пор, пока она, извинившись, не ушла спать, и, могу поклясться, что она
ни разу не улыбнулась, почти все время молчала и смотрела в стену. Я с
изумлением увидел, что ее былая горячая привязанность к отцу преврати-
лась в жгучую ненависть.
О Джемсе Море незачем много распространяться, вы уже довольно знаете
о том, что он за человек, а пересказывать его лживые россказни мне надо-
ело. Скажу только, что он много пил и очень редко говорил чтонибудь ос-
мысленное. Разговор с Аланом о деле он отложил на другой день, чтобы по-
беседовать с глазу на глаз. Отложить его было тем легче, что мы с Аланом
оба очень устали, так как целый день ехали верхом, и недолго сидели за
столом после ухода Катрионы.
Вскоре нас проводили в комнату, где была одна кровать на двоих. Алан
посмотрел на меня со странной улыбкой.
- Ты просто осел! - сказал он.
- Как это понимать? - воскликнул я.
- Понимать? Да что тут понимать? Просто поразительно, друг Дэвид, -
сказал он, - как ты непроходимо глуп.
Я снова попросил его высказаться яснее.
- Ну так вот, - сказал он. - Я уже говорил тебе, что есть два сорта
женщин: одни готовы ради тебя продать последнюю рубашку, другие - совсем
напротив. Словом, разбирайся сам, мой милый! Но что это за тряпка у тебя
на шее?
Я объяснил.
- Так и я подумал, что это неспроста! - сказал он.
И больше он не проронил ни слова, хотя я долго осаждал его назойливы-
ми расспросами.
ГЛАВА XXX
ПИСЬМО С КОРАБЛЯ
Утром мы увидели, как уединенно была расположена гостиница. Она стоя-
ла на берегу, но моря совершенно не было видно, так как со всех сторон
ее окружали причудливые песчаные холмы. Только с одной стороны однообра-
зие было нарушено: там, на взгорье, виднелись крылья ветряной мельницы,
словно ослиные уши, хотя самого осла видно не было. Сначала стоял полный
штиль, но когда поднялся ветер, странно было видеть, как эти огромные
крылья одно за другим взмахивают над холмом. Проезжей дороги вблизи не
было, но множество тропинок, пересекая склоны, сходилось со всех сторон
к двери мсье Базена. Ведь он занимался всякими темными делами, и место-
положение гостиницы как нельзя лучше подходило для этого. Сюда нередко
наведывались контрабандисты, а шпионы и люди, объявленные вне закона,
дожидались здесь корабля, чтобы переплыть пролив; но, надо сказать, это
было еще не самое худшее, потому что в гостинице ничего не стоило выре-
зать целую семью, и никто даже не узнал бы.
Я спал мало и плохо. Задолго до рассвета я тихонько встал с постели,
не разбудив Алана, и то грелся у очага, то расхаживал перед дверью
взад-вперед. Утро выдалось хмурое; но вскоре ветер, подувший с запада,
разогнал облака, выглянуло солнце, крылья мельницы завертелись. Солнце
светило по-весеннему, а может быть, весна расцвела в моем сердце, и
мелькание огромных крыльев за холмом показалось мне чрезвычайно забав-
ным. Иногда от мельницы доносился скрип; а в половине девятого в доме
послышалось пение Катрионы. Я пришел в неописуемый восторг; унылые, пус-
тынные окрестности показались мне раем.
Но время шло, а вокруг никто не показывался, и я, сам не зная отчего,
ощутил смутную тревогу. Это было словно предчувствие беды; крылья
мельницы, мелькавшие за холмом, казались мне соглядатаями, следящими за
мной; но если даже отбросить пустые страхи, все равно молодой девушке не
место было в этом странном доме.
Завтракать мы сели довольно поздно, и за столом нетрудно было заме-
тить, что Джемс Мор не то боится чего-то, не то в каком-то затруднении;
Алан, от которого это, конечно, не укрылось, пристально следил за ним;
видя, что один хитрит, а другой весь насторожился, я сидел как на
угольях. Сразу после завтрака Джемс, видно, принял решение и стал изви-
няться перед нами. Он объяснил, что должен встретиться в городе по лич-
ному делу с тем самым французским аристократом, у которого он прежде
служил, и ему, к сожалению, придется покинуть нас до полудня. Затем он
отвел дочь в сторону и что-то очень серьезно и долго ей внушал, а она
слушала с явной неохотой.
