бы "гегемоном" не только Европы. И все это было бы создано на базе
заболоченного окско-волжского суглинка, отрезанного от всех
мировых путей. Это могло быть достигнуто потому и только
потому, что русский: народ выработал тип монархической власти,
который является наиболее близким во всей человеческой истории
приближением к идеальному типу монархии вообще. Русскую
монархию нужно рассматривать, как классическую монархию
мировой истории, а остальные монархии этой истории, как
отклонение от классического типа, как недоразвитые,
неполноценные формы монархии.
Классическая русская историография действовала как раз
наоборот. Неполноценный тип европейской монархии русская
историография рассматривала в качестве классического случая, а
русскую монархию только как отклонение от классической нормы,
должной нормы, прогрессивной нормы, нормы "передовых народов
человечества". Классические русские историки рассматривали всю
историю России с иностранной точки зрения, и 1917 год, с его
профессором П. Н. Милюковым, явил собою классическое
доказательство того, что средний профессор понимал русскую
историю хуже среднего крестьянина. Знал ее, конечно, лучше, но не
понимал по существу ничего.
Наши классические историки жили на духовный чужой счет
и никак не могли себе представить, что кто-то в России мог жить
на свой собственный. Занимаясь систематическими кражами чужих
идей, они не могли допустить, существования русской собственной
идеи. И когда возникал вопрос о происхождении русской монархии, то
наши скитальцы по чужим парадным и непарадным подъездам уже
совершенно автоматически ставили перед собой: откуда была
сперта русская идея монархии? Ответ - тоже автоматически, -
возникал сам по себе: из Византии. Византия для эпохи первых веков
нашей истории была самым парадным подъездом в мире.
Прежде всего: маленькая фактическая параллель. Итак, в
Византии из ста девяти царствовавших императоров семьдесят
четыре взошли на престол путем цареубийства. Это, по-видимому,
не смущало никого. В России XIV века князь Дмитрий Шемяка
пробовал действовать по византийскому типу и свергнуть великого
князя Василия Васильевича - и потерпел полный провал. Церковь
предала Шемяку проклятию, боярство от него отшатнулось, масса
за ним не пошла: византийские методы оказались нерентабельными.
Нечто в этом роде произошло и с Борисом Годуновым. Династия
Грозного исчезла, и Борис Годунов оказался ее ближайшим
родственником. Законность его избрания на царство не подлежит
никакому сомнению, как и его выдающиеся государственные
способности. Он отказывался от престола, как в 1613 году
отказалась мать юного Михаила Феодоровича, как в 1825 году
отказывались Великие Князья Константин и Николай Павловичи. А.
С. Пушкин считал поведение Бориса Годунова лицемерием:
"Борис еще поморщится немножко,
Как пьяница пред чаркою вина".
Но ведь Борис Годунов не был единственным, который
отказывался. В Византии, вероятно, не "морщился" никто. В Европе
тоже. В Европе королевские прерогативы понимались по тем
временам весьма просто: omnia impunem facere, hic est regnem esse -
"все делать безнаказанно, вот что значит быть королем..."
С Борисом Годуновым все, в сущности, было в порядке, кроме
одного: тени Царевича Дмитрия. И московская олигархия во главе с
князем Василием Шуйским нащупала самый слабый, -
единственный слабый пункт царствования Годунова: она создала
легенду о Борисе Годунове, как об убийце законного наследника
престола. И тень Царевича Дмитрия стала бродить по стране:
"Убиенный трижды и восстаный
Двадцать лет со славой правил я
Отчею Московскою державой,
И годины более кровавой
Не видала русская земля".
(М. Волошин. "Дмитрий Император").
Кто в Византии стал бы волноваться о судьбе ребенка,
убитого двадцать лет тому назад? Там сила создавала право, и сила
смывала грех. На Руси право создавало силу, и грех оставался грехом.
