есть время спокойно все обсудить: ведь когда мы вернемся домой, не мино-
вать скандала. Поверьте мне, мы должны вдвоем мирно решить это дело.
- Да, - сказала она. На ее щеках проступили красные пятна. Она спро-
сила: - Он хотел с вами драться?
- Хотел, - подтвердил я.
Она засмеялась каким-то зловещим смехом.
- Что ни говорите, а с меня довольно! - воскликнула она. Потом доба-
вила, повернувшись ко мне: - Я и мой отец друг друга стоим. Но, слава
богу, есть человек похуже нас. Слава богу, мне удалось вас раскусить.
Всю жизнь вы не увидите ни от одной девушки ничего, кроме презрения.
До сих пор я все терпеливо сносил, но тут не выдержал.
- Вы не имеете права так со мной разговаривать, - сказал я. - Что я
вам сделал плохого? Я хорошо относился к вам, я старался как мог. И вот
благодарность! Нет, это уж слишком.
Она смотрела на меня с улыбкой, полной ненависти.
- Трус! - сказала она.
- Я швырну это слово вам и вашему отцу! - воскликнул я. - Сегодня я
бросил ему вызов, защищая вас. И я снова вызову этого мерзкого хорька.
Мне все равно, кто из нас погибнет! Пойдемте, - сказал я, - вернемся в
дом. С меня довольно, я хочу покончить счеты со всем вашим племенем. Вы
еще пожалеете обо мне, когда меня не станет.
Она покачала головой все с той же улыбкой, за которую я готов был ее
ударить.
- Да перестаньте вы улыбаться! - воскликнул я. - Сегодня я видел, как
вашему распрекрасному папаше стало не до смеха. Конечно, я не хочу ска-
зать, что он струсил, - добавил я поспешно. - Но он предпочел иной путь.
- Какой же? - спросила она.
- Когда я предложил ему драться...
- Вы предложили драться Джемсу Мору? - воскликнула она.
- Вот именно, - сказал я. - Но он не очень был к этому расположен,
иначе мы бы с вами сейчас не разговаривали.
- Тут что-то не так, - сказала она. - Говорите прямо, что произошло?
- Он хотел заставить вас выйти за меня, - ответил я, - а я воспроти-
вился. Я сказал, что ваш выбор должен быть свободным и мне необходимо
поговорить с вами наедине. Не думал я, что это будет такой разговор! "А
если я не соглашусь?" - спросил он. - "Тогда один из нас должен будет
перерезать другому глотку, - ответил я, - потому что я не позволю навя-
зать юной леди мужа, а себе - жену". Так я и сказал, потому что считал
себя вашим другом. Хорошо же вы заплатили мне за это! Вы отказались вый-
ти за меня замуж, и теперь ни один отец в горах Шотландии и во всем мире
не принудит меня к этому браку. Я позабочусь, чтобы вашу волю уважали,
уверяю вас, как заботился об этом всегда. Но ради простого приличия вы
могли бы хоть притвориться благодарной. А я-то думал, вы меня понимаете!
Конечно, я не очень хорошо поступил с вами, но то была лишь невольная
слабость. А считать меня трусом, да еще таким трусом - нет, моя милая,
это такая клевета, что дальше некуда!
- Дэви, но откуда же мне было знать? - воскликнула она. - Ах, как это
ужасно! Такие, как я и мой отец... - Эти слова прозвучали жалобным сто-
ном. - Такие люди недостойны даже говорить с вами. Ах, я готова встать
перед вами на колени прямо здесь, на улице, готова целовать вам руки,
только бы вы меня простили!
- Я сохраню воспоминание о поцелуях, которые уже получил от вас! -
воскликнул я. - О тех поцелуях, которых я жаждал и которые чего-то стои-
ли. Не хочу, чтобы меня целовали из раскаяния.
- Неужели вы так презираете несчастную девушку? - сказала она.
- Вот уже сколько времени я пытаюсь вам втолковать, - сказал я, -
чтобы вы оставили меня в покое, потому что мое сердце разбито, и как ни
старайтесь, хуже мне уже не будет. Обратите лучше внимание на своего от-
ца Джемса Мора, с которым вам еще придется хлебнуть горя.
- Ах, - неужели мне суждено прожить свою жизнь с таким человеком! -
воскликнула она, потом с видимым усилием овладела собой. - Но вы больше
обо мне не беспокойтесь, - добавила она. - Он еще не знает, на что я
способна. Он мне дорого заплатит за этот день... Очень, очень дорого.