- Мне все меньше и меньше нравится этот Джемс, - сказал Алан. - Дело
тут нечисто, и сдается мне, Алан Брек сегодня малость последит за ним.
Очень уж мне любопытно взглянуть на этого французского аристократа, Дэ-
ви, а ты, я думаю, не будешь скучать, ведь тебе надо разузнать у девуш-
ки, есть ли для тебя еще надежда. Будь откровенен, скажи ей напрямик,
что ты с самого начала вел себя как жалкий осел. А потом я бы на твоем
месте, если, конечно, у тебя это получится, естественно, сказал бы, что
тебе грозит какая-то опасность. Женщины это любят.
- Я не умею лгать, Алан, у меня это не получается естественно, - ска-
зал я, передразнивая его.
- Вот ты и опять выходишь дурак! - сказал он. - Тогда скажи, что я
тебе это посоветовал. - Она посмеется, и я не удивлюсь, если получится
лишь немногим хуже. Но ты только погляди на них! Не будь я так уверен в
девушке и в ее сердечном расположении к Алану, я решил бы, что тут зате-
вается какая-то каверза.
- А она правда к тебе расположена, Алан? - спросил я.
- Он а передо мной преклоняется, - сказал он. - Я ведь не тебе чета,
я в этом разбираюсь. Да, да, она преклоняется перед Аланом. И сам я тоже
о нем весьма лестного мнения. А теперь, Шос, с вашего позволения я спря-
чусь вон за тем холмом и прослежу, куда пойдет Джемс.
Все разошлись, оставив меня за столом одного; Джемс отправился в Дюн-
керк, Алан - по его следу, а Катриона - наверх, в свою комнату. Я вполне
понимал, почему она избегает оставаться со мной наедине; но это меня
вовсе не радовало, и я ломал себе голову, как бы выманить ее оттуда и
поговорить с ней, прежде чем вернутся мужчины. Я решил, что лучше всего
последовать примеру Алана. Если я спрячусь среди дюн, Катриона не усидит
дома в такое славное утро; а уж когда она выйдет, мне нетрудно будет до-
биться своего.
Так я и сделал; мне недолго пришлось прятаться за холмом: вскоре она
показалась в дверях, огляделась и, не видя никого, пошла по тропинке
прямо к морю, а я последовал за ней. Я не спешил выдать свое при-
сутствие; чем дальше она уйдет, тем больше я успею ей высказать; я легко
и бесшумно шел за ней по мягкому песку. Тропинка поднималась вверх и вы-
вела нас на песчаный холм. Оттуда я в первый раз увидел, в каком пустын-
ном и диком месте стоял постоялый двор; вокруг не было ни души, ни приз-
наков жилья, кроме дома Базена да ветряной мельницы. Впереди открывалось
море, и там я увидел несколько кораблей, красивых, как на картинке. Один
из них стоял совсем близко - я никогда не видел, чтобы такие большие су-
да подходили чуть ли не к самому берегу. Приглядевшись, я узнал "Морско-
го коня", и в моей душе встрепенулись новые подозрения. Откуда взялся
английский военный корабль у самых берегов Франции? Отчего Алана замани-
ли сюда, так близко к нему, в такое место, где нечего и надеяться на по-
мощь? И случайно или намеренно дочь Джемса Мора пошла в этот день к мо-
рю?
Следуя за ней, я вскоре дошел до края дюн и очутился над самым бере-
гом. Он был длинный и пустой; в отдалении я увидел причаленную шлюпку и
офицера, который расхаживал по песку, явно дожидаясь кого-то. Я сразу
присел, высокая трава скрыла меня, и я стал ждать, что будет дальше.
Катриона направилась прямо к лодке; офицер встретил ее поклоном; они об-
менялись несколькими словами; я видел, как он передал ей письмо; затем
Катриона повернула назад. И в ту же минуту шлюпка, словно ей больше не-
чего было здесь делать, отчалила и направилась к "Морскому коню". Но я
заметил, что офицер остался на берегу и исчез среди холмов.
Все это мне очень не понравилось, и чем больше я раздумывал, тем
меньше мне это нравилось. Не Алана ли искал тот офицер? Или, может быть,
Катриону? Она шла прямо ко мне, опустив голову, потупив глаза, такая
чистая и нежная, что я не - мог усомниться в ее невиновности. Но вот она
подняла голову и заметила меня; мгновение она колебалась, потом продол-
жала путь, но уже медленней, и, как мне показалось, слегка покраснев.
