навсегда.
Удивительнее всего, что и здесь не обошлось без старого
ходжентского нищего из разрушенной мечети Гюхар-Шад. Спросят:
как попал он сюда, в затерянное горное селение, зачем? В том-то
и дело, что он появился... вернее сказать -- явился Ходже
Насред-дину. И между ними была длительная беседа, вернее --
мысленное подобие беседы, ибо старик явился бесплотно; впрочем.
Ходжа Насреддин видел его вполне ясно и слышал вполне
отчетливо; то ли во сне это было, то ли наяву -- трудно
определить; поди вот, разберись теперь -- как он появился, этот
звез-дностранственный, туманных мыслей старик: в бесплотном
виде или в некоей полутелесности? Придется рассказать о его
появлении особо,-- иначе получается непонятно. А к воробью мы
еще вернемся через несколько страниц в этой же самой главе.
Проводив Агабека, ишака, а за ними вдогонку -- вора. Ходжа
Насреддин отправился в свой вновь приобретенный дом, где весь
день провел в одиноком раздумье, собеседуя лишь с кувшином вина
из оставленных Агабеком запасов. Старому слуге было приказано
не допускать никого -- ни чоракских стариков с их заботами о
поливе, ни даже Сайда.
К раздумьям была у него основательная причина:
сегодня утром перед ним вдруг возникло недоумение,
касающееся озера,-- недоумение, которого он раньше не
предвидел.
Вот он изгнал Агабека. Озеро отобрано. Выполнено слово,
что в свое время он дал старому ход-жентскому нищему. Но что
дальше делать с этим озером? Не самому же, ради него,
переселяться в Чорак? Можно, конечно, подарить Сайду к свадьбе.
Но что скажет нищий, одобрит ли он такое решение? Что,
если он имеет какие-либо свои замыслы относительно озера? И
ничего не сказал,-- теперь догадывайся, как хочешь! Поистине,
он создан для тумана в чужих головах, этот Молчащий и
Постигающий старец!
Кувшин -- коварный собеседник: он всегда притворяется, что
на его дне, как драгоценная жемчужина, сокрыта самая главная
истина, и с каждым глотком -- к ней ближе, А когда наконец
самоотверженными усилиями дно достигнуто -- отважный искатель
уже не в силах не только овладеть жемчужиной, но даже и
разглядеть ее. Так случилось и с Ходжой Насреддином: дважды в
этот день он опускался на дно кувшина и дважды выныривал
пустым, без жемчужины... Так до самого вечера он ничего путного
и не придумал, растерял даже те мысли, что у него были до
собеседования с кувшином, и с отягощенным затуманившимся
разумом, неудовлетворенным сердцем, почтительно поддерживаемый
под локоть старым слугой, удалился в дальний конец сада, в
беседку, где была приготовлена ему постель.
Это была та самая беседка, из которой они с Ага-беком
неделю назад ходили уговаривать принца. Волшебный плющ был на
месте, и волшебный лопух -- на месте, и в листве звенели
волшебные комары. Засыпая, Ходжа Насреддин подумал: "Вот если
бы здесь пришли ко мне волшебные мысли, как лучше всего
поступить с этим озером". Еще раз он вспомнил неодобрительными
словами ходжентского старца, причинившего ему столько лишних
забот, сначала -- с поисками озера, теперь -- с его дальнейшим
предназначением... Больше ни о чем он уже не успел подумать:
голова закружилась еще сильнее, мысли помрачились, и он
уснул.
А беседка-то и в самом деле оказалась волшебной,-- в этом
Ходжа Насреддин убедился, так как ночью в ней произошло событие
вполне волшебное: к нему явился ходжентский старец.
Он явился на рубеже полуночи; вся беседка вдруг озарилась
мягким голубым сиянием, и в этом сиянии возник старец -- весь
туманный и мерцающий, словно состоящий из призрачного звездного
света. Ходже Насреддину следовало бы удивиться, однако он
нисколько не удивился, как будто ждал старца.
Усевшись напротив, на скамейку, старец молитвенно огладил
волнистую светосквозящую бороду:
-- Ну, здравствуй. Ходжа Насреддин! Ты меня сегодня
вспоминал, и вот -- я пришел.
