лгать Хелен.
Девушка, идущая рядом со мной, очаровала меня тем, что казалась
находящейся вне возрастов, чуть ли не вне времени; она была красива
какой-то мифологической красотой. С той же ленивой грацией она могла
проходить в XVI веке по итальянской пицце или в двадцатые годы, выходя
из отеля "Пласа", ловить на себе оценивающий взгляд Скотта Фицджеральда.
Конечно, это было абсурдное чувство, но оно не исчезло даже после того,
как я разглядел ее ноги и все ее тело. Ее грация и невозмутимость ничуть
не напоминали обычное поведение студенток английского отделения.
Конечно, сейчас я свожу к одному моменту впечатления шести месяцев,
но по-моему это мнение сложилось у меня уже в тот первый раз, когда мы с
ней шли из кампуса в ресторан. Она шла рядом со мной с видом
бесконечного послушания - ироничная пассивность, свойственная тем, кого
красота запечатывает, как принцессу в башне.
Я повел ее в ресторан, чересчур дорогой для меня. Но я не мог
пригласить ее в худшее место. И я уже знал, кого я хочу привезти к
Дэвиду в Стилл-Бэлли.
Ее звали Альма Моубли, и родилась она в Новом Орлеане. Скорее по ее
манерам, чем из ее слов, я заключил, что ее родители богаты; отец
занимался живописью, и она почти все детство провела в Европе. О
родителях она говорила в прошедшем времени, и я подумал, что они недавно
умерли. Для нее были характерны такая неопределенность и отвлеченность
от всего, кроме себя.
Как и Хелен, она училась на Среднем Западе, окончила Чикагский
университет - было невозможно представить Альму в шумном, грубом Чикаго,
- и поступила в Беркли. Я понял, что в научной жизни она не завсегдатаи,
как Хелен, а новичок, но училась она хорошо благодаря таланту и своей
сообразительности. В Калифорнию она приехала из-за здешнего климата.
Я снова, в который уже раз, подивился несоответствию ее облика и
образа жизни. Конечно, я не сомневался, что она успешно напишет свою
работу (о Вирджинии Вулф) и получит хорошее место в одном из маленьких
колледжей побережья. Но вдруг, внезапно и шокирующе, она предстала
передо мной в другом обличье - сторивиллской проститутки начала века, с
завитыми волосами, обнаженной, с бесстыдно расставленными ногами.
Видение было необычайно ярким, и я отнес это к тому, что мне хочется ее.
Она говорила о книгах - не как специалист, вроде Хелен, а просто как
любительница чтения, - а мне хотелось схватить ее, растормошить, чтобы
ее спокойствие исчезло и она обратила бы на меня внимание.
- У вас есть друг? - спросил я.
Она покачала головой.
- Так значит вы никого не любите?
Нет, - она улыбнулась. - В Чикаго у меня был мужчина, но с ним все
кончено.
"- Один из ваших профессоров?
- Один из моих профессоров, - новая улыбка.
- Он был женат? Вы любили его?
Она на миг посерьезнела.
- Нет. И не спрашивайте меня об этом. Он не был женат, и я его не
любила.
Она явно лгала, но это не отвратило меня, это лишь подтвердило, как
легко она воспринимает свою жизнь, и это мне хотелось в ней изменить.
- Вы любили его. Иначе зачем вам было покидать Чикаго?
- Тогда с ним уже все было кончено. Алан сделал глупость. Он бил сам
виноват.
- Алан?
- Алан Маккени. Он был очень добр.
- Добр и глуп.
- Вам так важно об этом знать? - спросила она с характерной для нее
тонкой, почти незаметной, иронией, лишающей вопрос всякого значения.
- Нет. Просто интересно.
- Ладно, - ее глаза, полные того же внутреннего света, встретились с
моими. - Тут не о чем особенно рассказывать. Ему не повезло. У нас была
компания. Трое мужчин и я. Я ему нравилась, но он был очень застенчив.
Похоже, у него не было опыта с женщинами, - опять едва заметное
колебание в голосе. - Несколько раз он приглашал меня в бар. Думаю, он
впервые делал это со студенткой и поэтому нервничал. Не хотел, чтобы нас
видели вместе. Наконец я поняла, что он значит для меня меньше, чем я
для него. Знаю, что вы хотите спросить.
