и препровождены в г. Ишим, где их закупорили в тесных подвалах
окружного ОГПУ. Началось следствие, которое тянулось с марта до
половины мая 1930 года. Состояло оно в том, что каждого из
заключенных вызывали из подвала к следователю и добивались от него
письменного подтверждения всего того, что и так ОГПУ было известно
по донесениям Власова. Некоторые из допрашиваемых первоначально не
сознавались или отказывались признать то или иное, тогда вызывался
Власов и начинал усовещевать упрямого мужика: "Ну как же ты, Петра
Яковлевич, не помнишь, ведь вот как дело-то было". И усовещенный
мужик, потупив глаза, признавался. Все это обстоятельство
фиксировалось в протоколах допроса, которые сшивались в папки, и
создавалась таким путем занятная повесть о том, как злобное мужичье-
кулачье в Ишимском округе замыслило свергнуть родную для народа
советскую власть, но бдительное ОГПУ своевременно раскрыло этот
коварный замысел и обезвредило врагов трудового народа. Так был
задуман и так составлялся этот сценарий. В действительности же все это
было не больше как сказка для малышей. Или материал для скудоумных
творений литераторов современности.
Под конец допросов главные обвиняемые признали и подписали
все, что подготовили им на подпись следователи ОГПУ, взамен чего
получили от них заверения: "К севу вас выпустят! Ведь не за что же
держать-то вас! Ведь ничего худого вы не сделали, вы только мечтали
что-то сделать, зато чистосердечно во всем признались и раскаялись".
В конце мая папки с протоколами допросов увезли в Свердловск,
в ПП ОГПУ по Уралу. Следом за ними всех мужиков вывели из подвалов
ОГПУ в Ишиме, посадили в тюремные вагоны, перевезли в Свердловск,
ввели за решетчатые ворота свердловского изолятора и разместили в
просторных камерах этого знатного сооружения, на втором этаже.
"О, как здесь хорошо! - ликовали мужики после подвалов
Ишима. - И просторно, и светло, и нары!"
Условия в свердловском стационаре, конечно, были несравнимы
с ишимским: тут было обычное двухразовое питание, была ежедневная
прогулка, назавтра всем желающим было разрешено работать на дворе,
была почта, были газеты. Ничего этого в Ишиме не было. И мужики
воспрянули духом. Не зря, видно, их напутствовали в Ишиме, что скоро
выпустят. Хотя уже и сев прошел, сенокос на носу, а освобождения все
нет. Уже три недели, как они здесь. Уже жены поприезжали к некоторым,
получив их письма. Да что же это так тянут с освобождением? Видать,
дел там наверху много накопилось. Так уж поторопились бы. Ведь
полевые-то работы не ждут.
И вот наконец к решетчатым воротам главного подъезда
изолятора подошел крытый черный автофургон и встал своей задней
дверцей впритык к проходной дверце в воротах. А по этажам и коридорам
изолятора полетело: "Выходи с вещами на освобождение!" Дважды в этот
день приезжал к воротам изолятора крытый черный автофургон, и за оба
раза он увез 58 человек. Мужики ликовали, подымаясь по ступенькам
переносной лесенки из проходной дверцы в фургон и размещаясь на
лавках кузова: "Ну, наконец-то!"
Наутро жены мужиков, приехавшие из деревень, собрались к
началу занятий в приемную прокурора города за пропусками на свидание
со своими мужьями. Секретарь прокурора в окошечко объявил им, что их
мужья этой ночью расстреляны.
Так закончилась мужицко-власовская игра в заговор.
А что Власов? Власова никто и нигде больше не видел.
б) "Раскрытие заговора", организованного Власовым, стало
сигналом к массовым и повсеместным репрессиям против "кулаков", то
есть обыкновенных крестьян-мужиков. В результате в селе Сивкове были
арестованы 38 домохозяев и вместе с их семьями в составе 131 человека
были высланы из села неизвестно куда, вроде бы куда-то в отдаленные и
малообжитые углы севера области. Все имущество высланных было,
конечно, разграблено.