-- Мир тебе, почтенный старец,-- ответил Ходжа
Насреддин.-- Будь моим гостем, выпей моего вина.
-- Не надо мне вина; разве ты забыл, что я -- дервиш и
вовсе не склонен к услаждениям плоти? Я пришел тебя
поблагодарить за неоценимое добро, содеянное тобою для меня.
Теперь мне уже не грозит опасность начать сызнова звездный
круг.
Ходжа Насреддин испугался, как бы старец опять не начал
своих поучений.
-- Стоит ли благодарности? -- прервал он.-- Тем более что
я не довел еще дела до конца. Ты пришел весьма кстати, ибо я
испытываю некоторое недоумение: как мне быть с этим озером
дальше? Вот мы и посоветуемся.
-- Как быть с озером дальше? Ты не знаешь?
-- Откуда же могу я знать, почтенный старец? Ведь во время
нашей последней беседы никаких указаний относительно озера ты
не успел мне дать: запели петухи.
Старец улыбнулся и при этом весь замерцал трепетным
переливчатым блеском. Померцав, сказал:
-- Помню, помню, как же... Я тогда немного ошибся временем
-- не рассчитал. Ты не сердись. Ходжа Насреддин.
-- Я нисколько не сержусь; только бы не ошибиться
вторично. Уже близка полночь, твой срок. Поэтому лучше будет
сначала заняться главным делом, а уже потом перейти к другим
разговорам.
-- Что ж, это можно,-- согласился старец.-- Давай говорить
о главном. Итак, значит, ты нашел свою веру?
-- Когда мне было искать ее? -- отозвался Ходжа Насреддин
со скрытым раздражением, ибо старец опять направил свои мысли в
сторону от озера.-- У меня, почтенный старец, не оставалось
времени для поисков веры, потому что я должен был, во-первых,
искать твое озеро, находящееся неизвестно где, во-вторых,
отбирать его, а теперь -- думать, как поступить с ним дальше. О
вере мы успеем поговорить; скажи свое мудрое слово об озере.
Старец помолчал, думая; внутри его сквозяще-ту-манного
тела возник на месте сердца бледно-зеленоватый огонек,
вытянулся в зыбкую, тонкую струйку и, трепеща, переливаясь,
восшел вверх, к устам; навстречу, из головы старца, потекла
струйка, слегка синеватая; видя это. Ходжа Насреддин заключил,
что синеватая струйка означает мысли, а зеленоватая -- чувства,
и обе они, соединившись на устах мерцающего старца, должны
породить слова.
Так оно и вышло,-- старец заговорил:
-- Вот, Ходжа Насреддин, ты все же далек еще от истинной
мудрости. Ведь в твоей вере и сокрыто как раз решение всех
недоумении и сомнений, что могут встретиться тебе на путях
жизни, в том числе и твоего теперешнего недоумения с озером.
-- Так разреши его, почтенный старец! Осмелюсь напомнить:
полночь близка -- тебе для всех разговоров остались минуты!
-- Не лучше ли будет, о Ходжа Насреддин,-- замерцал старец
торжественно-розоватым светом и поднял палец,-- не лучше ли
будет предоставить твоему духу, в целях его наибольшего
совершенствования, найти самостоятельно должный вывод
относительно озера -- через постигнутую наконец тобою веру?
Здесь Ходжа Насреддин понял, что нужного слова об озере он
и в этот раз не услышит.
-- Я могу помочь тебе в поисках веры, пусть это будет моей
благодарностью,-- продолжал старец; его розоватое мерцание
перешло в прозрачно-серебристое, затем -- золотистое и вдруг
вспыхнуло многоцветными радужными переливами, так что Ходжа
Насреддин даже зажмурился.-- Не называя прямо, я укажу тебе
путь, на котором следует искать ее.
-- Это было бы не лишним, почтенный старец,-- из
вежливости согласился Ходжа Насреддин.
-- Возьми своей правой рукой мою левую руку. Взяв его
руку. Ходжа Насреддин обрел только прохладную влажность -- и
никакой плоти. Сияние внутри старца усилилось, радуга залила
своими отблесками всю беседку.
