для такого средостения сейчас в России нет, но они могут появиться
из рядов той же советской бюрократии. Население России может
увидеть угрозу такого средостения и в эмиграции. Этому населению
будет трудно доказать, что никаких кадров для этого в эмиграции
нет.
МОРАЛЬНО: Отсутствие народного представительства -
хотя бы в наших программах - неизбежно вызовет подозрения в
том, что, отрицая народное представительство, монархисты
стремятся провести какие-то нежелательные народным массам
мероприятия. Монархистам эмиграции было бы трудно доказать,
что именно в народных массах они видят и единственную опору
монархии и единственную силу, способную эту монархию
восстановить.
Однако, говоря о народном представительстве, мы должны
категорически отбросить его западно-европейские образцы. Мы
должны вернуться к нашему собственному. Перед самым созывом
Первой Государственной Думы Лев Тихомиров в своем предисловии к
"Монархической Государственности" предсказал, что из этой
"конституционной" попытки ничего хорошего не будет. Он
предложил то, что мы сейчас назвали бы сословно-корпоративным
представительством: представительство сословий - дворянства,
земства, купечества, крестьянства, казачества, представительство
Церкви и рабочих и т. д. Такое представительство было бы
органическим, а не партийным. Оно выражало бы мнения и
интересы страны, а не идеи и вожделения партий. И если нынешний
западно-европейский депутат ни с чем, собственно, кроме своей
партии, не связан, то представитель данного земства или
профессионального союза в народном представительстве только
продолжал бы ту работу, которую он делает в своем земстве или
профсоюзе. И так как всякие сословные перегородки в России
разрушены окончательно и бесповоротно, то настоящее народное
представительство должно будет состоять из комбинации
территориального (области, земства, города) и корпоративного
(научные, инженерные, рабочие и прочие профессиональные
организации) представительства с непременным участием
представительства всех признанных в России Церквей, конечно, с
преобладающей ролью Православной Церкви.
Разница между партийным и корпоративным народным
представительством гораздо более глубока, чем это может
показаться с первого взгляда. Политические партии западно-
европейского образца имеют тенденцию, но только тенденцию
представительствовать интересы отдельных классов общества. Но
и рабочий класс поделился на профсоюзы христианские и на
профсоюзы антихристианские. Крестьянство Франции, которое
считалось оплотом ройялизма и было подчинено "диктатуре
префектов", в большей своей части отошло в сторону коммунизма.
Республиканская и демократическая партии САСШ и -
соответственно - консервативная и либеральная партии Англии
ДО Эттли, имели тенденцию отражать собою интересы тяжелой
и легкой промышленности. Но все это партийное деление
неустойчиво, случайно, основано не столько на интересах
избирателя (классический пример - коммунистические симпатии
французского крестьянства), сколько на случайной, почти
рефлективной реакции "массы", неорганизованной и даже
дезорганизованной; - на инфляцию и кризисы, на войны и демагогию,
на разочарование во всем и на неверие ни во что. Личный рядовой
состав всякой партии - за немногими исключениями -
подбирается из неудачников во всех остальных областях
человеческой жизни. Исключение относится к удачникам по
рождению - вот вроде м-ра Черчилля. В среднем одаренный и
образованный человек имеет свою профессию и делает свою карьеру
- профессию и карьеру врача, адвоката, инженера и прочее. Этого он
ни на какое "депутатское кресло" не променяет. Некоторым
исключением является адвокатское сословие, сочлены которого
утилизируют краткий период своего депутатства для рекламы, для
связей, и для всяких комбинаций и махинаций после своего
депутатского сидения. Но и тут в "партию" и в "парламент" идет
только второсортный элемент - вот у нас пошел Керенский, но не
пошел Карабчевский. Из крупнейших русских инженеров,
изобретателей, промышленников, писателей, журналистов и прочих
- в Государственную Думу не пошел никто. Средний парламентский
депутат - это, собственно "петрушка", который обязан
вскакивать со своего места, когда соответствующий лидер дернет
соответствующую веревочку, голосовать "за" или "против",
продуцировать овации или скандал, хлопать в ладошки или топать
ногами: все это заранее устанавливается за кулисами, совершенно
так же, как результаты всякой профессиональной цирковой борьбы
заранее устанавливаются "арбитром". И только галерка, -
цирковая или политическая, - может думать, что двойной нельсон,
который на трибуне парламента П. Н. Милюков заложил А. Ф.
