вольствию которого закончились?
Как обстоит дело с доказательствами?
Было бы нелепо говорить о доказательствах той сплошной фантастики,
которой переполнены и обвинительный акт, и речи обвинителей, по поводу
"всемирного заговора" с участием в нем митрополита и других подсудимых.
В чем усматриваются доказательства этого деяния? - Единственно в том,
что будто бы митрополит через близких ему людей распространял в народе
переписанные на пишущей машинке копии своих заявлений в "Помгол".
Защита представила ряд номеров советских газет, из которых видно, что
еще до изъятия, а также и во время изъятия, заявления митрополита в
"Помгол" неоднократно оглашались самой советской печатью. Следовательно,
сама печать способствовала тому, что десятки тысяч экземпляров заявлений
митрополита проникли в народ.
Какое же значение и цель, сравнительно с таким массовым распростране-
нием, могли иметь несколько десятков копий, сделанных на пишущей машин-
ке?
При данных обстоятельствах предъявлять митрополиту обвинение - не
равносильно ли обвинению человека в том, что он, желая способствовать
распространению огня, уже охватившего со всех сторон огромное здание,
бросил в пламя горящую спичку, или с преступной целью усилить наводне-
ние, приблизился к несущимся волнам навстречу и выплеснул стакан воды!
Все "данные", представленные "обвинителями", свидетельствуют, в сущ-
ности, лишь об одном: обвинение, как таковое, не имеет под собой никакой
почвы. Это ясно для всех.
Но весь ужас положения заключается в том, что этому сознанию далеко
не соответствует уверенность в оправдании, как должно бы быть. Наоборот,
все более и более нарастает неодолимое предчувствие, что несмотря на
крах обвинения, некоторые подсудимые, и в том числе митрополит, погиб-
нут.
Во мраке, окутывающем закулисную сторону дела, явственно виднеется
разверстая пропасть, в которую "кем-то" неумолимо подталкиваются подсу-
димые.
Это видение мрачно и властно царит над внешними судебными формами
происходящего процесса и никого эти формы обмануть не могут.
В заключение Я. С. Гуревич сказал:
"Чем кончится дело, что скажет когда-нибудь о нем беспристрастная ис-
тория? История скажет, что весной 1922-го года в Петрограде было произ-
ведено изъятие церковных ценностей, что согласно донесениям ответствен-
ных представителей гражданской власти-администрации, оно прошло в общем
"блестяще", и без сколько-нибудь серьезных столкновений с верующими мас-
сами. [3] И несмотря на это к негодованию всего цивилизованного мира,
власти нашли необходимым расстрелять Вениамина, митрополита Петроградс-
кого, и некоторых других лиц.
Вы скажете мне, что для вас безразличны и мнения современников и вер-
дикт истории. Сказать это нетрудно, но создать в себе действительное
равнодушие в этом отношении - невозможно. И я хочу уповать на эту невоз-
можность.
Я не прошу и не умоляю вас ни о чем. Я знаю, что всякие просьбы,
мольбы, слезы, не имеют для вас значения. Знаю, что для вас в этом про-
цессе на первом плане вопрос политики, и что принцип беспристрастия
объявлен непримиримым с вашим приговором. Выгода или невыгода - вот ка-
кой альтернативой определяется ваш приговор.
Если ради вашего торжества нужно "устранить" подсудимого - он погиб,
даже независимо от объективной оценки предъявленного к нему обвинения.
Да, я знаю, таков лозунг. Но решитесь ли вы провести его в жизнь в этом
огромном по значению деле? Решитесь ли вы признать этим самым перед ли-
цом всего мира, что этот "судебный процесс" является лишь кошмарным ли-
цедейством?
Вы должны стремиться соблюсти в этом процессе выгоду для больше-
вистской власти. Во всяком случае, смотрите, не ошибитесь!
Если митрополит погибнет за свою веру, за свою безграничную предан-
ность верующим массам, - он станет опаснее для власти, чем теперь.
Непреложный исторический закон предостерегает, что на крови мучеников
растет, крепнет и возвеличивается вера.
