ческой академии Огнев и другие.
Большая часть подсудимых состояла из людей "разного чина и звания",
более или менее случайно захваченных милицией при уличных беспорядках во
время изъятия.
Тут были женщины, старики и подростки, был какой-то карлик с пронзи-
тельным голосом, вносивший комическую ноту в тяжелые переживания процес-
са, была фельдшерица, обвиненная в контрреволюционной истерике, в кото-
рую она впала, находясь в церкви во время прихода комиссии по изъятию
церковных ценностей. Был даже какой-то перс, чистильщик сапог, магомета-
нин, не понимающий, как оказалось, по-русски, все же привлеченный за
сопротивление изъятию церковных ценностей. Словом, эта часть подсудимых
представляла собой обыкновенный, весьма случайный по составу, осколок
пестрой уличной толпы.
Никто и не подумал сделать более тщательный отбор подсудимых. Некогда
было.
Зал заседаний - огромен. Он вмещал около 2.500-3000 человек, и тем не
менее во время процесса он всегда был переполнен. За несколько недель
разбора дела значительная часть петроградского населения прошла через
этот зал.
Ничто не останавливало притока публики: ни утомительная монотонность
судебного следствия; ни облава, устроенная на второй же день процесса
перед зданием филармонии и захватившая несколько сот человек (из публи-
ки, ожидавшей открытия заседания), которые оставались арестованными
вплоть до самого окончания дела, ни, наконец, риск и опасности, ожидав-
шие в самом зале. Здесь неоднократно производились аресты лиц, якобы ма-
нифестировавших в пользу подсудимых.
Демонстрации в пользу обвинения встречались, понятно, очень благоск-
лонно. Хозяевами в зале были "командированные" посетители. Их всегда бы-
ло очень много
Остальная публика обыкновенно сидела молча, приниженная, только
грустными лицами и не всегда сдерживаемыми слезами выдавая свое глубо-
кое, затаенное волнение.
- Введите подсудимых, - распорядился председатель.
Среди мертвой тишины из самого отдаленного конца - зала показалась
процессия.
Впереди шел митрополит, в облачении, с посохом в руке. За ним - епис-
коп Венедикт. Далее - остальные духовные лица и другие подсудимые.
Публика, увидев митрополита встала. Митрополит благословил при-
сутствующих и сел.
Начался утомительный, формальный опрос подсудимых (имена, фамилии,
возраст, судимость и т.д.), занявший весь день.
К чтению обвинительного акта приступили лишь в понедельник 12-го ию-
ня. Обвинение против митрополита и других обвиняемых было сфабриковано
просто.
В распоряжении властей к этому времени были уже десятки судебных слу-
чаев, возникших на основе отдельных эпизодов, имевших место при изъятии
ценностей в разных петроградских церквах в разное время.
Все эти дела "сшили во единое целое" (в переплетном смысле) и все со-
бытия, в них изложенные, были объявлены результатом злонамеренного
подстрекательства со стороны "преступного общества", состоявшего из мит-
рополита и других лиц, главным образом членов "Правления общества Пет-
роградских православных приходов".
Митрополиту вменяли в вину то, что:
а) он вступил в сношение и переговоры с советом в Петрограде, имевшие
целью добиться аннулирования или смягчения декретов об изъятии церковных
ценностей;
б) он и его сообщники находились при этом в сговоре со всемирной бур-
жуазией;
в) как средство для возбуждения верующих против власти, те же обвиня-
емые избрали распространение среди населения копий заявлений митрополита
в комиссию "Помгола".
Первым допросу был подвергнут митрополит.
Несколько часов 12-го и 13-го июня обвинители и судья засыпали его
вопросами, на которые он, не волнуясь и не теряясь, спокойным голосом
давал короткие, категорические, исчерпывающие и не допускающие разнотол-
кования ответы.