Керенскому - или наоборот - имеет какое-то политическое
значение: не имеет никакого. Ни для кого, кроме галерки. Галерка
эта, правда, велика и обильна и, по-видимому, неисцелима.
Я, может быть, несколько злоупотребляю сравнениями
цирка и парламента. Но это происходит потому, что в советское
время я промышлял цирковой борьбой - и если бы это не было так
противно - вероятно, преуспел бы в этой области зрелищного
искусства. Я также довольно долго в качестве журналиста
околачивался в кулуарах и прочих местах предсоветской
Государственной Думы. В цирке мне И. М. Поддубный приказывал:
"Значит, вы положите Джапаридзе на тридцатой минуте с моста".
Или: "Значит, Джапаридзе положит вас ни семнадцатой минуте
суплессом". Это было противно, но есть было нечего. Какая нелегкая
понесла бы меня в Государственную Думу, где в кулуарах А. Ф.
Керенский ловил тощих соратников своих и приказывал: "Значит вы,
Иван Иванович голосуете против законопроекта". - "Какого? - "Ну
вот, что сейчас ставится на рассмотрение пленума". - "Слушаю,
Александр Федорович". Цирк все-таки приличнее.
Но если в российском народном представительстве
работает Глава Православной Церкви или председатель союза:
инженеров, агрономов, врачей, металлистов, железнодорожников,
горняков, крестьян, казаков, купцов, - то все эти люди будут
совершенно точно знать, что им нужно в чем заключаются
реальные интересы того слоя или той группы людей, от имени и по
полномочиям которых они выступают. Никто из них не будет
претендовать на "всю власть", как по самому своему существу
претендует всякая политическая партия. Всякая политическая
партия стремится из меньшинства стать хотя бы относительным
большинством, из относительного большинства - абсолютным, и
на базе абсолютного большинства превратиться в партийный
абсолютизм. Примеры у нас на глазах, и эти примеры достаточно
свежи: Россия, Германия, Италия, Польша, Испания, Венгрия,
Латвия. Но никакому "союзу инженеров" не может придти в голову
превратить в инженеров всю страну или союзу ветеринаров -
захватить "всю власть". Могут быть тенденции ко всякого рода
технократическим или капиталистическим загибам и перегибам, но
на путях к таким тенденциям будут стоять монархи.
Во всем этом нет решительно ничего нового. Все это
существовало в Московской Руси. Более подробно обо всем этом
будет сказано в главе об истории русской монархии. Пока же вопрос
заключается в том, чтобы мы вернулись к нашему собственному
опыту и начали бы называть вещи нашими собственными русскими
словами. Тогда, может быть, целый ряд недоразумений исчез бы
более или менее автоматически.
ДЕМОКРАТИЯ И КОНСТИТУЦИЯ
В сознании русских людей по обе стороны рубежа - оба эти
термина дискредитированы вконец. Та демократическая декламация,
которая ведется частью новой эмиграции на страницах левой
прессы, количественно очень незначительной частью, имеет
случайное объяснение: левая пресса это: визы, гонорары, въезд в
САСШ. издание книг и вообще "билет на право входа в американскую
культуру". На чьем возу едешь, тому и песенку пой. Пели гимны
гитлеровскому абсолютизму, теперь поют американской
демократии. И в обоих случаях - не искренне. Как общее правило,
новая эмиграция требует "твердой власти", не очень ясно отдавая
себе отчет в том, так что же значит "твердая власть"?