В Московской Руси цареубийств не было вообще: "такого на
Москве искони не важивалось". Они были только в Петербурге - в
чужом для России городе, где никакой "Руси" не было и где для всяких
просвещенных влияний Запада дверь была открыта настежь. Но и в
Петербурге дворцовые цареубийства скрывались самым тщательным
образом и только революция, раскрывая все архивы, поставила все
точки над всеми и. Об убийстве царевича Алексея Петровича даже
послереволюционное (апрель 1917 года) издание учебника академика
Платонова говорит: "Царевич умер до казни в Петропавловской
крепости". Убийство Иоанна Антоновича было скрыто вообще.
Убийство Петра III было объяснено случайным ударом в пьяной
драке (Платонов: "Петр... развлекался по своему обычаю вином и
лишился жизни от удара, полученного в хмельной ссоре"). Смерть
императора Павла Первого была объявлена "грудной коликой". Не
было ни одного случая открытого захвата власти. И, с другой
стороны, такие восстания, как Разинщина и Пугачевщина, шли под
знаменем хотя и вымышленных, но все-таки законных претендентов
на престол, не даром Сталин назвал Разина и Пугачева "царистами".
Идея легитимной монархии поддерживалась в России крепче,
чем где бы то ни было в истории человечества, но ведь настоящей
монархией может быть только легитимная. Когда после Смутного
Времени был поставлен вопрос о реставрации монархии, то
собственно никакого "избрания на царство" и в помине не было. Был
"розыск" о лицах, имеющих наибольшее наследственное право на
престол. А не "избрание" более заслуженных. Никаких "заслуг" у
юного Михаила Феодоровича не было и быть не могло. Но так как
только наследственный принцип дает преимущество абсолютной
бесспорности, то именно на нем и было основано "избрание". И для
вящей прочности подтверждено происхождение новой династии от
"пресветлого корени цезаря Августа". Ничего подобного в Византии
не было.
Все, что было в Византии, было прямой
противоположностью всему тому, что выросло на Руси.
Византийство - это преобладание формы над содержанием,
законничества над совестью, интриги над моралью. Византийцы
были классификаторами, кодификаторами, бюрократами.
Византийской "нации" не было никогда, не было никакой
национальной армии, не было никакой национальной идеи. Об
истоках же русской государственной идеи В. Ключевский пишет:
"Начальная летопись представляет сначала прерывистый,
но чем дальше, тем все более последовательный рассказ о первых двух
веках нашей истории, и не простой рассказ, а освещенный цельным,
тщательно проработанным взглядом составителей на начало
нашей истории... Важнее всего идея, которою освещено начало
нашей истории. Это идея славянского единства, которая в начале
XII века требовала тем большего напряжения мысли, что совсем не
поддерживалась современной ей действительностью.
Замечательно, что в обществе, где еще сто с чем-нибудь лет
тому назад приносились человеческие жертвы, мысль уже научилась
подыматься до связи мировых явлений... Вчитываясь в оба свода, вы
чувствуете себя как бы в широком общерусском потоке событий,
образующемся из слияния крупных и мелких местных ручьев... Как
могли составители сводов собрать такой материал местных
записей, летописей и сказаний и как умели свести их в
последовательный погодный рассказ, - это может служить
предметом удивления или недоумения"...
Итак: за двести лет вчерашние поклонники Перуна и Даждь-
бога "научились подниматься до связи мировых явлений" - или, как
сказали бы мы сейчас, "мыслить в мировом масштабе". Сейчас мы
можем совершенно бесспорно констатировать тот факт, что
этому искусству Европа не научилась и за две тысячи лет. "Идея
славянского единства", действительно, "совсем не поддерживалась
современной ей действительностью" и, значит, была чисто русской
идеей, идеей, родившейся на Руси, то есть созданием русского
национально-политического гения. Но если это так, то почему мы не
можем сказать, что и русская монархия есть создание того же
русского национального политического гения? И что она стоит выше
остальных монархий мировой истории - в такой же степени, как
наше мышление в мировом масштабе стоит выше мышления Лиги
Наций или ООН? Почему не признать, что авторство в нашем
государственно-национальном строительстве принадлежит нам, -
а не традиционным цареубийцам Византии, не Священной Римской
Империи Германской Нации - Империи, у которой не было ни
власти, ни нации, ни престолонаследия, ни территории - ничего,
кроме символической короны под мышкой, да и корона эта в случае
нужды закладывалась в тогдашние ломбарды ?
