, а просто ей было достаточно лежать в пяти метрах от ме-
ня на гальке и блестеть глазами. Наверное, ей было достаточно завтрака и
обеда, и послеобеденного времени, и вечера, и той ночи, что мы проводили
вместе, - всего того времени, когда мы были в достаточной близости.
Она была совершенно счастлива. Все окружающее было для нее совершенно
естественной и, казалось, единственно возможной средой, в которой она
должна была жить с детства до старости. Казалось, она никогда не ходила
в лабораторию, не пробивала свой талон в часах, что понаставили сейчас
во всех крупных учреждениях. Никогда она не ежилась от холода под моро-
сящим северным дождем, никогда не простаивала в унизительном ожидании
возле подъезда моего дома, никогда не звонила мне по ночам. Всегда она
была счастлива в любви, всегда она шествовала в очень смелом сарафане по
пальмовой аллее навстречу любимому и верному человеку.
- Привет, гагер!
- Привет, гагара!
- Хочешь меня поцеловать?
Всегда она меня спрашивала так, зная, что я тут же ее поцелую и пре-
поднесу ей магнолию и мы чуть ли не вприпрыжку отправимся на пляж.
Вдруг она сказала мне:
- Почему ты ходишь все время в этой? У тебя ведь есть и другие рубаш-
ки.
Я вздрогнул и посмотрел на нее. В ее глазах мелькнуло беспокойство,
но она уже шла напролом.
- Сколько у тебя рубашек?
- Пять, - сказал я.
- Ну вот видишь! А ты ходишь все время в одной. Может быть, пуговицы
оторваны на других? Ну, конечно! Разве у тебя были когда-нибудь рубашки
с целыми пуговицами!
- Да, нет пуговиц, - сказал я, отведя взгляд.
- Пойдем, пришью, - сказала она решительно.
Мы пришли в мою комнату, я вытащил чемодан, положил его на кровать, и
Ника, как мне показалось, с каким-то вожделением погрузилась в его со-
держимое...
Я вышел из комнаты на балкон. Все было как положено: красное солнце
садилось в синее море. Все краски были очень точные - югу чужды полуто-
на. Внизу, прямо под балконом, на площадке, наша культурница Надико про-
водила мероприятие.
- Прекрасный фруктовый танец "Яблочко!" - кричала она, легко пронося
по площадке свое полное тело.
Среди танцующих я заметил человека, который в день моего приезда на
набережной спорил с грузином Гоги по вопросу о течениях. Я с трудом уз-
нал его. Крепкий загар скрадывал дряблость его щек, велюровую шляпу он
сменил на головной убор сборщиков чая. Он совершенно естественно отпля-
сывал в естественно веселящейся толпе. Он выкидывал смешные коленца, был
очень нелеп и мил, видимо начисто забыв в этот прекрасный миг, к чему
его обязывают занимаемый пост и общая ситуация. Тут же я увидел его же-
ну. Она шла прямо под моим балконом с двумя другими женщинами.
- Вы даже не знаете, какая я впечатлительная, - лепетала она. - Когда
при мне говорят "змея", я уже падаю в обморок.
Я стоял на балконе и смотрел на Гагру, на эту узкую полоску ровной
земли, зажатую между мрачно темнеющими горами и напряженно-багровым мо-
рем. Эта длинная и узкая Гагра, Дзвели Гагра, Гагрипш и Ахали Гагра,
робко, но настырно пульсировала, уже зажглись фонари и освещались боль-
шие окна, автобусы включили фары, а звонкие голоса культработников кри-
чали по всему побережью:
- Веселый спортивный танец фокстрот!
Кто может поручиться, что море не вспучится, а горы не извергнут ог-
ня? Такое ощущение было у меня в этот момент. Тонкие руки Ники легли мне
на плечи. Она вздохнула и вымолвила:
- Боже мой, как красиво...
- Что красиво? - спросил я ровным голосом.
- Все, все, - еле слышно вымолвила она.
- Все это искусственное, - резко сказал я, и она отдернула пальцы.
- Что искусственное?
- Пальмы, например, - пробурчал я, - это искусственные пальмы.