Остановитесь, подумайте, и... не творите мучеников". (Конечно, приве-
дена только схема выступления защитника).
В связи с речью Я. С. Гуревича нужно отметить одно обстоятельство,
весьма показательное для характеристики настроения, вызванного процессом
в среде не только верующих, но и коммунистов (сравнительно низших ран-
гов, разумеется).
Ввиду аплодисментов, сопровождавших кровавые рефрены Смирнова, защита
опасалась контрманифестации со стороны настоящей, "вольной" публики.
Поэтому еще до своих речей, защитники "агитировали" среди публики,
прося ее воздержаться от внешних проявлений своих чувств в интересах как
подсудимых, так и самой публики, могущей подвергнуться всяким репресси-
ям.
Я. С. Гуревич счел необходимым даже в своей речи предупредить еще раз
публику о том же, указав, между прочим, в своем выступлении, что он про-
сит и надеется на то, что все - и враги, и друзья, - выслушают его со
вниманием и, главное, в должном спокойствии.
- Не забывайте, - прибавил он, - что я говорю от лица человека, кото-
рый, может быть, обречен на смерть, а слова умирающего должны быть выс-
лушаны в благоговейной тишине.
Но столь долго и насильно сдерживаемое настроение публики все-таки
прорвалось и речь Я. С. Гуревича была покрыта долго несмолкавшими апло-
дисментами.
Трибунал заволновался, хотел было принять меры, но оказалось, что в
аплодисментах приняли живейшее участие... многочисленные коммунисты, за-
нявшие часть зала.
Последнее объясняется тем, что рядовые, "массовые" коммунисты, глубо-
ко сочувствовали жертвам процесса и, как выяснилось впоследствии, до-
вольно откровенно выражали свое возмущение по поводу направления, кото-
рое ему искусственно придали.
Я. С. Гуревич не был ни разу прерван. Его выступление в защиту митро-
полита заняло свыше шести часов. Очевидно было, что даже трибунал слуша-
ет защитника со вниманием. Чем объяснялось такое отношение трибунала:
заранее ли принятым решением - предоставить защитнику полную свободу,
или же неожиданно высказанной суровой правдой, которую вряд ли часто
приходится слышать трибуналу, - судить трудно. Из живых людей, все-таки
трудно, очень трудно сделать манекены. В конце концов члены трибунала
творили, конечно, волю пославших их, но, быть может, не без некоторой
горечи в душе.
Петроградский процесс лишний раз наглядно показал, что советская
власть, советское правосудие, во имя своей идеи может, подобно Фруду,
оправдать любое свое беззаконие. Идея такая у них есть, в которую они
верят идолопоклоннически. А идолы, как известно, требуют жертв.
Судебные прения окончились.
Очередь за "последним словом" подсудимых.
Председатель делает распоряжение о прекращении с этого момента сте-
нографирования процесса. Цель этого распоряжения весьма понятна. Враги
не желают закрепления и распространения в населении речей подсудимых в
эти трагические минуты.
- Подсудимый Василий Казанский, - обращается председатель к митропо-
литу, - вам "последнее слово".
Митрополит не спеша встает, четко вырисовывается его высокая фигура.
В зале все замерло.
В начале митрополит говорит, что из всего, что он услышал о себе на
суде, на него наиболее удручающе подействовало то, что обвинители назы-
вают его "врагом народа"
"Я - верный сын своего народа, я люблю и всегда любил его! Я жизнь
свою ему отдал, и я счастлив тем, что народ, вернее простой народ, пла-
тит мне той же любовью, и он же поставил меня на то место, которое я за-
нимаю в Православной Церкви".
Это было все, что митрополит сказал о себе в своем "последнем слове".
Остальное время своей речи он посвятил исключительно соображениям и
объяснениям в защиту некоторых подсудимых, ссылаясь на документы и иные
данные, обнаружив при этом большую память, последовательность и невозму-
тимое спокойствие.