-- Закрой глаза! -- торжественно возгласил старец.--
Следуй за мной!
Был полет -- мгновенный и такой стремительный, что Ходжа
Насреддин задохнулся.
-- Теперь -- открой! -- услышал он голос старца; вернее --
не услышал, а каким-то иным способом уловил, без помощи слуха.
Он открыл глаза.
Беседки не было, вокруг расстилался густой голубой туман,
напущенный, видимо, старцем.
-- Смотри и вникай,-- сказал старец, вернее -- промерцал,
потому что вместо голоса из его уст изошло переливчатое
мерцание в виде как бы удлиненного облачка, и в этом облачке
непонятным образом возникли слова, которые Ходжа Насреддин
уловил не слыша.
-- Ничего не могу разглядеть, ни во что не могу
вникнуть,-- ответил он и вдруг понял, что сам отвечает старцу
тоже мерцанием; взглянув на себя -- изумился: он, как и старец,
был весь туманно-переливчатым и сквозным, состоящим из одного
только призрачного сияния, без всяких следов своей обычной
плоти.
Испугать Ходжу Насреддина было нелегко, но здесь он
перепугался: этот звездностранственный старик сыграл с ним,
кажется, весьма опасную шутку!
-- Это... это как же?.. Это что же? -- растерялся Ходжа
Насреддин и сам почувствовал свое мерцание неровным,
прерывистым, как бы заикающимся.-- А где же.... где я сам?
Почтенный старец! А?.. Это уже лишнее, скажу я тебе,-- куда ты
девал меня?
Старец ответил успокоительным переливом чистейшего
изумруда:
-- Не бойся. Ходжа Насреддин, ты со мною. По чести говоря,
не могу понять твоего крайнего перепуга:
ну чем она столь драгоценна для тебя -- твоя ничтожная
плоть?
-- Почтенный старец, между нами большая разница! --
взмолился Ходжа Насреддин, испустив чреду торопливых,
тревожных, бледно-лиловых зарниц.-- Разве дано мне возвыситься
до твоей необъятной мудрости, до такого совершенства духа?
Этими заискивающими словами он хотел на всякий случай
подольститься к старцу, дабы не вздумал тот оставить его
навсегда в бесплотности,-- и сейчас же в его мерцании появилась
неприятная мутная желтизна.
Старец, к счастью, не заметил, а может быть, и заметил, но
из вежливости промолчал: ответного укоризненного мерцания не
было.
-- Успокойся, Ходжа Насреддин, твоя плоть вернется к тебе.
Вон она. Смотри.
И перед бесплотным зрением Ходжи Насреддина возникла
где-то внизу, вдали, беседка, и в ней он увидел себя самого --
спящим.
-- Твоя плоть на месте, где предается низменному телесному
сну, в то время как твой дух находится в звездностранственном
вещем бодрствовании,-- заключил старец.-- Тебе откроется
многое, только сумей понять.
Но сколько ни вглядывался Ходжа Насреддин в напущенный
старцем туман -- разглядеть и понять ничего не мог. Все
зыбилось, расплывалось, мысль ни за что не могла зацепиться,
все казалось равно возможным, но и равно произвольным,
недостоверным, обо всем можно было думать и так, и этак, и
по-третьему; тщетно Ходжа Насреддин искал в тумане хотя бы один
какой-нибудь земной предмет, от которого отправляясь, можно
было бы ковать цепь последовательного размышления,-- ни одного
такого предмета он вокруг не увидел.
-- Ничего не понимаю,-- повторил он.-- Почтенный старец,
здесь только вопросы, и -- ни одного решения. Где земля, где
люди, где их радости, горести и заботы, где, наконец, то самое
деятельное добро, ради которого я, по твоим же словам, послан в
мир? Как я могу творить добро в этом непроглядном тумане, где
все недостоверно и сомнительно, и для кого должен я стараться,
если здесь нет людей? И где зло, с которым я призван бороться,
против кого оно устремлено? Против звезд?.. Нет, почтенный
старец, высоты звездных постижений -- не для меня; прошу, верни
меня вниз, на землю, там мое место!..
По мере того как он говорил,-- мерцающий старец все
