судя, следовало бы обнять, прижать к себе, приласкать, успокоить...
Однако Петяша никак не мог заставить себя сбросить оцепенение. Видя это,
Елка подняла мокрое от слез лицо, вскинулась, словно развернувшаяся
пружина, с тахты и крепко прижалась к нему.
- Не отпущу... - выдохнула она.
Это помогло. Руки Петяшины словно бы сами собой поднялись, ладони его
легли на Елкины лопатки, чуть острящиеся под тонким, гладким шелком блузки
медленно скользнули вниз. Там, внизу ткань оказалась чуть толще, обрела
легкую шероховатость. Округлые, упругие полушария под нею, как раз
уместившиеся в ладонях, дрогнули, и от этого где-то в нижней части живота
появилось знакомое ощущение тяжелого, туманящего мысли, кружащего голову
тепла. Петяшины руки еще крепче - чтобы как следует почувствовала его,
набухший, рвущийся на свободу - прижали к себе Елку. Пальцы пробежали по
знакомой ложбинке под юбкою, пустились еще ниже, нащупали юбкин край,
приподняли его, проникли внутрь, меж горячих, слегка бархатистых бедер, и
уж там снова устремились кверху, пока не добрались до совсем тоненькой
полоски материи.
Щека Елки, прижатая к щеке Петяши, налилась жаром. Она чуть раздвинула
ноги; трусики под нежно постукивавшими, щекотавшими, перебиравшими
пробившиеся сквозь ажурную ткань волоски, пальцами Петяши сделались влажны.
Тогда Петяшины руки медленно поднялись выше, поднимая за собою юбку,
сильно оглаживая такой стройный, до помрачения рассудка соблазнительный
зад, немного отстранили его обладательницу и нежно, едва ощутимым
касанием, описали два полукружья вокруг ее талии. Пальцы нащупали резинку
трусиков, руки на миг замерли -
- и резко рванули.
Ткань с треском разошлась.
Елка испустила короткий стон, а тонкие пальцы ее, только что еще
впивавшиеся в Петяшины плечи, уже расстегивали "молнию" на его брюках.
Почуяв свободу, он устремился наружу. На миг Елка сильно сжала его рукою,
снова - на сей раз долго, протяжно - застонав, тут же отпустила и начала
опускаться на колени. Петяшины руки, повинуясь некоему наитию, через
голову сдернули с нее юбку. Едва выпутавшись из сего необходимого, но в
данном положении совершенно неуместного предмета одежды, Елка жадно,
однако ж сдерживая нетерпение, приникла губами к самому его кончику.
Под черепушкой Петяшиной - словно бы что-то взорвалось, бесшумно, однако
мощно, пустив по ветру все до единой мысли и завесив глаза густой багровой
пеленой. Но руки и сами знали свое дело прекрасно: они резко, почти грубо
стиснули Елкины плечи, рывком - прежде, чем наслаждение вот так быстро
закончится -вздернули ее на ноги, с треском сорвали с желанного ее тела
блузку, под которой не оказалось уже ничего, и, в два-три рывка освободив
от одежды своего хозяина, снова сжали в объятьях горячее обнаженное тело
любимой.
Елка, в свою очередь крепко обвив руками Петяшину шею, изо всех сил
прижалась к нему, и Петяша почувствовал, как ноги ее обхватывают его талию.
- Погоди... - последним усилием воли прохрипел он. - Резинок ведь
нету...
- Не нужно, - сквозь прерывистое дыхание отвечала Елка, - я спиральку
сегодня поставила...
Как ни краток был этот разговор, он все же рассеял туман в голове. Теперь
все тело Петяшино - словно бы наполнилось кристально-ясным пронзительным
жаром. Стиснув ладонями Елкины бедра, он чуть приподнял ее, нащупал губами
ее губы, крепко закусил их, опять заставив Елку застонать, и он, тут же
безошибочно отыскав предмет своих стремлений, вонзился во влажное,
обволакивающее, жаркое...
Колени Петяшины подогнулись. Еще сильнее прижимая к себе Елку, он рухнул
на жалобно взвывшую пружинами тахту.
И тогда мир прекратил существовать. Не осталось ровно ничего -только губы
под Петяшиными губами, долгий стон, яростное движенье навстречу Елке, да
еще бешеный стук сердца.
39.