Одно из его утверждений представлялось, как это он сам признал, недо-
казанным. По этому поводу он заметил со свойственной ему тихой улыбкой:
- Думаю, что в этом отношении вы мне поверите без доказательств. Ведь
я, по всей вероятности, говорю сейчас публично в последний раз в своей
жизни... Человеку же, находящемуся в таком положении, принято верить на
слово?
Момент был, воистину, потрясающий и незабываемый. Всем была ясна ог-
ромная нравственная мощь этого человека, который в такую минуту, забывая
о себе, думал только о несчастии других и стремился им помочь.
Среди наступившей за заключительными словами митрополита благоговей-
ной тишины, - раздался голос председателя. Голос, в котором прозвучала
какая-то доселе ему необычная мягкая нота:
- Вы все говорили о других. Что же вы скажете о самом себе?
Митрополит, который уже сел, вновь приподнялся и, с некоторым недоу-
мением посмотрев на председателя, тихо, но отчетливо сказал:
- О себе... Что же я могу вам еще сказать... Разве лишь одно: я не
знаю, что вы мне объявите в вашем приговоре, - жизнь или смерть, - но
что бы в нем ни провозгласили, я с одинаковым благоговением обращу свои
очи горе, возложу на себя крестное знамение и скажу (при этом митрополит
широко перекрестился и сказал): "Слава Тебе, Господи Боже, за все!"
Таково было "последнее слово" митрополита Вениамина.
Передать настроение, охватившее публику, невозможно. Иное легче пере-
жить, чем описать.
Трибунал объявил перерыв.
Затем последовали "последние слова" подсудимых.
Профессор Ю. П. Новицкий был очень краток. Он указал, что привлечение
его к делу объясняется лишь тем, что он состоял председателем "Правления
Общества объединенных Православных приходов". В приписываемых ему деяни-
ях он совершенно неповинен. Но если кому нужна в этом деле жертва, он
готов без ропота встретить смерть, прося лишь о том, чтобы этим ограни-
чились и пощадили остальных привлеченных.
И. М. Ковшаров заявил, что он знает, какая участь его ожидает. Если
он давал объяснения в свою защиту, то только ради того, чтобы закрепить
в общественном сознании, что он умирает невинным.
Сильное впечатление произвело "последнее слово" архимандрита Сергия.
Он нарисовал картину аскетической жизни монаха и указал на то, что
отрешившись от всех переживаний и треволнений внешнего мира, отдавши се-
бя целиком религиозному созерцанию и молитве, он одной лишь слабой, фи-
зической нитью привязан к сей жизни.
- Неужели же, - сказал он, - трибунал думает, что разрыв этой послед-
ней нити может быть для меня страшен?! Делайте свое дело! Я жалею вас и
молюсь о вас!
Большинство остальных подсудимых заявило, что ничего прибавить к ре-
чам защиты не имеет.
Председатель объявил, что приговор будет оглашен завтра, в среду 5-го
июля, вечером.
Ко времени объявления приговора зал был почти пуст. Обыкновенную пуб-
лику не пускали.
В 9 часов вечера трибунал вышел и председатель огласил приговор.
Десять лиц были присуждены к расстрелу:
Митрополит Вениамин,
Архимандрит Сергий,
Ю. П. Новицкий,
И. М. Ковшаров,
Епископ Венедикт,
Н. К. Чуков (настоятель Казанского собора),
Л. К. Богоявленский (ректор Богословского института),
А. П. Чельцов (настоятель Исаакиевского собора),
Н. Ф. Огнев, протоиерей (профессор Военно-юридической академии),
Н. А. Елагин.
Остальные обвиняемые были приговорены к тюремному заключению на раз-
ные сроки. [4]
В отношении Патриарха Тихона было решено возбудить уголовное пресле-
дование. [5]
Часть подсудимых, главным образом из уличной публики, была оправдана.
Потянулись томительные дни. Кассационные жалобы.
Предвестником окончательного результата был омерзительный пасквиль
Красикова, появившийся в "Московских Известиях", в котором бывший при-
сяжный поверенный наносил последний удар в спину беззащитным и беспомощ-
