то есть вся прочая наука, оставались классическими, а математика прев-
ратилась в этакого Пикассо. Однако смеется тот, кто смеется последним.
Сегодня природа берет реванш. Оказалось, что все ее причуды подчинены
точнейшим математическим законам.
Ханна. И подкормка тоже?
Валентайн. В том числе.
Ханна. А вдруг Томасина сумела...
Валентайн (резко). Какого черта? Не могла она ничего суметь.
Ханна. Ладно, вижу, вижу, ты не сердишься. Но ты сказал, что она
делает то же, что и ты. (Пауза.) Объясни, что ты все-таки делаешь.
Валентайн. То же, что Томасина, но с другого конца. Она начинала с
уравнения и строила по нему график. А у меня есть график - конкретные
данные, - и я пытаюсь найти уравнение, которое дало бы этот график в
результате итерации.
Ханна. Зачем?
Валентайн. В биологии так описываются изменения в численности попу-
ляции. Допустим, живут в пруду золотые рыбки. В этом году их x. В сле-
дующем - y. Сколько-то родилось, сколько-то цапли склевали. Короче,
природа оказывает на x некое воздействие и превращает его в y. И этот
y является стартовым числом популяции в следующем году. Как у Томаси-
ны. Значение y становится новым значением x. Вопрос в том, что проис-
ходит с x. В чем состоит воздействие природы. Но в чем бы оно ни сос-
тояло, его можно записать математически. Это называется алгоритм.
Ханна. Но каждый год цифры будут разными.
Валентайн. Меняются мелочи, детали, и это естественно, поскольку
природа не лаборатория и пруд не пробирка. Но детали не важны. Когда
все они рассматриваются в совокупности, видно, что популяция подчинена
математическому закону.
Ханна. Золотые рыбки?
Валентайн. Да. Нет. Не рыбки, а их количество. Речь не о поведении
рыбок, а о поведении чисел. Закон срабатывает для любой самоорганизую-
щейся системы: для эпидемии кори, для среднегодовых осадков, цен на
хлопок и так далее. Это само по себе природный феномен. Довольно
страшненький.
Ханна. А для дичи? Тоже срабатывает?
Валентайн. Пока не знаю. То есть срабатывает безусловно, но проде-
монстрировать это крайне трудно. С дичью больше фоновых шумов.
Ханна. Каких шумов?
Валентайн. Фоновых. То есть искажений. Внешних вмешательств. Конк-
ретные данные в полном беспорядке. С незапамятных времен и года при-
мерно до 1930-го птицы обитали на тысячах акров заболоченных земель.
Дичь никто не считал. Ее просто стреляли. Допустим, можно подсчитать
отстрелянную. Дальше. Горят вересковые пустоши - пища становится дос-
тупней, поголовье увеличивается. А если вдруг расплодятся лисы - эф-
фект обратный, они крадут птенцов. А главное - погода. Короче, с дичью
много лишних шумов, основную мелодию уловить трудно. Представь: в со-
седней комнате играют на рояле, музыка смутно знакомая, но инструмент
расстроен, часть струн полопалась, а пианисту медведь на ухо наступил
и к тому же он вдрызг пьян. Выходит не музыка, а какофония. Ничего не
разберешь!
Ханна. И что делать?
Валентайн. Догадываться. Пытаться понять, что это за мелодия, выше-
лушивать ее из лишних звуков. Пробуешь одно, другое, третье, начинает
что-то вырисовываться, ты интуитивно восстанавливаешь утраченное, исп-
равляешь искаженное, описываешь недостающее... И так потихоньку-поле-
гоньку... (Напевает на мотив "С днем рождения".) Трам-пам-пам-пам, ми-
лый Валентайн! Полу-чил-ся алго-ритм! Все вытанцовывается.
Ханна (коротко и сурово). Ясно. А дальше что?
Валентайн. Научная публикация.
Ханна. Угу. Конечно. Прости. Очень здорово.
Валентайн. Только все это в теории. С дичью получается полная дичь!
Ханна. Почему же ты выбрал дичь?
Валентайн. Из-за охотничьих книг. Единственная ценность в моем нас-
ледстве. Все данные за две сотни лет на блюдечке с голубой каемочкой.
Ханна. Неужели они записывали все, что убили?
Валентайн. В том-то и суть. Я взял книги за последний век, с 1870
года, когда охота стала более продуктивной: с загонщиками и стрелками
в засаде.
Ханна. Ты хочешь сказать - есть и книги времен Томасины?
