внеурочный, а именно в три утра, телефонный звонок. На проводе
был Аркадий Грубианов. Ну это по старинке говоря, "на проводе",
в ночной действительности перепуганной Палмер послышалось
что-то космически гулкое, судьбоносное в этом звонке извечного
московского гуляки, "ходока" и "алкаша". "Привет, старуха, -
сказал он по правилам московского жаргона, который еще так
недавно восхищал пионерку гуманитарной помощи, а сейчас вызвал
лишь легкую тошноту. - Надеюсь, еще не забыла "те ночи, полные
огня"? Звоню тебе из вашей столицы. Нет, не из нашей, а из
вашей, из вашего-не-нашего Вашингтона-не-Нашингтона,
всасываешь? Бессонница, старух, Гомер, тугие паруса, вот,
список кораблей, ну прочел, в общем, до середины и подумал:
дай-ка позвоню Кимке Палмер, все-таки хорошо, когда своя чувиха
есть за океаном, верно? Да нет, не эмигрировал, чего мне
эмигрировать, когда и дома хорошо. Бизнес, конечно, да только
не коммерческий, а государственный. Аршином-то нас, мамаша,
общей палкой-то не измеришь, только я тут с правительственным
визитом".
Из дальнейшей, то ленивой с прихлебом, то скороговорчатой
с захлебом, болтовни забубенного Грубианова Палмер поняла, что
он недавно стал членом правительства, а именно министром
культурных коммуникаций - не путать с министерством культуры -
Российской Федерации, и вот сейчас прибыл в Вашингтон во главе
делегации. "Переговоры ведем, старух, по пять, по пятнадцать
переговоров ежедневно, всего пять тысяч переговоров! Десять
тысяч соглашений подписываем! Курьеры летят туда-сюда, тридцать
тысяч курьеров! Факсы, модемы, все дымится! У меня и у самого
уже дымится, потому и тебе звоню! Приезжай в "Риц-Карлтон",
спросишь министра Грубианова!"
Иначе, как дурацкой шуткой, не могла Палмер полагать
ночные излияния московского шута с амплуа "герой-любовник". Он
и сейчас был почти piastered, когда молол своим могучим, но не
очень послушным языком какой-то вздор о правительственном
оздоровительном центре, где он плавает ежедневно с самим
Рублискаускасом и прыгает с трамплина в воду вслед за самим
Пельмешко, плашмя, пузом, фонтан из жопы, и где как раз было
предложено ему, брызги шампанского, министерское кресло.
Палмер не до конца понимала специфику революционных
ситуаций, и потому ей трудно было представить, что министром
может стать какой-то основательно бесноватый актер актерыч,
больше того, что даже и министерство для него могут сшить прямо
на краю плавательного бассейна. "Хочешь, машину за тобой
пришлю? С телохранителями! Пять телохранителей! Десять!"
"Послушай, Эркэйди, я совсем не в позиции идти в тебя три
часа эй эм", - наконец сформулировала Палмер.
"Ну вот, опять по-чухонски заговорила", - огорченно
вздохнул министр, а потом совсем ее ошарашил, сказав, что в
таком случае Магомет сам придет к горе, в том смысле, что
вечером он будет в десяти милях от ее "с-понтом-Страсберга", а
именно в Корбут-плэйс, ну да, у тех самых Корбутов, которые
дают ужин в его честь, и он ее приглашает как министр. Приезжай
без балды, этот Стенли Корбут - совсем нормальный малый, совсем
свой в дупель чувак, торчит на Рашен Арт, Птица-Гамаюн
замаячила его до пупа!
Корбут-плэйс! Хоть и расположено было это поместье в
десяти милях от Страсберга, местные жители могли увидеть его
крыши только с видовой площадки на Голубом Хребте, в тридцати
милях отсюда. Все подЦезды к лесистой территории, размером не
уступающей карликовым государствам Европы, вроде Андорры или
Лихтенштейна, были перекрыты шлагбаумами. Для местной девушки
приглашение в замок королей мясо-молочного бизнеса было
равносильно какому-то опро-ивонно-ванному воплощению мечты.
Палмер была уже не совсем местной, но тем не менее поехала.