Она повернула к дому, и я последовал за ней. Тут она остановилась.
- Я пойду одна, - сказала она. - Мне надо поговорить с ним без свиде-
телей.
Некоторое время я метался по улицам и твердил себе, что я стал жерт-
вой такой несправедливости, какой еще свет не видал. Негодование душило
меня; я часто и глубоко дышал; мне казалось, что в Лейдене не хватает
воздуха и грудь моя сейчас разорвется, как на дне моря. Я остановился на
углу и с минуту громко смеялся над собой, пока какой-то прохожий не ог-
лянулся и не заставил меня опомниться.
"Ладно, - подумал я, - хватит мне быть глупцом, простофилей и рази-
ней. Пора с этим покончить. Я получил хороший урок и не желаю больше
знаться с женщинами, будь они прокляты: женщины были погибелью для муж-
чины от начала времен и пребудут ему погибелью до скончания века. Бог
свидетель, я был счастлив, прежде чем встретил ее. Бог свидетель, я
опять буду счастлив, если больше никогда ее не увижу".
Это казалось мне главным: я хотел, чтобы они уехали. Я был одержим
желанием от них избавиться; и в голову мне заползали злорадные мысли о
том, какой тяжкой сделается их жизнь, когда Дэви Бэлфур перестанет быть
для них дойной коровой; и тут, к собственному моему глубочайшему удивле-
нию, мои чувства совершенно переменились. Я все еще негодовал, все еще
ненавидел Катриону и, однако, решил, что ради самого себя должен позабо-
титься, чтобы она ни в чем не нуждалась.
С этой мыслью я поспешил к дому и увидел, что их вещи уже собраны и
лежат у двери, а лица отца и дочери хранят следы недавней ссоры. Катрио-
на была словно каменная; Джемс Мор тяжело дышал, лицо его покрылось бе-
лыми пятнами, и ясно было, что ему крепко досталось. Когда я вошел, Кат-
риона поглядела на него в упор, гневно и выразительно, и мне показалось,
что она его сейчас ударит. Этот предостерегающий взгляд был презри-
тельней всякого окрика, и я с удивлением увидел, что Джемс Мор повино-
вался. Он, несомненно, получил изрядный нагоняй, и я понял, что в этой
девушке сидит такой дьявол, о каком я и не подозревал, а в ее отце
больше кротости, чем можно было подумать.
По крайней мере он назвал меня мистером Бэлфуром и произнес несколько
явно затверженных фраз, но успел сказать немного, потому что едва он на-
пыщенно возвысил голос, Катриона оборвала его.
- Я объясню, что хочет сказать Джемс Мор, - заявила она. - Он хочет
сказать, что мы, нищие, навязались вам и вели себя недостойно, а теперь
нам стыдно за свою неблагодарность и дурное поведение. Мы уезжаем и про-
сим забыть о нас, но дела моего отца, по его собственной вине, до того
запутаны, что мы даже уехать не можем, если вы еще раз не подадите нам
милостыню. Что ни говорите, мы нищие и нахлебники.
- С вашего разрешения, мисс Драммонд, - сказал я, - мне необходимо
переговорить с вашим отцом наедине.
Она ушла в свою комнату и закрыла за собой дверь, не сказав ни слова
и не взглянув на меня.
- Простите ее, мистер Бэлфур, - сказал Джемс Мор. - У нее нет понятия
о деликатности.
- Я не намерен обсуждать это с вами, - сказал я, - и хочу лишь от вас
отделаться. Для этого нам придется потолковать о ваших делах. Итак, мис-
тер Драммонд, я следил за вами пристальнее, чем вы могли ожидать. Я
знаю, у вас были деньги, когда вы просили у меня взаймы. Я знаю, с тех
пор, как вы приехали сюда, в Лейден, вам удалось раздобыть еще денег,
хотя вы скрывали это даже от своей дочери.
- Берегитесь! Я не стану больше терпеть издевательства! - взорвался
он. - Вы оба мне надоели. Что за проклятие быть отцом! Я тут такого нас-
лушался... - Он умолк на полуслове. - Сэр, вы оскорбили мое сердце отца
и честного воина, - продолжал он, приложив руку к груди, - так что пре-
дупреждаю вас, берегитесь.