Димычу, оставшемуся на кухне, несмотря на высказанное намерение
поразмыслить, оказалось не до размышлений. Известного рода звуки из
комнаты давали понять, что все - в порядке, помирились-таки, но вместе с
тем и будили определенного же рода желания. Столь же интенсивные, сколь и
неуместные, мать иху - конем...
Что бы там ни полагал Петяша в простоте своей (или, может, деликатности,
которая, случается, выходит куда как хуже простоты), Димыч вовсе не был
обделен природою влечением к женщинам и не страдал излишней застенчивостью
на предмет появления со своими подругами в обществе. Просто-напросто - с
женщинами ему, несмотря на все его внешние и внутренние достоинства, не
везло.
Катастрофически не везло.
Поначалу, лет эдак в четырнадцать-пятнадцать, когда интерес к
противоположному полу только-только просыпался, понравившиеся ему
ровесницы, понятно дело, неизменно предпочитали кого-нибудь постарше и
поопытнее. Закономерности и естественности такого оборота Димыч, несмотря
на то, что парнишкой рос неглупым, вовремя понять не сумел. Вместо этого
он заподозрил в себе какой-то фатальный недостаток, незаметный для него
самого, зато с первого же взгляда бросающийся в глаза окружающим.
А подобные умонастроения, надо заметить, ни хрена не способствуют развитию
уверенности в себе. Говорят, порой и на психике очень погано сказываются.
Если прибавить сюда еще повальный ленинбургский жилищный кризис, картина
выходит уж совершенно мрачной. Это ж - подумать только, какими мучениями
сопровождается вступление в половую жизнь для большинства ленинбургских
подростков! Лестницы, подвалы и чердаки, надо сказать, до обидного мало
приспособлены для романтических свиданий.
Явный недосмотр со стороны родителей, школы и городской администрации!
Короче говоря, до самых аж двадцати шести лет Димычу лишь раз доводилось
спать с женщиной - если только какой-нибудь час, проведенный со
случайной, из какой-то прихоти соблазнившей его тридцатилетней особой
позволительно обозначить словом "спать". Дело, вдобавок, было на природе
(то бишь, в кустах возле безлюдного по вечернему времени санаторского
пляжа), а посему не стоит и заикаться о том, что впечатления после этого
опыта остались самые мерзопакостные. И дама попалась не первой - даже не
второй! - свежести, не шибко умелая и не отличавшаяся чистоплотностью, и
комары всю жопу съели чуть не до костей...
Но влечение, невзирая на памятное по сию пору отвращение к способу его
реализации, никуда не исчезло. Вот сейчас как раз снова напомнило о себе
- нечего сказать, вовремя!
С прерывистым вздохом Димыч привычно потянулся к "молнии" на штанах. С
тринадцати лет он регулярно проделывал это и всякий раз, после
кратковременного облегчения, бывал мерзок самому себе.
И, надо признаться, подолгу.
Наверное, Петяша с Елкой успели здорово соскучиться друг по другу: силы их
иссякли гораздо быстрей, чем обычно. Мир вновь постепенно, точно некий
театральный электрик-осветитель не спеша передвинул ползунок реостата и
дал на сцену полный свет, обрел привычные очертания. Так же постепенно
унялась и дрожь, сотрясавшая Елкино тело.
Полежав сколько-то времени неподвижно, Петяша перекатился набок. Елка тут
же пристроила голову к нему на плечо.
- Ты совершенно не способен понять, что чувствует женщина, - негромко, с
легкой хрипотцою в голосе заговорила Елка, словно продолжая прерванную на
середине беседу. - Ты вообще не можешь себе представить, что тебя
искренне - а не из какой-то немотивированной злонамеренности - считают
неправым в чем бы то ни было. Ты живешь одним-единственным днем - то
есть, сроком, оставшимся до намеченной - и даже не тобой намеченной! -
где-то впереди, неподалеку, точки. Наподобие срока получения каких-то
очередных денег. И даже не думаешь о том, что кто-то может ощущать время
иначе. Ты всегда делаешь то, что твоя левая пятка пожелает, а окружающим
предоставляешь выбор: либо смириться с этим либо проваливать на фиг. Тебе
плевать, что я почувствовала, увидев тебя с этой малолетней дурочкой. Одни
взгляды ваши чего стоили... Сначала, когда я ушла, мне не хотелось тебя
больше видеть. Никогда. И сразу же, стоило закрыть за собой дверь, что-то
такое важное исчезло... Пропала уверенность в себе, понимаешь? А еще дня
через два я поняла, что все равно вернусь к тебе, каков бы ты ни был и что
бы для этого ни пришлось вынести. Потому, что без тебя - хуже. Я знаю,
что ты после этого наверняка уже не будешь относиться ко мне, как раньше.