Допрос митрополита велся, главным образом, в трех направлениях:
а) об отношении митрополита к постановлениям Карловацкого собора. Об
этих постановлениях говорилось очень много в процессе, едва ли не
больше, чем об изъятии;
б) об отношении митрополита к декретам об изъятии церковных ценностей
и
в) об упомянутых выше двух заявлениях митрополита в "Помгол".
По первому вопросу митрополит ответил, что постановления Карловацкого
собора ему неизвестны.
По второму вопросу митрополит заявил, что он считал и считает необхо-
димым отдать все церковные ценности для спасения голодающих. Но он не
мог и не может благословить такой способ изъятия ценностей, который, с
точки зрения всякого христианина является очевидным кощунством.
Центр тяжести личной ответственности митрополита заключался в третьем
вопросе. От него неустанно домогались путем коварных вопросов выяснить,
кто в действительности был вдохновителем или редактором заявлений, по-
данных в "Помгол". Ему весьма прозрачно намекнули, что назови он "редак-
тора" или даже отрекись только от содержания своих заявлений и он будет
спасен.
Хотелось бы думать, что эти соблазнительные внушения были в известной
степени искренними.
Враги его отнюдь не стремились убить митрополита. Они вероятнее всего
предпочли бы уничтожить его морально. Митрополит, расстрелянный за стой-
кость своих убеждений - это имело свои "неудобства". Наоборот, митропо-
лит раскаявшийся, развенчанный, приведенный в повиновение, униженный и
"милостиво" пощаженный, - такой результат был бы гораздо заманчивее и
для властей и, тем более, для стоявшей за их спиной в этом деле "Живой
церкви".
Это было настолько очевидно, что и участники процесса, и даже публи-
ка, особенно насторожились, когда митрополиту предлагались вопросы по
этому предмету. Что советский суд ведет "игру" на жизнь или смерть, -
это сквозило и в тоне, и в редакции вопросов.
Митрополит, как бы не замечая протягиваемых ему "спасительных кру-
гов", и глядя прямо в лицо трибуналу твердо и неизменно отвечал:
- Я один, совершенно самостоятельно, обдумал, написал и отправил свои
заявления. Впрочем, я и не потерпел бы ничьего вмешательства в решение
таких вопросов, которые подлежали исключительно моей компетенции, как
архипастыря.
При этих ответах в голосе митрополита замечался даже некоторый отте-
нок властности, вообще ему совершенно не свойственный.
После этого было все кончено. Предстоявшая ему участь определилась.
Всем присутствующим было ясно величие души этого человека, который своей
монашеской рясой, своим собственным телом, закрыл от ЧК своих несчастных
знакомых.
Митрополиту было объявлено, что допрос его окончен.
С тем же невозмутимым спокойствием, со светлой улыбкой, митрополит
под вздохи и сдержанные рыдания в публике возвратился на свое место.
Нужно отметить, что один лишь обвинитель - Смирнов, пробовал в начале
допроса держаться свойственного ему издевательского тона по отношению к
митрополиту. Со стороны защитника Гуревича не замедлил, однако, последо-
вать резкий протест по этому поводу. Защитник заявил и Смирнову, и три-
буналу, что каковы бы ни были их личные верования и убеждения, никто не
имеет права так третировать человека, к которому питает благоговейное
уважение все население Петрограда.
- Мы знаем, что вы можете расстрелять митрополита, - сказал защитник,
- но вы можете не оскорблять митрополита, не допускать этих оскорблений.
Всякий раз, когда это случится, защита будет протестовать.
Протест защиты был поддержан аплодисментами публики.
Председатель грубо оборвал публику, но очевидно, какие-то закулисные
меры внушения кем-то были приняты. По крайней мере в дальнейшем Смирнов
держал себя уже сравнительно прилично.
Неизгладимое впечатление оставил также допрос архимандрита Сергия.
Звучным, решительным голосом отвечал он на сыпавшиеся на него вопросы.
Вся грубость была рассчитана на то, чтобы сбить допрашиваемого с четкой
позиции. О. Сергий пресекал эти попытки, заявляя резко и определенно: "Я
уже на эти вопросы ответил и повторять свои ответы не желаю!" Он сам
пресекал издевательский тон обвинителей.