Валентайн. А как же! И еще более ранние. (Затем, поняв и опередив
ее мысль.) Нет, это невозможно. Клянусь тебе! Я клянусь, слышишь? Не
могла девчонка в дербиширской глуши, в начале девятнадцатого века...
Ханна. Но что же она тогда делала?
Валентайн. Играла. Баловалась с числами. Да ничего она на самом де-
ле не делала!!!
Ханна. Так не бывает.
Валентайн. Это вроде детских каракулей. Мы придаем им смысл, о ко-
тором дети и не помышляли.
Ханна. Обезьяна за компьютером?
Валентайн. Да. Скорее, за роялем.
Ханна (берет учебник и читает вслух). "... метод, с помощью которо-
го все природные формы раскроют свои математические секреты и обретут
свое числовое выражение". А твоя подкормка позволяет воссоздать при-
родные формы? Скажи только "да" или "нет".
Валентайн (раздраженно). Позволяет! Мне позволяет! Она воссоздает
любую картину: турбулентности, роста, изменения, создания... Но она,
черт возьми, не позволяет нарисовать слона!
Ханна. Прости. (Поднимает со стола листик от яблока. Робко, боясь
новой вспышки гнева, спрашивает.) Значит, нельзя изобразить этот лист
с помощью итерации?
Валентайн. Почему нельзя? Можно.
Ханна (в ярости). Что?! Объясни немедленно! Объясняй! А то убью!!!
Валентайн. Если знать алгоритм и итерировать его, скажем, десять
тысяч раз, на экране появятся десять тысяч точек. Где появится следую-
щая, каждый раз неизвестно. Но постепенно начнет проступать контур
листа, потому что все точки будут внутри этого контура. Это уже не
лист, а математический объект. Но в нем разом сходится все неизбежное
и все непредсказуемое. По этому принципу создает себя сама природа: от
снежинки до снежной бури... Знаешь, это так здорово. Аж сердце замира-
ет. Словно стоишь у истоков мироздания... Одно время твердили, что фи-
зика зашла в тупик. Две теории - квантовая и относительности - подели-
ли между собой все. Без остатка. Но оказалось, что эта якобы всеобъем-
лющая теория касается только очень большого и очень малого. Вселенной
и элементарных частиц. А предметы нормальной величины, из которых и
состоит наша жизнь, о которых пишут стихи: облака... нарциссы... водо-
пады... кофе со сливками... - это же жутко интересно, что происходит в
чашке с кофе, когда туда наливают сливки! - все это для нас по-прежне-
му тайна, покрытая мраком. Как небеса для древних греков. Нам легче
предсказать взрыв на окраине Галактики или внутри атомного ядра, чем
дождик, который выпадет или не выпадет на тетушкин сад через три неде-
ли. А она, бедняжка, уже позвала гостей и хочет принимать их под отк-
рытым небом... Обычная жизнь - не Вселенная и не атом. Ее проблемы
совсем иного рода. Мы даже не в состоянии предсказать, когда из крана
упадет следующая капля. Каждая предыдущая создает совершенно новые ус-
ловия для последующей, малейшее отклонение - и весь прогноз насмарку.
И с погодой такая же история. Она всегда будет непредсказуема. На
компьютере это видно совершенно отчетливо. Будущее - это беспорядок.
Хаос. С тех пор как человек поднялся с четверенек, дверь в будущее
приоткрылась раз пять-шесть, не больше. И сейчас настало изумительное
время: все, что мы почитали знанием, лопнуло, точно мыльный пузырь.
Пауза.
Ханна. Но в Сахаре погода более или менее предсказуема.
Валентайн. Масштаб иной, а график совершенно такой же. Шесть тысяч
лет в Сахаре - то же, что в Манчестере шесть месяцев. Спорим?
Ханна. На сколько?
Валентайн. На все, что ты готова проиграть.
Ханна (помолчав). Нет.
Валентайн. Ну и правильно. Иначе в Египте не выращивали бы хлеб.
Воцаряется молчание. Снова слышны звуки рояля.
Ханна. Что он играет?
Валентайн. Не знаю. Сочиняет на ходу.
Ханна. Хлоя назвала его гением.
Валентайн. Она-то в шутку, а мать - на полном серьезе. В прошлом
году она искала фундамент лодочного павильона времен Дара Брауна и ры-
ла - по указке какого-то знатока - совершенно не в том месте. Не
день-два, а несколько месяцев. А Гас сразу показал, где копать.