- Не говори глупостей! - вскричала она.
- Зимой, когда уезжают все курортники, их красят особой устойчивой
краской. Неужели ты не знала? Наивное дитя!
- Дурак! - облегченно засмеялась она.
- Блажен, кто верует, - проскрипел я. - Все искусственное. И эти пар-
фюмерные запахи тоже. По ночам деревья опрыскивают из пульверизатора
специальным химраствором, а изготовляет этот раствор завод в Челябинской
области. Копоть там и вонища! Перерабатывают каменный уголь и деготь...
- Ну хватит! - сердито сказала она.
- Все эти субтропики - липа.
- А что же не липа? - спросила она.
- Дождь и мокрый снег, глина под ногами, кирзовые сапоги, товарные
поезда, пассажирские, пожалуй, тоже. Самолеты - это липа. Мой рабочий
стол - не липа и твоя лаборатория тоже. Рентген... - помолчав, добавил
я.
- Не понимаю, - потерянно прошептала она.
- Ну, как же ты не понимаешь? Вот когда строили этот дом и возили в
тачках раствор, а кран поднимал панели - это была не липа, а когда здесь
танцуют "фруктовый танец "Яблочко" - это липа.
- Какую чушь ты мелешь! - воскликнула она. - Люди сюда приезжают от-
дыхать. Это естественно...
- Правильно. Но не мешало бы им подумать и о другом на такой узкой
полоске ровной земли, - сказал я.
Но она продолжала свою мысль:
- Ведь ты же сам работаешь для того, чтобы люди могли лучше отдыхать.
- Я работаю ради самой работы, - сказал я из чистого пижонства.
И она тут же вскричала:
- Ты пижон и сноб!
Каким-то образом я возразил ей, и она что-то снова стала говорить, я
ей как-то отвечал, и долго мы спорили о чем-то таком, о чем, собственно,
и не стоило нам с ней спорить.
- Генка, что с тобой сегодня происходит? - спросила наконец она.
- Просто хочется выпить, - ответил я.
4
"Гагрипш" был битком набит, и мы с трудом нашли свободные места за
одним столом с двумя молодыми людьми - блондинами в пиджаках с узкими
лацканами. Они сетовали друг другу на то, что в Гагре "слабовато с кад-
рами, и если и есть, то все уже склеенные (взгляд на Веронику), и как ни
крути, а, видно, придется ехать в Сочи, где - один малый говорил - этого
добра навалом".
Мы сделали заказ. Официантка несколько раз подбегала, а потом все-та-
ки принесла что-то. В зал вошел Грохачев. Он шел меж столиков, такой же,
как всегда, ироничнорасслабленный, с неясной улыбкой на устах. Увидеть
его здесь было неожиданно и приятно. Грохачев такой же затворник, как я,
и работаем мы с ним в одной области, часто даже в командировки ездим
вместе.
- Эй, Грох! - я помахал ему рукой, и он, раздобыв где-то стул, подсел
к нам.
Оказывается, он оставил жену в Гудаутах и сейчас в гордом одиночестве
шпарил в своем "Москвиче" домой.
Мы заговорили о своих делах. Под коньяк это шло хорошо, и мы забыли
обо всем. Иногда я видел, как Вера танцует то с одним блондинчиком, то с
другим. Они повеселели, им, видно, казалось, что дела у них пошли на
лад. Потом они ушли в туалет, и после этого похода Вера танцевала уже
только с одним блондином, а другой совершал бесплодные атаки в дальний
конец зала.
Потом мы все впятером вышли на шоссе и стали ловить такси. Блондину
ужасно везло. Он поймал "Москвич" и уселся в него с Вероникой и со своим
приятелем, таким же, как он блондином. А "Москвич", как известно, берет
только троих. Я смотрел в ту сторону, где скрылись стопсигналы такси, и
слушал Гроха. Он рассказывал о своей давней тяжбе с одним управлением,
которое осуществляло его проект. Минут через пятнадцать он опомнился.
- Слушай, у меня же машина в сотне метров отсюда. Зачем ты отпустил
Нику с этими подонками?
- Что ты, не знаешь Нику? - сказал я. - Она уже давно с ними распра-
вилась и ложится спать.