Аресты и высылка мужиков проводились по весьма
упрощенному трафарету: в дом, намеченный к ликвидации, вламывались
подобранные для того молодцы-опричники и объявляли, чтоб все
находящиеся в доме собрали необходимые им вещи и одежду и были бы
готовы через час покинуть помещение. Через час нагруженных вещами
жильцов выводили из дома на улицу, где уже стояли сани с
запряженными в них лошадьми. Конвоируемых распределяли по этим
саням, и обоз начинал движение, направляясь за 60 километров к
железнодорожной станции Петухово. Там доставленных мужиков, их жен
с ребятишками, дедушек и бабушек со всем их скарбом вталкивали в
товарные вагоны стоявшего на путях состава из красных вагонов и
закрывали на болты. Затем подходил паровоз, гудел свисток, и состав с
высылаемыми двигался в неизвестность. Вот и все, что знали о
высланных оставшиеся на месте.
в) Видя все это, происходившее на их глазах, оставшиеся в селе
Сивкове мужики примеряли все на самих себя и, конечно, приходили к
вполне резонному выводу, что опричники не остановятся на этом,
доберутся они и до них. "Вору дай хоть миллион, он воровать не
перестанет", - слышал мужик еще от стариков, задолго до ленинских
истин. И мужик принял-таки свое решение. Постепенно стали исчезать из
своих домов и из села мужики. Сначала исчезнет мужик сам - один, а
семья остается на месте: придут вдруг за ним из сельсовета - им ответ:
уехал куда-то. Но через какое-то время исчезала из дома и вся семья этого
мужика. А имущество - дом, скот и вся рухлядь? Да пропадай оно все
пропадом! Не погибать же из-за него! Будем живы - наживем! Что
можно с собой захватить - брали, остальное же отбрасывалось. На
разграбление.
Так исчезли из села Сивкова 65 домохозяев с числом членов их
семей в 207 человек, исчезли и растворились в неизвестности. Остались в
селе Сивкове только дворы "не бей лежачего", с которых взять было
нечего. Таких дворов было 108, с числом членов семей в них 310 человек.
Сивково - селение Частоозерской волости Ишимского уезда
Тобольской губернии (по старому административному делению).
Расположилось село в 50 верстах к северу от середины отрезка
железнодорожного полотна между городами Курганом и
Петропавловском.
Сивково в его дореволюционном прошлом и вплоть до
тридцатых годов двадцатого столетия - старинное село крепко сбитых
сибирских крестьян-мужиков, исконных хлеборобов. Все коренное
население села делилось на 211 крестьянских дворов и состояло из 713
человек обоего пола, которые проживали семьями в собственных
жилищах, в том числе:
а) 110 человек проживали в однокомнатных 43 избах;
б) 295 человек жили в 83 двухкомнатных деревянных домах;
в) 308 человек жили в 85 трехкомнатных деревянных домах.
Пятеро из проживавших в селе не были постоянными жителями
села и собственного жилья не имели.
Основным занятием всех жителей села было землепашество.
Пахотной земли в постоянном (пожизненном) пользовании жителей села
имелось по пять десятин на каждую мужскую душу (десятина - 30 х 90 =
2700 кв. сажень). Несколько меньше и тоже в пожизненном пользовании
имелось у жителей лесных угодий и сенокосов. Площади лесов поделены
были также на мужские души и также закреплены были за каждым
двором в постоянное (пожизненное) пользование, на правах личной
собственности; сенокосы же в зависимости от ежегодного состояния трав
на площадях делились между дворами также на мужские души каждую
весну заново.
Одновременно с основным занятием население занималось
промыслами побочными, так: домохозяева [74] 22 дворов владели 22
собственными ветряными мельницами, в 8 дворах домохозяева имели
собственные кузницы, в 2 дворах были столяры, в одном домохозяин
работал портным. Среди кузнецов имелись умельцы, изготовлявшие
охотничьи ружья с диаметром ствола в дореволюционный медный пятак.
Нормально функционировала в селе, ведя заготовительные и
торговые операции, одна кооперативная лавка, круглогодично работали
два общественных маслодельных завода, работало сельскохозяйственное
машинное товарищество, били масло из конопляного семени, осенями
работали в селе три скотобойни.