Сталинскую власть назвать мягкой властью было бы несколько
затруднительно, а, вот, сбежали же люди. Тогда "вносится
поправка" - "национальную власть". Но Сталин так играл на
чувствах русского национализма, как до него не делал, пожалуй, еще
никто. В общем получается путаница.
Попробуем разобраться. Начнем с "конституции". Этот
термин имеет два не очень сходных значения: а) основные законы
страны вообще и б) основные законы, ограничивающие власть главы
правительства, - монарха или президента - это все равно.
Достаточно ясно, что всякий основной закон ограничивает власть
монарха уже самым фактом своего существования, иначе - зачем
нужен закон? Так, основные законы России, существовавшие ДО 1905
года, ограничивали власть монарха в вопросах вероисповедания и
престолонаследия. Основные законы после 1905 года ограничивали
власть монарха и в законодательной области. Говоря иначе, и те и
другие были конституцией.
Конституция, как известно, может быть писаной и
неписаной. Неписаная Конституция Московской Руси ограничивала
власть московских самодержцев. В. Ключевский говорит:
"Московский царь имел власть над людьми, но не имел власти над
учреждениями". Император Николай Второй даже, и ДО 1905 года,
имел власть над учреждениями, но не имел никакой власти над
людьми. Петр Первый мог приказать казнить кого угодно, Николай
Второй не мог удалить из столицы хотя бы того же П. Милюкова. В
обоих случаях по-разному, но в обоих случаях власть была ограничена.
Неограниченную власть, в ее чисто европейском смысле, пытался
ввести Петр Первый. Quod princeps voluit - legis habet vigorem - что
благоугодно монарху, имеет силу закона. Император Александр
Третий стоял на иной точке зрения: "Самодержавие существует
для охраны закона, а не для его нарушения". "Российская Империя
управляется на твердом основании законов, от самодержавной
власти исходящих". И раз закон был издан установленным
"конституцией" образом, - он был обязателен и для самодержца.
Или - считался обязательным.
Сталинская "конституция" предоставляет каждому
гражданину страны свободу голосовать против Сталина - однако
никто не голосует. По этой конституции никакой власти для
Сталина не предусмотрено. По конституции 1905 года Государь не
имел права своей властью изменять основные законы страны, -
однако Он их изменил.. В современной Англии никакой писаной
конституции нет, однако власть монарха превращена в чистую
символику: монарх превратился в заводную куклу, устами которой
вчера говорила одна партия, сегодня говорит другая, завтра будет
говорить третья. А "основных законов" нет вовсе.
Власть русских монархов всегда была властью ограниченной,
за исключением восемнадцатого века, когда они вообще никакой
власти не имели. Органически выросшая московская "конституция"
была совершенно и почти бесследно разгромлена при Петре Первом,
и восстанавливать ее начал Павел Первый своим законом о
престолонаследии, ограничивавшем власть монарха, - в том числе
и его собственную. История монархической власти в Европе есть
история ее ограничения. История монархической власти в России
есть история ее самоограничения. Европейская конституция есть
борьба за власть, русская конституция (кроме 1905 года) есть
симфония власти: Царской, Церковной и Земской. Все три вида
власти ограничивали самих себя и ни одна не пыталась вторгаться в
соседнюю ей область. Мы не хотим, чтобы монархия вторгалась в
дела земства, чтобы Церковь вторгалась в область светской власти,
чтобы светская власть вторгалась в область религии, мы не хотим
ничего того, что так типично для Запада. Мы не хотим борьбы
Церкви и государства, борьбы, которая кровавой чертой прошла по
Западной Европе, мы не хотим, чтобы задачи обороны страны были
бы предметом обсуждения земских собраний, что сейчас делается по
всему миру, кроме СССР, мы не хотим, чтобы какая бы то ни было
центральная власть посягала бы на свободу человеческого
