- Благодарю вас, - сказала она.
Мы постояли немного молча, и я почувствовал острую жалость к себе,
которую не мог побороть: все мои мечты так безнадежно рухнули, любовь
моя осталась безответной, и опять, как прежде, я один на свете.
- Что ж, - сказал я, - без сомнения, мы всегда будем друзьями. Но в
то же время мы с вами прощаемся... Да, все же мы прощаемся... Я сохраню
дружбу с мисс Драммонд, но навеки прощаюсь с моей Катрионой.
Я взглянул на нее; глаза мои застилал туман, но мне показалось, что
она вдруг стала словно выше ростом и вся засветилась; и тут я, видно,
совсем потерял голову, потому что выкрикнул ее имя и шагнул к ней, прос-
тирая руки.
Она отшатнулась, словно от удара, и вся вспыхнула, а я весь похоло-
дел, терзаемый раскаянием и жалостью. Я не нашел слов, чтобы оправ-
даться, а лишь низко поклонился ей и вышел из дома; душа моя разрывалась
на части.
Дней пять прошло без каких-либо перемен. Я видел ее лишь мельком, за
столом, и то, разумеется, в присутствии Джемса Мора. Если же мы хоть на
миг оставались одни, я считал своим долгом держаться холодно, окружая ее
почтительным вниманием, потому что не мог забыть, как она отшатнулась и
покраснела; эта сцена неотступно стояла у меня перед глазами, и мне было
так жалко девушку, что никакими словами не выразить. И себя мне тоже бы-
ло жалко, это само собой разумеется, - ведь я в несколько секунд, можно
сказать, потерял все, что имел; но, право же, я жалел девушку не меньше,
чем себя, и даже нисколько на нее не сердился, разве только иногда, под
влиянием случайного порыва. Она правду сказала - ведь она еще совсем ре-
бенок, с ней обошлись несправедливо, и если она обманула себя и меня, то
иного нельзя было и ожидать.
К тому же она была теперь очень одинока. Ее отец, когда оставался до-
ма, бывал с ней очень нежен; но его часто занимали всякие дела и развле-
чения, он покидал ее без зазрения совести, не сказав ни слова, и целые
дни проводил в трактирах, едва у него заводились деньги, что бывало до-
вольно часто, хотя я не мог понять, откуда он их берет; в эти несколько
дней он однажды даже не пришел к ужину, и нам с Катрионой пришлось сесть
за стол без него. После ужина я сразу же ушел, сказав, что ей, вероятно,
хочется побыть одной; она подтвердила это, и я, как ни странно, ей пове-
рил. Я совершенно серьезно считал, что ей тягостно меня видеть, так как
я напоминаю о минутной слабости, которая ей теперь неприятна. И вот она
сидела одна в комнате, где нам бывало так весело вдвоем, у камина, свет
которого так часто озарял нас в минуты размолвок и нежных порывов. Она
сидела там одна и уж наверняка укоряла себя за то, что обнаружила свои
чувства, забыв о девичьей скромности, и была отвергнута. А я в это время
тоже был один и, когда чувствовал, что меня разбирает досада, внушал се-
бе, что человек слаб, а женщина непостоянна. Одним словом, свет еще не
видел двух таких дураков, которые по нелепости, не поняв друг друга, бы-
ли бы так несчастны.
А Джемс почти не замечал нас и вообще был занят только своим карма-
ном, своим брюхом и своей хвастливой болтовней. В первый же день он поп-
росил у меня взаймы небольшую сумму; назавтра попросил еще, и тут уж я
ему отказал. Он принял и деньги и отказ с одинаковым добродушием. Право
же, он умел изображать благородство, и это производило впечатление на
его дочь; он все время выставлял себя героем в своих россказнях, чему
вполне соответствовала его внушительная осанка и исполненные достоинства
манеры. Поэтому всякий, кто не имел с ним дела прежде, или же был не
слишком проницателен, или ослеплен, вполне мог обмануться. Но я, который
столкнулся с ним уже в третий раз, видел его насквозь; я понимал, что он
до крайности себялюбив и в то же время необычайно простодушен, и я обра-
щал на напыщенные россказни, в которых то и дело упоминались "родовой
герб", "старый воин", "бедный благородный горец" и "опора своей родины и
своих друзей", не больше внимания, чем на болтовню попугая.