Может, и вообще перестанешь уважать. И все равно...
На глазах ее выступили слезы. Резко отвернувшись, Елка уткнулась лицом в
подушку.
Петяша перевернулся на живот и ласково положил руку ей на голову. Тогда
она, извернувшись под его ладонью, порывисто обняла его и долго, крепко
поцеловала.
- Ладно уж, - сказал Петяша после того, как губы их разомкнулись. -
Чего уж теперь-то отношения выяснять... Идем, ежели не лень одеваться,
кофе сварим да покурим. А то - Димыч там один... Как; не лень?
- Нет. - Елка села на тахте и потянулась за брошенными на пол одежками.
- Ну вот; разорвал все, что мог...
- Ерунда. Завтра хоть пятьдесят новых блузок тебе купим, - пообещал
Петяша. - А что трусиков нет - под юбкой все равно не видать.
- Если там хоть от юбки что-нибудь осталось... В чем я по магазинам
пойду? И - на какие деньги?
Разговор грозил приобрести давно знакомое угрожающее финансовое
направление. В голосе Елки уже звучали характерные раздраженные нотки.
Ну вот, не успели помириться... Чего это она?
- А-а! Ты ж не знаешь... У меня все четыре романа купили. И аванс дали.
Там - много.
Петяше показалось, что при этих словах во взгляде Елки на миг появилось
нечто новое - незнакомое и даже пугающее, но, что бы ни означало сие
выражение, оно тут же сменилось вроде бы искренним удивлением и радостью.
- Да-а?! Шутишь!
С этими словами Елка снова обняла и поцеловала его.
- Я знала. Знала, что так и будет, - уже серьезно, однако радостно
заговорила она. - Все это, конечно, необычно, н-но... Зачем и писать то,
что уже написано до тебя, верно? Здорово, что хоть кто-то из издателей
оценил...
Слегка обиженный - что ж, его и оценить-то уже нельзя никому? - Петяша
изложил Елке историю, начавшуюся с неожиданного телефонного звонка.
По ходу действия взгляд Елки делался все более и более удивленным - так,
что к концу рассказа удивление переполнило все ее существо.
- То есть, ты... Даже не носил им?.. Сами нашли и позвонили?!
С запоздалыми испугом и вместе облегчением Петяша отметил, что этот факт
заставил Елку напрочь забыть о том, что до получения аванса у него никак
не могло иметься денег на восстановление работоспособности телефона.
Ну и ладно. Пусть...
- Идем кофе пить, - напомнил он. - Да оставь ты свои тряпки; накинь вон
- халат.
Легко соскочив с тахты, Елка прошлась по комнате, взяла со спинки стула
Петяшин махровый халат и уже было совсем собралась надеть его, но внезапно
замерла.
- Она у тебя тоже в этом халате ходила? - неприятным, напряженным
голосом спросила она.
Оп-пять - двадцать пять!
- Да, ходила! Что теперь - в химчистку нести?! - рявкнул Петяша,
охваченный вдруг непонятной яростью, которой тут же сам и устыдился. -
Одевайся, - уже мягче добавил он. - Идем.
К удивлению его, Елка без звука надела халат, запахнулась, завязала пояс,
которого - Петяша помнил - хватало как раз на два с половиной оборота
вокруг ее талии...
А сколько у Кати выходило?
При этой мысли Петяшу вдруг - точно поленом по голове шарахнуло: ведь
Катя завтра с утра вернется! И - что тогда? Ведь Димыч говорил...
Дальше мысль вышла неизмеримо страшнее:
А - что, если НЕ ВЕРНЕТСЯ?
Услыхав донесшиеся из комнаты после некоторого затишья шаги и шуршание
одежды, Димыч поспешно привел себя в порядок и поглубже упрятал в карман
изгвазданный носовой платок.
Раньше он, непонятно отчего, принимал интерес, питаемый женщинами к
Петяшиной особе, как должное. Теперь интерес этот почему-то раздражал. Вот
та же Елка! Насколько помнилось ему, всегда она относилась к безденежному,