Ханна. Он когда-нибудь разговаривал?
Валентайн. Да. Пока пять лет не исполнилось. Ты раньше никогда о
нем не спрашивала. Признак хорошего воспитания. Тут это ценится.
Ханна. Знаю. Меня вообще всегда ценили за безразличие.
Входит взволнованный, торжествующий Бернард. В руках у него книга.
Бернард. "Английские барды и шотландские обозреватели". С карандаш-
ной дарственной надписью. Слушай и целуй меня в копчик.
Предвестник Сна рецензий не читал,
Заснул в обнимку с "Эросом на ложе".
Неисправимый Чейтер тем хорош,
Что нам забвенье снов дарует тоже.
Видишь?! Надо не лениться и просматривать каждую страничку!
Ханна. А это его почерк?
Бернард. Ты опять за свое?
Ханна. Но это явно не его почерк!
Бернард. Господи, чего ей опять нужно?
Ханна. Доказательств.
Валентайн. Совершенно верно. И о ком вы вообще говорите?
Бернард. Доказательств? Каких тебе доказательств, сука? Нас с тобой
там не было!!!
Валентайн (незлобиво). Придержите язык. Вы говорите с моей невес-
той.
Ханна. У которой, кстати, есть для тебя подарок. Угадай, что я наш-
ла? (Достает припрятанное письмо.) Леди Крум пишет мужу из Лондона. Ее
брат, капитан Брайс, женился на некой миссис Чейтер. Короче, на вдове.
Бернард смотрит на письмо.
Бернард. Я же говорил, что он умер! Какой год? 1810-й? Господи, де-
сятый!!! Отлично, Ханна, отлично! Надеюсь, ты не потребуешь доказа-
тельств, что это та самая миссис Чейтер?
Ханна. Ну что ты. Наша Чейтерша собственной персоной. Тут, кстати,
есть ее имя.
Бернард. Любовь? Это имя? Русское, что ли? Любовь... Так, так...
"Отрицайте то, чего нельзя доказать, - во имя Любови". Я-то думал.
"Любови" вместо "любви" - орфографическая ошибка.
Ханна. Чур, не лезь целоваться!
Валентайн. Она никому не позволяет ее целовать.
Бернард. Вот видишь! Они все записывали! Они любили марать бумагу!
Это было занятие! Развлечение! Увлечение! И наверняка найдется что-ни-
будь еще! Наверняка!
Ханна. Какой научный пыл. Сначала Валентайн. Теперь ты. Очень тро-
гательно.
Бернард. Итак. Друг учителя - друг-аристократ - оказывается под од-
ной крышей с несчастным писакой, чью книгу он недавно разнес в пух и
прах. Первое, что он делает, - соблазняет жену Чейтера. Но тайное ста-
новится явным. Они стреляются. Чейтер мертв, Байрон спасается бегс-
твом. Постскриптум. Угадайте какой? Вдова выходит замуж за брата ее
сиятельства! И ты полагаешь, что о таком переплете не останется пись-
менных свидетельств? Да целая куча! А то, что пропало, мы напишем за-
ново!
Ханна. Ты напишешь, Бернард. Ты. Я тут ни при чем. Я тебе ничем не
помогла...
Эта же мысль, очевидно, пришла в голову и самому Бернарду. Он улы-
бается - растерянно и глуповато.
Бернард. Да?.. Что ж... весьма... Ты так щедра... Но рассудила ты
вполне... справедливо.
Ханна. Вполне предусмотрительно. Чейтер мог умереть где угодно и от
чего угодно.
Бернард мгновенно преображается.
Бернард. Но он дрался на дуэли с Байроном.
Ханна. Дуэль пока под вопросом. Ты даже не знаешь, Байрону ли адре-
сованы эти письма. Опомнись, Бернард! А был ли Байрон вообще в Сид-
ли-парке?
Бернард. Ставлю тебе диагноз. Отсутствие научной дерзости.
Ханна. Да ну?
Бернард. Под научной дерзостью я разумею внутренний голос. Инс-
тинкт. Интуицию. Когда знаешь не головой, а кишками и печенками. Когда
рассуждения излишни. Просто возникает уверенность, которую не нужно
оправдывать и подкреплять. Время на миг поворачивает вспять. Часы го-
ворят не "тик-так", а "так-тик". Потом все встает на свои места, но
тебе уже достаточно. Ты там побывал. Ты, черт побери, все знаешь. Ты -
свидетель.
Валентайн. Вы говорите о лорде Байроне? О поэте?