Как ни странно, он, кажется, и сам верил своим словам, по крайней ме-
ре иногда: видно, он был весь настолько фальшив, что не замечал, когда
лжет, а в минуты уныния он, пожалуй, бывал вполне искренним. Порой он
вдруг становился необыкновенно тих, нежен и ласков, цеплялся за руку
Катрионы, как большой ребенок, и просил меня не уходить, если я хоть
немного его люблю; я, разумеется, не питал к нему ни малейшей любви, но
тем сильнее любил его дочь. Он заставлял нас развлекать его разговорами,
что было нелегко при наших с нею отношениях, а потом вновь предавался
жалобным воспоминаниям о родине и друзьях или пел гэльские песни.
- Вот одна из печальных песен моей родной земли, - говорил он. - Вам
может показаться странным, что старый солдат плачет, но это лишь потому,
что вы его лучший друг. Ведь мелодия этой песни у меня в крови, а слова
идут из самого сердца. И когда я вспоминаю красные горы, и бурные пото-
ки, бегущие по склонам, и крики диких птиц, я не стыжусь плакать даже
перед врагами.
Тут он снова принимался петь и переводил мне куплеты со множеством
лицемерных причитаний и с нескрываемым презрением к английскому языку.
- В этой песне говорится, - объяснял он, - что солнце зашло, и битва
кончилась, и храбрые вожди побеждены. Звезды смотрят на них, а они бегут
на чужбину или лежат мертвые на красных склонах гор. Никогда больше не
издать им боевой клич и не омыть ног в быстрой реке. Но если б вы хоть
немного знали наш язык, вы тоже плакали бы, потому что слова этой песни
непередаваемы, и это просто насмешка - пересказывать ее по-английски.
Что ж, на мой взгляд, все это так или иначе было насмешкой; но вместе
с тем сюда примешивалось и некое чувство, за что я, кажется, особенно
его ненавидел. Мне было нестерпимо видеть, как Катриона заботится о ста-
ром негодяе и плачет сама при виде его слез, тогда как я был уверен, что
добрая половина его отчаяния объяснялась вчерашней попойкой в каком-ни-
будь кабачке. Иногда мне хотелось предложить ему взаймы круглую сумму и
распроститься с ним навсегда; но это значило бы никогда не видеть и Кат-
риону, а на такое я не мог решиться; и, кроме того, совесть не позволяла
мне попусту тратить мои кровные деньги на такого никчемного человека.
ГЛАВА XXVII
ВДВОЕМ
Кажется, на пятый день после приезда Джемса - во всяком случае, пом-
ню, что он тогда снова впал в меланхолию, - я получил три письма. Первое
было от Алана, который сообщал, что хочет приехать ко мне в Лейден; два
других были из Шотландии и касались смерти моего дяди и окончательного
введения меня в права наследства. Письмо Ранкилера, конечно, было с на-
чала до конца деловое, письмо мисс Грант, как и она сама, блистало ско-
рее остроумием, чем здравым смыслом, и было полно упреков за то, что я
не пишу (хотя как я мог написать ей о своих обстоятельствах?), и шуток
по адресу Катрионы, так что мне было неловко читать его при ней.
Письма, разумеется, прибыли на старый адрес, мне отдали их, когда я
пришел к обеду, и от неожиданности я выболтал все новости в тот же миг,
как прочел их. Эти новости были приятным развлечением для всех троих, и
никто не мог предвидеть дурных последствий. По воле случая все три
письма прибыли в один день и попали мне в руки в присутствии Джемса Мо-
ра, и, видит бог, все события, вызванные этим, которых, вовсе не случи-
лось бы, если б я придержал язык, были предопределены еще до того, как
Агрикола пришел в Шотландию или Авраам отправился в свои странствия.
Прежде всего я, конечно, вскрыл письмо Алана и, вполне естественно,
сразу рассказал, что он собирается меня навестить, но при этом от меня
не укрылось, что Джемс подался вперед и насторожился.
- Это случайно не Алан Брек, которого подозревают в эпинском
убийстве? - спросил он.
Я подтвердил, что это тот самый Алан, и Джемс оторвал меня от других
писем, расспрашивая, как мы познакомились, как Алан живет во Франции, о
чем я почти ничего не знал, и скоро ли он собирается приехать.
