внезапно ощутил жуткую усталость, и на него разом навалились видения: и
Фенни; Бэйт, и Элмер Скэйлс с его овцами, и смерть Джона (он сиганул).
Рики заметил это.
- Да-да, приходите завтра, - сказал он, глядя на ее привлекательное
лицо (более чем привлекательное); он знал, что в этот момент Сирсу
меньше всего хочется вспоминать Еву Галли. Миссис Куэст с ужасом
смотрела на него, и он велел ей записывать всех, кто будет звонить -
просто чтобы что-то сказать.
- Я слышала, умер ваш хороший друг, - сказала девушка Рики. -
Извините, что я пришла так не вовремя.
Он еще раз поглядел на ее лисьи черты, прежде чем повернуться к
двери, - Сирс с белым лицом застегивал пальто, - и вдруг ему пришло в
голову, что Сирс прав, что эта девушка тоже часть головоломки, в которой
нет ничего случайного...
- Может, это даже не Джон, - сказал Сирс в машине. - Хардести такой
болван, что не удивлюсь, если он просто поверил Омару Норрису, - тут он
умолк: они оба знали, что это не так. - Черт, как холодно.
- Холодно, - согласился Рики, и вдруг у него вырвалось: - Хотя бы
Милли не будет голодать.
После этого они замолчали окончательно, словно смирившись с тем, что
Джон Джеффри действительно прыгнул с моста и утонул в замерзающей реке.
Когда они взяли Хардести и приехали с ним в тюремную камеру, где
лежал труп до прибытия машины из морга, они увидели, что Омар Норрис не
ошибся. Это был Джон.
Его редкие волосы прилипли к черепу, губы посинели - - он был точно
таким, как во сне Рики.
- О, Господи, - прошептал Рики.
Уолт Хардести ухмыльнулся и сказал:
- Нам нужно не это имя, мистер адвокат.
Он вручил им большой конверт, где они рассчитывали найти хоть
какие-то объяснения гибели Джона. Но предметы, извлеченные из его
карманов, ничего не говорили. Расческа, запонки, шариковая ручка, монеты
- Сирс разложил все это на переднем сиденье старого "бьюика" Рики.
- На записку надеяться было глупо, - сказал он, откидываясь на спинку
сиденья. - Черт, чувствуешь себя каким-то загнанным зверем. Хочешь
оставить что-то себе или отдадим все Милли?
- Может, Льюис захочет взять запонки.
- Льюис. Нужно сказать ему. Может быть, вернемся в офис?
Они сидели в машине Рики. Сирс достал из дипломата длинную сигару,
отрезал кончик и без обычного ритуала оглядывания и обнюхивания сунул в
рот. Рики безропотно приоткрыл свое окошко: он знал, что Сирсу сейчас
нужно покурить, но не выносил запаха дыма.
- Господи, Рики! Джон мертв, а мы с тобой говорим о запонках.
Рики завел машину.
- Поедем на Мелроз-авеню и чего-нибудь выпьем.
Сирс сунул всю патетическую коллекцию обратно в конверт и запихнул в
карман пальто.
- Езжай осторожнее. Видишь, опять снег.
Рики включил фары, зная, что Сирс скажет и об этом.
Действительно, в воздухе кружили редкие снежинки. Серое небо, висящее
над городом все последние дни, уже почти почернело.
- Последний раз такое было...
- Когда я вернулся из Европы. В сорок седьмом году.
Ужасная была зима.
- И еще в двадцатых.
- Да, в двадцать шестом. Снег чуть ли не закрывал дома.
- Многие умерли. Моя соседка умерла в этом снегу.
- Кто это?
- Ее звали Виола Фредериксон. Застряла в машине и замерзла. Они жили
в доме Джона.
Сирс опять тяжело вздохнул, пока машина проезжала мимо отеля. На фоне
его темных окон парили белые хлопья снега.
- Рики, у тебя окно открыто. Ты что, хочешь нас заморозить? - он
поднял руки, чтобы поднять воротник, и тут заметил торчащую в пальцах
сигару. - О, извини. Привычка.
Он открыл собственное окошко и выбросил туда потухшую сигару.
Рики думал о теле Джона, лежащем в холодной камере; о его синей коже
и прилипших ко лбу волосах, о том, как сказать об этом Льюису.
- Не понимаю, почему до сих пор нет вестей от племянника Эдварда, -
сказал Сирс.