Мы нашли его машину, сели в нее и поехали. Грох спросил:
- Вы с ней расписались наконец?
- Пока нет.
- Чего ты тянешь? Поверь, это не так уж страшно.
- Сколько километров отсюда до Гудаут? - спросил я.
Он посмеялся, и снова мы перешли на профессиональные темы. Странно,
несколько лет назад мы могли болтать много часов подряд о чем угодно, а
вот теперь, куда ни гни - все равно возвращаешься к работе.
Грох довез меня до дома. Я вылез из машины и сразу заметил Нику. Она
сидела на скамейке и ждала меня. Я обернулся. Машина еще не отъехала.
- Грох, ты во сколько завтра едешь?
- Примерно в полдень.
- Твоя стоянка возле гостиницы? Может быть, я поеду с тобой.
- Ну что ж! - сказал Грох.
Он уехал, а я подошел к Нике. Она, смеясь, стала рассказывать о маль-
чиках, как они ее "кадрили", как это было смешно. Обнявшись, мы пошли к
дому, который белел в темноте в конце кипарисовой аллеи. Я не сказал Ни-
ке, что завтра уеду из этого рая, где наша любовь может расцвесть и ок-
репнуть, где люди меняют тяжелые шляпы на головные уборы сборщиков чая.
А уеду я не потому, что не люблю ее, а может быть потому, что Грох катит
домой и будет в своей норе раньше меня на неделю, если я останусь в этом
раю.
5
Утром я уложил чемодан и благополучно проскользнул мимо столовой. Ос-
тавил у дежурной записку для Ники и вышел на шоссе. Автобусом я доехал
до парка и пошел завтракать в чебуречную. Я знал, что там подают крепкий
восточный кофе, и решил сразу, с утра, накачаться кофе вместо всех этих
кефирчиков и ацидофилинов, чем потчуют в доме отдыха.
Чебуречная была под открытым небом, вернее, под кроной огромного де-
рева. С удовольствием я глотал обжигающую черную влагу, чувствуя, как
проясняется мой заспанный мозг. Чемодан стоял рядом, и никто в мире не
знал, где я нахожусь в этот момент. За соседним столиком ел человек в
шляпе сборщика чая. Жир стекал у него по подбородку, он наслаждался, по-
пивая светлое вино, в котором отражалось солнце. Может быть, он наслаж-
дался тем же, что и я.
Вдруг он отложил чебурек и позвал:
- Чибисов! Василий!
Смущенно улыбаясь и переминаясь с ноги на ногу, к нему подошел стри-
женный "под бокс" парень в голубой "бобочке", в коричневых широких шта-
нах.
- Курортный привет, товарищ Уваров!
- Садись. Давно приехал? - торопливо спросил Уваров, снял и спрятал
за спину свою белую шляпу.
- Вчера прилетел.
- Ну, как там у нас? Пустили третий цех?
- Нет еще.
- Почему?
- Техника безопасности резину тянет.
- Безобразие! Вечно суют палки в колеса.
Они заговорили о строительстве. Уваров говорил резко, возмущенно, а
Чибисов отвечал обстоятельно и с виноватой улыбочкой.
- Дайте еще один стакан, - сердито сказал Уваров официантке.
Она принесла стакан, и он налил в него "цинандали".
- Пей, Василий!
- За поправку, значит, - с ухмылкой сказал Чибисов и поднял стакан
двумя пальцами.
- Ну как тебе тут? - спросил Уваров.
Чибисов залпом выпил "цинандали".
- Хорошо, да только непривычно.
Уваров встал.
- Ну, ладно! Тебе когда на работу выходить?
- Сами знаете, Сергей Сергеич.
- Вот именно - знаю, смотри, ты не забудь. Ну ладно, пока. Пользуйся
правом на отдых.
Он ушел. Чибисов сидел за столиком, вертел в пальцах пустой стакан и
неуверенным взглядом обводил горящий на солнце морской горизонт. У парня
было красное, обожженное ветром лицо, шея такого же цвета и кисти рук, а
дальше руки были белые и, словно склероз, на предплечье синела татуиров-