- Мы, изгнанники, стараемся держаться друг друга, - объяснил он. -
Кроме того, я его знаю, и хотя этот человек низкого происхождения и, по
сути дела, у него нет права называться Стюартом, все восхищались им в
день битвы при Драммосси. Он вел себя, как настоящий солдат. И если бы
некоторые, кого я не стану называть, дрались не хуже, конец ее не был бы
так печален. В тот день отличились двое, и это нас связывает.
Я едва удержался, чтобы не обругать его, и даже пожелал, чтобы Алан
был рядом и поинтересовался, чем плоха его родословная. Хотя, как гово-
рили, там и в самом деле не все было гладко.
Тем временем я вскрыл письмо мисс Грант и не удержался от радостного
восклицания.
- Катриона! - воскликнул я, впервые со дня приезда ее отца забыв, что
должен называть ее "мисс Драммонд". - Мое королевство теперь принадлежит
мне, я лорд Шос - мой дядя наконец умер.
Она вскочила и захлопала в ладоши. Но в тот же миг нас обоих отрезви-
ла мысль, что радоваться нечему, и мы замерли, печально глядя друг на
друга.
Джемс, однако же, предстал во всем своем лицемерии.
- Дочь моя, - сказал он, - неужели мой родич не научил тебя приличию?
Мистер Дэвид потерял близкого человека, и мы должны утешить его в горе.
- Поверьте, сэр, - сказал я, поворачиваясь к нему и едва сдерживая
гнев, - я не хочу притворяться. Весть о его смерти - самая счастливая в
моей жизни.
- Вот речь настоящего солдата, - заявил Джемс. - Ведь все мы там бу-
дем, все. И если этот джентльмен не пользовался вашей благосклонностью,
что ж, тем лучше! Мы можем по крайней мере поздравить вас с вводом во
владение.
- И поздравлять тоже не с чем, - возразил я с горячностью. - Имение,
конечно, прекрасное, только на что оно одинокому человеку, который и так
ни в чем не нуждается? Я бережлив, получаю хороший доход, и, кроме смер-
ти прежнего владельца, которая, как ни стыдно мне в этом признаться, ме-
ня радует, я не вижу ничего хорошего в этой перемене.
- Ну, ну, - сказал он, - вы взволнованы гораздо больше, чем хотите
показать, поэтому и говорите об одиночестве. Вот три письма - значит,
есть на свете три человека, которые хорошо к вам относятся, и я мог бы
назвать еще двоих, они здесь, в этой самой комнате. Сам я знаю вас не
так уже давно, но Катриона, когда мы остаемся с ней вдвоем, всегда пре-
возносит вас до небес.
Она бросила на него сердитый взгляд, а он сразу переменил разговор,
стал расспрашивать о размерах моих владений и не переставал толковать об
этом до самого конца обеда. Но лицемерие его было очевидно - он действо-
вал слишком грубо, и я знал, чего мне ожидать. Как только мы пообедали,
он раскрыл карты. Напомнив Катрионе, что у нее есть какое-то дело, он
отослал ее.
- Тебе ведь надо отлучиться всего на час, - сказал он. - Наш друг Дэ-
вид, надеюсь, любезно составит мне компанию, пока ты не вернешься.
Она сразу же повиновалась, не сказав ни слова. Не знаю, поняла ли
она, что к чему, скорей всего нет; но я был очень доволен и сидел, соби-
раясь с духом для предстоящего разговора.
Едва за Катрионой закрылась дверь, как Джемс откинулся на спинку сту-
ла и обратился ко мне с хорошо разыгранной непринужденностью. Только ли-
цо выдало его: оно вдруг все заблестело капельками пота.
- Я рад случаю поговорить с вами наедине, - сказал он, - потому что
во время первого нашего разговора вы превратно истолковали некоторые мои
слова, и я давно хотел вам все объяснить. Моя дочь выше подозрений. Вы
тоже, и я готов со шпагой в руках доказать это всякому, кто посмеет ос-
паривать мои слова. Но, дорогой мой Дэвид, мир беспощаден - кому это
лучше знать, как не мне, которого со дня смерти моего бедного отца, да
упокоит бог его душу, обливают грязной клеветой. Что делать, нам с вами