- Если б вы потрудились дослушать до конца, - сказал я, - то поняли
бы, что я забочусь о вашем благе.
- Дорогой друг! - вскричал он. - Я знал, что могу положиться на щед-
рость вашей души.
- Дадите вы мне говорить или нет? - сказал я. - Я лишен возможности
узнать, богаты вы или бедны. Но я полагаю, что ваши средства столь же
недостаточны, сколь сомнительны их источники. А я не хочу, чтобы ваша
дочь нуждалась. Если бы я осмелился заговорить об этом с ней, можете не
сомневаться, вам я ни за что не доверился бы. Ведь я знаю вас, как свои
пять пальцев, и все ваши россказни для меня не более чем пустые слова.
Однако я верю, что вы по-своему все-таки любите дочь, и я вынужден удо-
вольствоваться этой почвой для доверия, сколь бы зыбкой она ни была.
Я условился с ним, что он сообщит мне свой адрес и будет писать мне о
здоровье Катрионы, а я за это стану посылать ему небольшое пособие.
Он слушал меня с жадным интересом и, когда я кончил, воскликнул:
- Мой мальчик, мой милый сын, вот теперь я наконец тебя узнаю! Я буду
служить тебе верно, как солдат...
- Не хочу больше этого слышать! - сказал я. - Вы довели меня до того,
что от одного слова "солдат" меня тошнит. Итак, мы заключили сделку. Я
ухожу и вернусь через полчаса: надеюсь, к тому времени вы очистите мои
комнаты.
Я дал им вдоволь времени; больше всего я боялся снова увидеть Катрио-
ну, потому что уже готов был малодушно расплакаться и разжигал в себе
ожесточение, чтобы не потерять остатки достоинства. Прошло, наверное,
около часа; солнце село, узкий серп молодого месяца следовал за ним на
западе по залитому багрянцем небосклону; на востоке уже загорелись звез-
ды, и, когда я наконец вернулся к себе, мою квартиру заливали синие су-
мерки. Я зажег свечу и оглядел комнаты; в первой не осталось ничего, что
могло бы пробудить воспоминание об уехавших, но во второй, в углу, я
увидел брошенные на полу вещи, и сердце мое чуть не выскочило из груди.
Она оставила все наряды, которые я ей подарил. Этот удар показался мне
особенно чувствительным, быть может, потому, что он был последний; я
упал на сваленное в кучу платье и вел себя так глупо, что об этом лучше
умолчать.
Поздно ночью, стуча зубами от холода, я кое-как собрался с духом и
должен был позаботиться о себе. Я не мог выносить вида этих злополучных
платьев, лент, сорочек и чулок со стрелками; и мне было ясно, что, если
я хочу вновь обрести душевное равновесие, надо избавиться от них, прежде
чем наступит утро. Первой моей мыслью было затопить камин и сжечь их;
но, во-первых, я всегда терпеть не мог бессмысленного расточительства; а
во-вторых, сжечь вещи, которые она носила, казалось мне кощунством. В
углу комнаты стоял шкаф, и я решил положить их туда. Это заняло у меня
много времени, потому что я очень неловко, но тщательно складывал каждую
вещицу, а порой со слезами ронял их на пол. Я совершенно измучился, ус-
тал так, словно пробежал без отдыха много миль, и все мое тело ныло,
словно избитое; складывая платочек, который она часто носила на шее, я
заметил, что уголок его аккуратно отрезан. Платочек был очень красивого
цвета, и я часто говорил ей об этом; я вспомнил, что однажды, когда этот
платочек был на ней, я сказал в шутку, что она носит мой флаг. Теперь в
душе моей забрезжила надежда и поднялась волна нежности; но в следующий
же миг я снова впал в отчаяние: отрезанный уголок был скомкан и валялся
в другом углу.
Но я стал спорить сам с собой, и это вновь вернуло мне надежду. Она
отрезала уголок под влиянием детского каприза и все же сделала это с
нежностью. И нечего удивляться тому, что она отбросила лоскут; первое
занимало меня больше, чем второе, и я радовался, что ей пришла в голову
мысль взять что-нибудь на память обо мне, и не так уж горевал, что она
выбросила эту памятку в порыве вполне понятной досады.
ГЛАВА XXIX
МЫ ВСТРЕЧАЕМСЯ В ДЮНКЕРКЕ
Итак, после их отъезда я чувствовал себя не слишком несчастным, и у