Когда я увидел это, страхи, подозрения, тревога за жизнь друга - все это
исчезло из моей души; я встал и ждал Катриону, опьянев от надежды.
Когда она подошла, я пожелал ей доброго утра, и она ответила мне со-
вершенно спокойно.
- Вы не сердитесь, что я последовал за вами? - спросил я.
- Я знаю, что у вас не может быть плохих намерений, - ответила она; и
тут самообладание изменило ей. - Но зачем вы посылали деньги этому чело-
веку? Не надо было этого делать.
- Я посылал деньги не ему, - ответил я. - Они для вас, и вы это прек-
расно знаете.
- Но вы не имели права посылать их ни для меня, ни для него, - сказа-
ла она. - Дэвид, это нехорошо.
- Конечно, это плохо, - сказал я. - И я молю бога, чтобы он помог
мне, несчастному тупице, исправить мою глупость, если только это возмож-
но. Катриона, вы не должны так жить. Простите меня за резкое слово, но
этот человек недостоин быть вашим отцом и заботиться о вас.
- Прошу вас, не говорите о нем! - вскричала она.
- Мне незачем больше о нем говорить. И не о нем я думаю, поверьте! -
сказал я. - Все мои мысли только об одном. Я долгое время жил в Лейдене
один. И хотя я был занят учением, но все равно думал об этом. Потом при-
ехал Алан, и я стал бывать среди офицеров, на парадных обедах. Но эта
мысль по-прежнему одолевала меня. И то же самое было раньше, когда вы
были рядом со мной. Катриона, вы видите этот платок у меня на шее? Вы
тогда отрезали от него уголок, а потом бросили. Теперь я ношу ваш флаг.
Он у меня в сердце. Дорогая, я не могу жить без вас. Ради бога, не от-
талкивайте меня.
Я встал перед ней и преградил ей путь.
- Не отталкивайте меня, - твердил я, - окажите мне хоть немного снис-
хождения!
Она не отвечала ни слова, и я помертвел.
- Катриона! - воскликнул я, пристально глядя на нее. - Неужели я сно-
ва ошибся? Неужели для меня все потеряно?
Она, затаив дыхание, подняла на меня глаза.
- Дэви, так это правда, вы меня любите? - спросила она тихо, едва
слышно.
- Люблю, - ответил я. - Ты же знаешь... Люблю.
- Я давно уже не принадлежу себе, - сказала она. - С самого первого
дня я ваша, если вы согласны принять меня!
Мы были на холме; дул ветер, и мы стояли на виду, нас могли видеть
даже с английского корабля, но я упал перед ней на колени, обнял ее ноги
и разразился рыданиями, которые разрывали мне грудь. Буря чувств заглу-
шила все мои мысли. Я не знал, где я, забыл, отчего я счастлив; я
чувствовал только, что она склонилась ко мне, ощущал, что она прижимает
мою голову к своей груди, слышал, как сквозь вихрь, ее голос.
- Дэви, - говорила она, - ах, Дэви, значит, ты не презираешь меня?
Значит, ты любишь меня, бедную? Ах, Дэви, Дэви!
Тут она тоже заплакала, и наши счастливые слезы смешались.
Было уже, наверное, около десяти утра, когда я наконец осознал всю
полноту своего счастья; я сидел с нею рядом, держал ее за руки, глядел
ей в лицо, громко смеялся от радости, как ребенок, и называл ее глупыми,
ласковыми именами. В жизни не видел я места прекраснее, чем эти дюны
близ Дюнкерка; и крылья мельницы, взмывавшие над холмом, были прекрасны,
как песня.
Не знаю, сколько мы сидели бы так, поглощенные друг другом, забыв обо
всем на свете, но я случайно упомянул об ее отце, и это вернуло нас к
действительности.
- Моя маленькая подружка, - твердил я, и радовался, что эти слова
воскрешают прошлое, и не мог на нее наглядеться, и мне было милым даже
недавнее наше отчуждение... - Моя маленькая подружка, теперь ты принад-
лежишь мне навеки. Ты принадлежишь мне навсегда, моя маленькая подружка.
Что нам теперь этот человек!
Она вдруг побледнела и отняла у меня руки.