Все явления современного зарождению русской монархии мира
на эту монархию если и похожи, то только по названию - точно
так же, как сталинская демократия на американскую. И анализируя
идею монархии вообще, мы обязаны исходить только из русского
образца этой идеи. - рассматривая все остальные варианты,
только как параллельные явления, никогда не достигавшие ясности,
чистоты и логической последовательности русской монархии.
ИДЕЯ МОНАРХИИ
Основная, самая основная идея русской монархии ярче и
короче всего выражена А. С. Пушкиным - уже почти перед концом
его жизни:
"Должен быть один человек, стоящий выше всего, выше
даже закона".
В этой формулировке "один человек", Человек с какой-то
очень большой буквы, ставится выше закона. Эта формулировка
совершенно неприемлема для римско-европейского склада мышления,
для которого закон есть все: dura lex, sed lex. Русский склад
мышления ставит человека, человечность, душу, выше закона и
закону отводит только то место, какое ему и надлежит занимать:
место правил уличного движения. Конечно, с соответствующими
карами за езду с левой стороны. Не человек для субботы, а суббота
для человека. Не человек для выполнения закона, а закон для
охранения человека. И когда закон входит в противоречие с
человечностью - русское сознание отказывает ему в повиновении.
Так было с законами о крепостном праве, так обстоит дело с
законами о "ликвидации кулака, как класса". Совершенно
бесчеловечных законов история знает вполне достаточное
количество, законов, изданных "победителями в жизненной борьбе"
для насыщения их, победителей, воли к власти и аппетитов к
жизненному пирогу.
История всего человечества переполнена борьбой племен,
народов, наций, классов, сословий, групп, партий, религий и чего
хотите еще. Почти по Гоббсу: "война всех против всех". Как найти
нейтральную опорную точку в этой борьбе? Некий третейский суд,
стоящий над племенами, нациями, народами, классами, сословиями
и прочим? Объединяющую народы, классы и религии в какое-то общее
целое? Подчиняющую отдельные интересы интересам целого? И
ставящую моральные принципы выше эгоизма, который всегда
характерен для всякой группы людей, выдвигающихся на поверхность
общественной жизни?
По формулировке Л. Тихомирова: "К выражению
нравственного идеала способнее всего отдельная человеческая
личность, как: существо нравственно разумное, и эта личность
должна быть поставлена в полную независимость от всяких
внешних влияний, способных нарушить равновесие служения с чисто
идеальной точки зрения".
Каждый по-своему - и А. Пушкин и Л. Тихомиров ставят
вопрос о "личности", стоящей надо всем. Если нет "личности", то в
борьбе за существование и за власть всякая правящая группа пойдет
по путям подавления всех остальных. "Промежутки чисто
"республиканского" и благополучно республиканского развития
человечества слишком коротки для того, чтобы из них можно было
извлечь какой бы то ни было исторический урок. Самый длительный
из этих "промежутков" это демократия САСШ. Но и этот
промежуток несколько бледнее, если мы вспомним судьбу индейцев,
негров и южан и если мы не остановимся на сегодняшнем дне. Джек
Лондон смотрел очень мрачно на завтрашний день американского
капитализма. "Железная Пята" является, вероятно, самой мрачной
утопией в истории человечества. Приблизительно такую же
мрачную утопию дал и другой представитель другой почти
классической демократии - Герберт Уэлльс в своем "Когда спящий