Да, я спала с ним. Мне не очень понравилось. Он был недостаточно..,
мужественен, что ли. Мне пришло в голову, что ему лучше сойтись с
мальчиком, но он никогда бы на это не осмелился.
- И как долго это у вас продолжалось?
- Год, - она закончила есть и накрыла тарелку салфеткой. - Не
понимаю, зачем мы об этом говорим.
- А что вы любите?
Она сделала серьезное лицо.
- Дайте подумать. Так. Лето. Кино. Английские романы. Встать в шесть
утра и глядеть в окно - как там чисто и пустынно. Чай с лимоном. Что
еще? Париж и Ниццу. Очень люблю Ниццу. Когда я была маленькой, мы
провели там три или четыре лета.
- Непохоже, что вы рождены для научной карьеры, - заметил я.
Создавалось впечатление, что она сказала мне все - и ничего.
- Непохоже, - она улыбнулась. - Наверное, я рождена для Великой
Любви.
Принцесса опять заперлась в своей башне.
- Сходим в кино завтра вечером? - предложил я, и она согласилась.
На следующий день я предложил Рексу Лесли поменяться столами. С его
места был виден холл.
В кинотеатре шла "Великая иллюзия" Бенуара, которую Альма не видела.
Когда мы сели, я испытал прилив страха и понял, что боюсь встретить
Хелен Кайон. Но она не любила такие места; к тому же в это время она еще
сидела в библиотеке. Я почувствовал угрызение совести, что сам не сижу
там, готовясь к лекции.
- Какое хорошее кино, - сказала она. - Я чувствовала себя так, будто
сама там нахожусь.
- Тогда вы чувствуете фильмы очень глубоко.
- Конечно, - она удивленно взглянула на меня.
- А литературу?
- Конечно. Ну.., не знаю. Она мне нравится.
Бородатый парень рядом с нами сказал:
- Веннер наивен, как и его журнал. Я купил его только тогда, когда
увидел на обложке Джерри Брауна.
- Веннер и есть Джерри Браун, - усмехнулся его ДРУГ.
- Беркли, - сказал я.
- А кто такой Веннер?
- Как, вы не знаете? Это студент Беркли, основавший "Роллинг стоун".
- Это журнал?
- С вами не соскучишься. Неужели вы никогда о нем не слышали?
- Я не читаю журналов. А про что он? Его назвали по имени какой-то
группы?
Я кивнул. Хоть это она знает.
- Какая музыка вам нравится?
- Я мало интересуюсь музыкой.
Я спросил, знает ли она несколько музыкальных имен последнего
времени, и выяснилось, что ей знакома только Барбара Стрейзанд.
Наконец она не выдержала.
- Остановитесь или я буду на все отвечать "да".
- Слушайте, неужели вы живете в этой стране?
- А давайте я у вас спрошу. Вы слышали про Энтони Пауэлла, или Джина
Риса, или Элизабет Джейн Говалд, или Пола Скотта, или Маргарет Дребба,
или...
- Это английские писатели, и я обо всех них слышал, - прервал я. - Но
я вас понял. Вы хотите сказать, что вам это просто не интересно.
- Именно.
- Вы и газет не читаете?
- Нет. И телевизор не смотрю, - она улыбнулась. - Что, за это меня
можно расстрелять?
- Просто интересно. А друзья у вас есть?
- Друзья? Но вы мой друг, - над всем разговором витала ее обычная
спокойная ирония. На миг я даже усомнился в ее нормальности: то, как она
игнорировала всю поп-культуру, доказывало ее полное равнодушие к мнению
людей о ней.
- Но у вас же есть и другие друзья?
- Есть.
- На английском отделении? - Это было маловероятным. Вряд ли кто-либо
из моих коллег смог бы дружить с девушкой, которая не читает газет и
явно не интересуется мнением собеседника.
- Нет. Я тут мало кого знаю. Только нескольких людей, интересующихся
оккультизмом.
- Оккультизмом?
Это что, спиритизм? Вертящиеся столики? Мадам Блаватская?
- Нет. Это более серьезно. Они принадлежат к ордену.
Я был поражен. Мне сразу представились шабаши, черные мессы,
калифорнийский сатанизм в его наихудшей форме.
Она прочитала это на моем лице.