Снег прекратился, и улица перед ними сразу приобрела какой-то
странный вид. Она будто светилась - не желтоватым светом электрического
освещения, а белым призрачным мерцанием, выхватывающим из темноты то
ограду, то кусок стены, то нагие скелеты кустов. Этот бледный мертвенный
оттенок напомнил Рики лицо Джона Джеффри.
Небо с проносящимися по нему облаками было совсем черным.
- Но что случилось, как ты думаешь? - спросил Сирс.
Рики свернул на Мелроз-авеню.
- Не хочешь сначала заехать к себе домой?
- Нет. У тебя есть какие-нибудь догадки?
- Я не знаю даже, что случилось с овцами Скэйлса.
Они уже подъехали к дому Рики. Сирс явно выказывал раздражение, он
ворчал, как медведь, и продолжать расспросы было явно бесполезно. Но
Рики задал последний:
- А что с этой девушкой?
- А что с ней?
Рики достал ключ.
- Если ты думаешь, что нам нужна секретарша...
Тут Стелла открыла дверь сама:
- Я так рада, что вы здесь. Я боялась, что вы отправитесь в контору и
будете делать вид, что ничего не случилось. Сирс, пожалуйста, закрой
дверь, мы не можем обогревать всю улицу. Входите! - Они втиснулись в
дверь медленно, как усталые лошади, и сняли пальто. - У вас ужасный вид.
Значит, это действительно был Джон?
- Это был он, - сказал Рики. - Я не могу сейчас ничего больше
сказать. Похоже, что он прыгнул с моста.
- О, Боже! Бедный Клуб Чепухи.
- Аминь, - сказал Сирс.
За ленчем Стелла сообщила, что собрала кое-что для Милли.
- Может, она захочет перекусить.
- Милли? - переспросил Рики.
- Милли Шиэн, неужели непонятно? Я поехала к ней и привезла сюда.
Бедняжка совершенно разбита, так что я уложила ее в постель. Утром она
проснулась и стала искать Джона, а потом приехал этот ужасный Уолт
Хардести.
- Понятно.
- Ему понятно! Если бы вы с Сирсом не были так заняты собой, вы бы
тоже вспомнили о ней.
Сирс вскинул голову:
- Мили не пропадет. Ей остались дом Джона и слишком много денег.
- Слишком?
Тогда отнеси ей поднос и объясни, какое счастье ей привалило!
Думаешь, ее обрадует, что Джон Джеффри оставил ей пару тысяч долларов?
- Больше, - уточнил Рики. - Он завещал ей почти все, что имел.
- Что ж, так и должно быть, - отрезала Стелла и удалилась на кухню.
- Ты всегда понимаешь, о чем она говорит? - спросил Сирс.
- Не всегда. Наверно, есть какой-то словарь, но она его от меня
скрывает. Ну что, позвоним Льюису?
- Давай телефон.
Льюис Бенедикт
Глава 5
Льюис был не голоден и перекусил сэндвичами с копченой колбасой и
чеддером, который старый Отто Грубе делал на своей маленькой сыроварне в
двух милях от Афтона. Чувствуя беспокойство после утренних событий,
Льюис находил покой, думая о старом Отто. Отто Грубе был немного похож
на Сирса Джеймса, но более заматерелый, с красным лицом и широченными
плечами. Он так прокомментировал в свое время смерть его жены: "Ты имел
в Испании небольшое огорчение, Льюис?
Мне сказали в городе. Такая шалость. При всей бестактности этого
заявления, оно тронуло Льюиса до глубины души, Отто с его белой кожей -
он по десять часов в день проводил на сыроварне - наверняка не боялся
никаких духов. Пережевывая бутерброды, Льюис думал, что надо бы ему
навестить Отто: они давно собирались поохотиться на енота. Немецкое
твердолобие Отто может пойти ему на пользу.
Но сейчас шел снег, и собаки старика глухо лаяли в своих закутках, а
сам он ругался по-немецки, проклиная раннюю зиму.
"Шалость". Да, была жалость, и была загадка. Как и в том, что
случилось с Эдвардом.
Он встал и отнес тарелки в раковину. Потом посмотрел на часы и
зевнул. Полдвенадцатого, остаток дня нависал над ним, как Альпы. Сегодня
ему не хотелось проводить вечер с какой-нибудь дурочкой; не хотелось
даже наслаждения, которое доставляла ему Кристина Берне.