Почему-то захотелось снова увидеть полные красные губы Аркашки
Грубианова. Что касается робости перед мясо-молочной
аристократией, то Палмер, вращаясь чуть ли не год среди
богемной или, как тогда говорили, "халявной" шпаны, уловила
одну кардинальную установку "а мы кладем", то есть "нет
проблем", в непрямом переводе на английский.
Ничего не сказав своему сержанту, она отправилась в своей
"Тойоте". Может быть, Аркашка и все наврал, но почему не
рискнуть? У первого шлагбаума дежурили сильные ребята из
корбутовской гвардии. Узнав, что она приглашена министром
Грубиановым, они почтительно козырнули и теми же увесистыми
ладошками указали направление. Сразу же за чекпойнтом лес
переходил в парк. За аллеями стройных дерев видны были
обкатанные идеальной стрижкой зеленые холмы, античные
скульптуры и садовые, на версальский манер, террасы,
спускающиеся к пруду с фонтаном. Стекла шато отражали
шенандоаский закат во всем его великолепии и даже превосходили
это природное явление, поскольку добавляли к нему архитектурную
симметрию. "Эти закаты меня всю жизнь сбивали с толку",-
подумала Палмер, входя в замок. Только уже переступив порог,
она сообразила, что дверь ей открыл лакей в чулках и перчатках.
В обеденном зале с дубовой резьбой, которой бы хватило на
эскадру фрегатов, сидело общество, персон не менее двух дюжин.
Обнаженные плечи дам как бы раздвигали и без того обильные
масштабы сервировки. Палмер опустила древнерусскую шаль: плечи
были не худшими частями ее хозяйства. "Я спал с этими плечами,
я с ними жил", - вспомнил министр Грубианов. Он являл собой
воплощение этикета. Вместо вечно разодранного свитера с
закатанными рукавами на нем был полный комплект "черного
галстука", взятый на прокат через отдел сервиса отеля. С
благосклонной улыбкой он указал Палмер на свободное место, пару
кувертов от себя, одесную. Еще более церемонной особой
предстала с лиловатыми павлиньими окологлазиями девица
Ветушитникова, известная в соответствующих кругах Российской
Федерации как Птица-Гамаюн, ныне заведующая сектором юношеского
обмена. Издалека она лишь губками еле-еле шевельнула, посылая
Палмер воздушный поцелуй.
"Воображаю, что будет, когда они напьются", - подумала
адресат поцелуя.
За столом шел оживленный разговор, ну, разумеется, о
России. "Леонид был настоящим лидером, господа, а вот его дочь
Брежнев - это воплощение женственности. Совершенно согласен, я
знал и того, и другую. Леонид был tougn, но Брежнев оказалась
сущим очарованием!" Площадку постепенно захватывала старуха с
подсиненными седыми кудрями, известный тип полуочумевших
богатых энтузиасток, у которых каждый год новая "феня": то
Винни Манделе премию дают за "нравственный героизм", то
каких-то обожравшихся поэтов везут на собственном самолете в
Португалию, то "диснейленд" открывают для уличных гангстеров,
чтобы отвлечь их от "крака" и пистолетов. В данный период
старуха занималась долларовыми вливаниями в Министерство
культурных коммуникаций Российской Федерации, МККРФ, и поэтому
все ее слушали со вниманием. Звали эту даму, естественно,
Джейн, она рассказывала: "КолОссал импрешнз, фолкс,
неизгладимые! Возле Москвы мы посетили дом великого русского
поэта на букву "П", сейчас вспомню, ах да, дом Потемкина!"
Министр и члены делегаций почтительно кивали нижними
частями голов. Им никто не переводил, и они, конечно, ни фига
не понимали. При слове "Потемкин" кто-то неуместно хохотнул.
"Поэт Потемкин?" - переспросила Палмер. С этим именем у нее еще
со времен ранних штудий в университете Вандербилт связывалось
что-то не совсем поэтическое, что-то из области тайной войны,
штурма Турции: жезл с бриллиантовой шишковиной, стеклянный
глаз, яхта Онассиса, нет, это уже из другой оперы.