- Да нет. Я сама этим не занимаюсь. Просто их знаю.
- И что это за орден?
- Х.Х.Х.
- Но... Это же не тот Х.Х.Х.? Ксала...
- Ксала Ксалиор Кслати.
Я почувствовал настоящий страх, глядя в ее невозмутимое лицо. Х.Х.Х,
были не просто сектой, каких много; они пугали своей жестокостью и
таинственностью. У них была какая-то связь с "семьей" Мэнсона, и после
известных событий они были вынуждены перебраться куда-то, кажется, в
Мексику. Неужели они еще в Калифорнии? Из того, что я о них читал, можно
было заключить, что Альме лучше бы водиться с бандитами из мафии - те
хотя бы действуют мотивированно.
- И эти люди - ваши друзья?
- Вроде того.
Я покачал головой, все еще не в силах поверить.
- Не беспокойтесь об этом. Вы их никогда не увидите.
Это могла быть ложь - еще одна ложь, поскольку, я думаю, она всегда
лгала мне. Но весь ее вид доказывал, что она говорит правду. Она
поднесла к губам чашку, успокаивающе улыбаясь мне, а я видел ее, стоящую
перед жертвенником с чем-то окровавленным в руках...
- Вы беспокоитесь. Я туда не вхожу. Я только знаю людей оттуда.
- Вы бывали на их встречах?
- Этого я не могу сказать. Это другая часть моей жизни. Но вас она не
касается.
- Пойдемте отсюда, - сказал я.
Думал ли я тогда, что она может дать мне материал для романа?
Пожалуй, нет. Я подумал, что она напускает на себя таинственность, но
все равно был поражен. Х.Х.Х, и Вирджиния Вулф, да еще "Великая
иллюзия". Что во всем этом общего?
Потом она пригласила меня к себе. Она жила недалеко от кафе. Как
только мы свернули с шумной улицы в более темный переулок, она почему-то
заговорила о своей жизни в Чикаго. На этот раз я ее ни о чем не
спрашивал; мне показалось, что после того, как она "созналась" мне в
связи с Х.Х.Х., она почувствовала себя свободнее. Стояло обычное для
Беркли теплое лето, хотя вечер был довольно прохладным. Присутствие
рядом со мной очаровательной женщины заставляло меня острее чувствовать
окружающее, радоваться жизни больше, чем за несколько предыдущих
месяцев. Я словно пробудился от спячки.
- Первый этаж, - сказала она, когда мы вошли в подъезд.
Я оглянулся на нее, идущую сзади в тусклом свете фонаря. Где-то
близко залаяла собака. Мне показалось, что глаза Альмы светятся в
темноте, как у кошки.
- Ну что, вы будете осторожничать, как в вашем романе, или все же
войдете? - окликнула она меня.
Я непроизвольно отметил факт, что она читала мой роман, и вошел в
дверь. Я не гадал, на что похожа ее квартира, но подозревал, что у нее
нет ничего общего с неряшливым жилищем Хелен Кайон. Альма жила одна, как
я и предполагал. В большой комнате, куда она ввела меня, все было
подчинено единому вкусу, и это, пожалуй, была одна из самых роскошных
жилых комнат, какие я видел. Пол покрывал толстый бухарский ковер; перед
громадным камином стояли столики, которые я определил как работу
Чиппендейла. Под окном стоял массивный стол с лампой под шелковым
абажуром; кругом теснились низенькие кушетки и стулья эпохи Регентства.
Ее родители явно были богаты.
- Вы не простая студентка, - заметил я.
- Я предпочитаю жить с этими вещами, а не хранить их в кладовой. Еще
кофе?
Я кивнул. Теперь ее поведение приобрело для меня новый смысл. Можно
понять, почему она так отличается от массы окружающих ее людей - она
выросла в атмосфере богемной роскоши, которую большинство из них не
могут даже вообразить. А так пассивна она потому, что ей никогда не
приходилось самой принимать решения. Я представлял ее детство с нянями и
гувернантками, частную школу в Швейцарии, прогулки на яхте. Такой образ
жизни настолько не соответствовал нашему времени, что мне стало понятно,
почему она показалась мне несовременной.
Когда она принесла кофе, я спросил:
- Не хотите отправиться со мной в Стилл-Вэлли на недельку?