Льюис Бенедикт делал то, что казалось невозможным в таком городке,
как Милберн: с самого начала после возвращения из Испании он вел тайную
жизнь, которая так и осталась тайной. Он ухаживал за старшеклассницами,
молоденькими учительницами, продавщицами из отдела косметики - за всеми
девушками, достаточно милыми его эстетическому взгляду. Он использовал
для этого свою привлекательную внешность, европейский шарм и деньги и
утвердился в городской мифологии как комический персонаж - пожилой
плейбой. Льюис возил своих фавориток в лучшие рестораны не ближе сорока
миль от города, где заказывал самые дорогие блюда и вина. Спал он с
немногими из них, с теми, кто сам проявлял инициативу. Супружеская пара,
например, Уолтер и Кристина Берне, заезжая в "Старую мельницу" возле
Керквуда или в "Кристо" между Белденом и Харперсвиллом, могли увидеть
там седую голову Льюиса рядом с очередным хорошеньким личиком. В таких
случаях Уолтер говорил: "Посмотри, опять этот старый греховодник", а
Кристина неопределенно улыбалась.
Но Льюис использовал эту комическую репутацию для маскировки своих
более глубоких привязанностей, а своими мимолетными девушками прикрывал
серьезные, продолжительные связи. С девушками он проводил вечера и ночи;
с женщинами, которых любил, встречался раз или два в неделю, днем, когда
их мужья были на работе. Первой из них была Стелла Готорн, послужившая
моделью для последующих, хотя она для него мало подходила - чересчур
умная и язвительная. Он хотел чувств, хотел эмоций; где-то в глубине
души он знал, что хотел хоть в малой степени вернуть то, что давала ему
Линда.
Старшеклассницы не могли этого дать; Стелла.., она, быть может, и
могла, но с ним она просто забавлялась. Она считала его обычным
Донжуаном, но это была только видимости, оболочка.
Поэтому после Стеллы он завел роман с Лептой Маллиген, женой Кларка,
потом с Сонни Венути, потом с Лаурой, женой дантиста Харлана Баутца, и,
наконец, год назад, с Кристиной Берне. Всех их он помнил; он ценил в них
основательность, их отношение к мужьям, детям, к хозяйству. Они
принимали его и знали, чего он хочет: не интрижки, а глубокой связи,
настоящего второго брака.
Но потом эмоции побеждали, и все заканчивалось. Льюис еще любил их
всех, любил и Кристину Берне, но...
Но перед ним постепенно вырастала стена. Он все чаще думал о том, что
его романы так же пусты и тривиальны, как и вечера с девочками. Как ни
странно, в такие моменты он часто думал о Стелле Готорн. Это было глупо,
но что могло быть глупее, чем его утреннее поведение в лесу? Льюис
посмотрел в окошко над раковиной на тропинку и вспомнил, как бежал по
ней с подступившим к горлу сердцем. Сейчас тропинка казалась
дружелюбной, давно знакомой, и лес трогательно протягивал ему белые
ветки.
"Если ты упал с коня, возвращайся назад", - сказал он себе. Что его
испугало? Он слышал голос? Нет, он слышал собственные мысли. Он просто
переволновался, вспоминая последний день жизни Линды. И еще этот сон с
Джоном и Сирсом. Так что никто за ним не гнался, никого не было.
Льюис поднялся наверх, надел сапоги, свитер и лыжную куртку и вышел
через дверь кухни.
Его утренние следы уже припорошило свежим снегом. Воздух был
хрустящим, как яблоко. Если бы он не собирался на охоту с Отто Грубе,
можно было бы покататься на лыжах. Льюис обошел дом и дошел до опушки
леса. Снег на ветках сосен искрился, как лунный свет.
- Ну, вот он я, идите сюда, - громко сказал он.
Теперь он не чувствовал ничего, кроме света, леса и своего дома; весь
страх исчез.
Но теперь, проходя по своему лесу, Льюис испытывал новое ощущение.
Лес казался не настоящим, а как бы нарисованным на картинке. И это был
волшебный лес. Даже тропинка была волшебной.
Когда он зашел дальше, он увидел свои утренние следы, и они тоже
показались ему волшебными, нарисованными в сказке - в его сказке.
После прогулки ему еще меньше захотелось оставаться дома. Дом был