"Не просто поэт, а великий поэт, - сурово насупилась
Джейн, сама как бы слегка из потемкинской эпохи с ее
голубоватой волнистой укладкой. - Он жил в маленьком городе
Переделкино". Неожиданно название "маленького города" было
произнесено почти по-русски.
"Пастернак!" - тогда воскликнула Палмер, и Аркадий
Грубианов гулко захохотал, чуть не сорвался.
"Где? - быстро оглянувшись, спросила миллиардерша, потом
озарилась. - Ну, конечно, я немного перепутала, доктор
Пастернак!"
Палмер начала разрезать что-то поданное на фарфоровой
тарелке, похожее на тихоокеанский атолл; она трепетала.
"Сын великого доктора Пастернака показывал нам его дом, -
продолжала Джейн. - Бедный, бедный, как он жил! Послушайте,
сказала я сыну, пожалуйста, не возражали бы я вас снимала за
столом вашего отца? О, бой, воспалился возмущением! Он кричал и
махал руками, отвергая мое скромное предложение! Я никогда не
думала, что между отцом и сыном были такие напряженные
отношения!"
"О, бой! - воскликнула тут в тон золушка этого вечера,
которую никто не знал, кроме нескольких русских. - Да ведь ваше
предложение, дорогая миссис Катерпиллер, позвучало для этого
человека святотатством!"
"Святотатством?!" - восхитительная старуха гордо
подбоченилась на фоне резного дуба, словно адмирал Нельсон. Тут
уж Аркаха расхохотался: несмотря на министерский титул. Кто-то
ему, очевидно, что-то перевел из женского диалога, и он заорал
через стол благотворительнице российских культурных
коммуникаций: "Ну, Джейн, ты даешь! Да ведь это все равно что в
туринском соборе попросить плащаницу примерить! Пастернак-то у
нас там святой, дом-то его ведь храм же! Эй, кто-нибудь,
переведите ей что-нибудь!"
Никто, конечно, ничего не перевел, но все начали смеяться,
глядя на российского министра, который, казалось, от полноты
чувств может разнести тесный фрак. Напился, однако, первым, не
министр, а хозяин, Стенли Корбут, стройный ветеран бизнеса,
вечно нацеленный на гольф, секс и шампанское. Последнее,
очевидно, не полностью уходило в глубины его организма, а
частично оседало в индюшачьей сумке под подбородком, что делало
его ходячим символом небрежного и наплевательского капитализма,
как бы даже уже потерявшего интерес к прибылям. "Танцы! -
возопил он. - Начинаем вальсы!" - и, схватив под микитки девицу
Ветушитникову, закружился с ней по направлению к спальне.
Впрочем, и почетный гость не заставил долго ждать. С не
меньшей непринужденностью он сунул в нагрудный карман пару
сигар с сигарного столика, в брючный глубокий кулуар бутылку
"Гленморанджи" с коктейльной стойки и решительно повел подругу
Палмер к выходу. Принцип взаимности. Русские не сдаются, они
становятся союзниками! Все наши вещие птицы, Алконосты, Сирены,
Гамаюны, настоящие, не бляди, парят в пространстве, но самая
главная Фениксом встает из красного пепла, мужает с двумя
башками, требует двойного рациона! Мы еще увидим небо в
алмазах! Человек - блоха! Велика Российская Федерация, но
отступать некуда!
Когда он угомонился и задрых на раздвинутой спальной софе,
Палмер вышла под лунную благодать и присела на чугунный
стульчик весом в пуд, лучшую часть бабушкиного наследства. Тут
же лужайку пересекла человеческая тень, это выдвинулся на
передовую позицию сержант Айзексон с полным набедренным
набором: палка, пистоль, ходилка-говорилка, наручники. "Значит,
это вот и есть один из твоих русских?" - сказал он с
достаточным выражением. Палмер задумчиво покивала головою:
"Знаешь эти русские нынче, какие-то не очень русские. Тот, что
спит там сейчас, министр, он меньше русский, чем я англичанка,
или ты - швед. Время художественной литературы, увы, прошло". -
"Я его пристрелю еще до восхода солнца", - предположил сержант.