Были в селе и другие подспорья, как-то: зимняя охота на пушное
мелкое зверье (заяц, хорек, колонок, горностай), летняя и зимняя рыбалка
(в нарезке села - 35 не лишенных рыбы озер).
В личном пользовании жителей села имелось множество
сельскохозяйственных машин, таких, как сенокосилки, самосброски,
сноповязалки, сеялки, двухлемешные плуги, культиваторы, бункера,
чистодающие и простые молотилки. В машинном товариществе имелись
и работали трактор и молотилка.
В личном владении населения имелись многие сотни голов
крупного рогатого скота, овец, лошадей, свиней, множество домашней
птицы.
Во владении и использовании населения села были богатые
степные-лесные-заливные - сенокосы, обширные пастбища для
молочного скота, овец и молодняка, достаточные вполне площади
плодородной земли, раздольные лесные угодья. В лесах не переводились
многие виды ягод и грибов. Одним словом, довольное всем окружающим
и самим собою село, процветающее, богатеющее! "Знай работай, да не
трусь!" - по Некрасову.
Действительно, село цвело и хорошело. Оно вроде бы позировало
и хвасталось своею статностью, планировкой. Посреди центральной
площади - сельский храм и школа. Высоко уходил и вонзался в небеса
белый шатер колокольни, увенчанный позолоченной маковкой с крестом.
Еще шесть таких же позолоченных маковок с крестами венчали
остальную часть здания храма. В целом это было величественное
архитектурное сооружение, с формами древнего дониконианского
церковного зодчества, возвышавшееся над ансамблем добротных
крестьянских домов, свободно расположившихся по сторонам площади в
центральной своей части, а по мере удаления от центра - почти
опоясавших зеркало круглого, с версту в диаметре, поджильного озера.
И вот подошел 1930 год. Провозглашено было начало
переустройства деревни. Был брошен клич - "ликвидация кулачества,
как класса, на базе сплошной коллективизации". Потом последовало как
бы отрезвляющее - "головокружение от успехов". А еще через какое-то
время новое подхлестывание - "сделать все колхозы большевистскими,
а колхозников - зажиточными".
Все эти и им подобные приторно-сладкие и хмельные призывы и
заклинания, каждодневно сыпавшиеся со всех газетных полос и
настенных плакатов того времени, видоизменявшиеся вдобавок
применительно к вкусам и склонностям окружающей среды, все это было
пищей богов и для люмпен-пролетариев города, - кинувшихся искать
удачи в мутных водах сельского хозяйства и, по существу, ни на что
стоящее и дельное не способных, готовых и умеющих только рушить да
уничтожать все то, на что им укажут.
В результате такой "творческой" стыковки и единения
зачинателей перестройки, взявшихся созидать светлый рай коммунизма в
деревне с непосредственными проводниками и исполнителями заданий
этой "мудрой" политики партии, цветущее село Сивково, славившееся на
всю окружавшую его группу сибирских поселений как наружным
праздничным обличьем, так и внутренней мощью и благолепием, за
непродолжительный период стало пустырем из развалин да
скособоченных лачуг, как после пожара или бомбежки. И никто из
знавших это село прежде никогда больше не сможет разглядеть в этих
развалинах какой-либо признак или подобие прежнего большого села
Сивкова! Мертвое бывшее поселение!
Первые наскоки на свое благополучие и на свой жизненный
уклад, освященный годами и унаследованный от предков, сибирский
мужик встретил вскоре после того, как появились на его землях
"красные". А случилось это в октябре-декабре 1919 года. Придуманные
Лениным военный коммунизм и продразверстка, введенные взамен
рассудительного хозяйствования и мирных добрососедских отношений с
окружающими, мужик, конечно, отверг сразу, как чуждые его природе и
формой и содержанием, как воровские и разрушающие основы
домоводства. Но Ленин не хотел уступать мужицкому уму. Он стал
насылать на мужика своих опричников, называвшихся продкомиссарами,
которые во главе специально подобранных головорезов, вооруженных с
головы до ног и объединенных в продотряды, заполнили все мужицкие