Так, Смирнов, поставив отцу Сергию сначала ряд вопросов о его проис-
хождении, воспитании и прошлой деятельности, обратился к нему, напосле-
док, с вопросом:
- Как же вы оказались в монахах - по убеждению?
Отец Сергий выпрямился во весь свой высокий рост, оглядел Смирнова
уничтожающим взглядом и бросил в ответ:
- Вы, невидимому не понимаете оскорбительности вашего вопроса. Отве-
чать на него я не буду!
Архимандрит Сергий был привлечен по делу в качестве одного из товари-
щей председателя "Общества Петроградских православных приходов". Он от-
рицал (и это вполне соответствовало действительности) утверждение, будто
бы "Правление" занималось политикой. Себя он объявил совершенно солидар-
ным с митрополитом.
Председатель того же "Правления" Ю. П. Новицкий в своих объяснениях
подробно охарактеризовал деятельность "Правления", доказав рядом неопро-
вержимых данных, что деятельность эта вращалась исключительно в круге
вопросов церковно-приходского быта.
Бывший юрист-консультант Лавры Л. М. Ковшаров, с первой же минуты
процесса ясно предвидевший его неизбежный финал, давал на поставленные
ему вопросы хладнокровные, меткие по смыслу и часто едкие по форме отве-
ты.
Духовенство, вся интеллигентная часть подсудимых вообще держали себя
спокойно, без панического заискивания, которое часто наблюдается в судах
и трибуналах.
Никаких оговоров в адрес других лиц, с целью смягчить свою собствен-
ную ответственность, не было. Многие держали себя с большим достоинством
и некоторые героически открыто исповедали свою солидарность с митрополи-
том.
Допрос подсудимых продолжался без малого 2 недели. Потом трибунал пе-
решел к допросу свидетелей.
Главный из них - Введенский волею судьбы не мог быть допрошен. На
второй же день, после первого заседания суда, при выходе его из зала за-
седания на улицу, какая-то пожилая женщина швырнула в него камнем, чем
причинила ему ранение головы. Была ли эта рана действительно серьезна,
или же этот случай использовал Введенский, чтобы уклониться от дачи в
трибунале свидетельского показания, - сказать трудно. Во всяком случае,
Введенский "по болезни" в трибунале не появлялся.
"Свидетельство" его заменилось другим, равноценным - Красницкого.
Первым свидетелем предстал член "Помгола", он же ректор "Университета
имени Зиновьева" - Канатчиков. Этот "ученый", в опровержение всего, что
было признано даже в обвинительном акте, заявил совершенно неожиданно,
что "Помгол" никогда ни на какие переговоры и компромиссы не шел, и что
предложения митрополита, сформулированные в его заявлениях, были с само-
го начала отвергнуты.
Когда же защитник Гуревич предъявил ему его собственное, предыдущее
показание (прямо противоположное по содержанию тому, что свидетель
только что заявил). Канатчиков не смущаясь объяснил что у него "странно
устроенная память, он человек схематических построений, отдельных же
фактов он никогда не помнит". Это оригинальное заявление по требованию
защитника вносится целиком в протокол заседания.
Затем в зал был введен свидетель Красницкий. Высокий, худой, лысый, с
бледным лицом, с тонкими, бескровными губами, 40-45 лет, в священничес-
кой рясе, - решительными шагами, с вызывающим видом подошел к своему
месту и начал свое "показание". С каждым словом, с каждым звуком этого
мерного, резко-металлического голоса, над головами подсудимых все более
сгущался зловещий мрак.
Роль свидетеля была ясна. Это был очевидный "судебный убийца", имею-
щий своей задачей заполнить злостными и заведомо ложными обобщениями ту
пустоту, которая зияла в деле на месте доказательств. И надо сказать,
что эту свою роль свидетель выполнил чрезвычайно старательно. Его слова
были петлей, которой этот человек в рясе с наперстным крестом поочередно
