Пусть лишние сойдут с помоста на землю! Пусть они сойдут, иначе
я не буду рассказывать!
Лишние сошли на землю, уступив помост десятку наиболее
почитаемых стариков. Сафар начал рассказывать. Нет надобности
повторять его рассказ о событиях, нам уже известных.
Закончил он зловещими словами:
-- Мы не знали до сих пор, куда нам деваться от одного,--
что же нас ожидает теперь, когда их -- двое!
Ответом ему было молчание, тяжкие вздохи. Перед всеми
собравшимися возник неясный, но грозный призрак близких
неотвратимых бедствий.
А Сафар, опустив седую голову, сам больно и громко
услаждаясь своими страхами, пророчествовал:
-- Большие скоро начнутся дела -- очень большие! Не к
добру все это... ох, не к добру!
И, словно приглушенным эхом, кто-то ему отозвался:
-- Не к добру!..
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Агабек привел Ходжу Насреддина к отводному арыку; здесь
был устроен большой деревянный лоток со ставнем, запиравшим
воду.
-- Смотри! -- сказал Агабек, указывая на потемневший от
времени, поросший мхом ставень, плотно сидевший между двух
карагачевых столбов с продольными пазами для движения ставня
вверх и вниз.-- Ты будешь охранять это и никогда никому не
откроешь без моего ведома.
Над лотком был укреплен подъемный ворот с ржавой цепью;
ниже, продетый в толстые кольца, висел огромный медный замок;
над ним через щель просачивалась тонкая светлая струйка и
торопливыми каплями скатывалась по мшистым доскам. "Ставень
слез",-- подумал Ходжа Насреддин, обратившись мыслями к
несчастным чоракцам.
-- Никому не верить в долг, и даже на полтань-га! --
наставлял нового хранителя Агабек.-- Вот ключ от замка, никогда
не держи его на виду: какой-нибудь хитрец может запомнить
вырезы в бородке и сделает второй ключ.
Ходжа Насреддин опустил ключ в карман, затем передал
Агабеку выигранный кошелек:
-- Пусть это будет моим залогом. Неподалеку на бугре
стояла глиняная мазанка, обращенная дверью к озеру.
-- Жить будешь там,-- сказал Агабек.-- Каждую ночь ты
должен подойти к ставню и удостовериться, что замок цел. Понял,
запомнил?
-- Понял и запомнил, хозяин.
Этим завершилось его вступление в должность хранителя
озера.
Агабек направился домой, унося в бороде ухмылку, а в поясе
-- кошелек, радуясь, что успел так ловко ухватить за самый
кончик хвоста свои семьсот пятьдесят таньга. "Пройдет месяца
полтора-два, и под каким-нибудь предлогом я выгоню его, оставив
залог в свою пользу,-- ибо зачем нужен мне хранитель, если до
сих пор я прекрасно обходился без него с помощью такого
надежного, такого прочного замка? -- размышлял Агабек.-- Свои
деньги я вернул, а это -- самое главное! "
Деньги-то он вернул, спора нет,-- но что потерял на этом,
даже и помыслить не мог!
К вечеру Ходжа Насреддин перебрался в мазанку на бугре.
Одну половину мазанки, посветлее, предназначил он для себя:
поставил в углу топчан, починил развалившийся очаг; вторую,
темную,-- отгородил тополевыми жердями для ишака.
-- По сердцу ли тебе новое обиталище? -- спросил он,
насыпая ячменя в ишачью кормушку.-- Вот занятный вопрос: как
теперь понимать наше с тобой соседство под одной кровлей,-- то
ли я перехожу в ишачье состояние, то ли ты намерен прикинуться
человеком?
Неспроста сказал он эти слова: за ними скрывался тайный
смысл, ожидавший претворения в дело. Но когда и как -- Ходжа
Насреддин еще не знал.
Томительно долго таял этот вечер, задумчивый и кроткий --
один из тех, что примиряют землю и небо, наполняя мир тихим
светом. Ходжа Насреддин сидел на камне, у порога своей мазанки,
устремив взгляд на озеро, уже уходившее в блеклую синеву
сумерек. Когда из глубины раздумий Ходжа Насреддин поднялся
опять на поверхность -- вокруг была ночь; посвежело, потянуло
росистыми запахами, пришло время сна,-- он потянулся, зевнул,
направился в мазанку. За углом что-то зашумело, и донесся тихий
голос:
-- Это я -- Сайд.
В темноте неясно обрисовалась фигура юноши.
-- Зачем ты здесь? -- удивился Ходжа Насреддин.
-- Я слышал от людей, будто ты принял должность хранителя
озера, вот и пришел узнать -- правда ли?
-- Да, принял. Ты как будто бы встревожен этим, ^но
почему?
Юноша замялся:
-- Теперь... когда эта должность... захочешь ли ты
вспомнить?..
-- О тебе и о твоей несравненной Зульфие? -- перехватил
его слова Ходжа Насреддин.-- О неразумный юноша, не имеющий
силы довериться другу,-- откуда эти сомнения? Уметь доверять --
это величайшая из наук, потребных нам в жизни; судьба подобна
благородной арабской кобылице: она не терпит трусливого
всадника, но мужественному покоряется. Ты понял?
-- Понял, прости меня.
-- Не ищи встреч со мной. Не ходи ко мне, пока не позову.
Никто не должен видеть нас вместе: не порти мне игры. Я сказал,
а ты слышал,-- иди!
И опять -- уснувший сад, серебристый туман, рокот соловья,
тонкий звон ящерицы и прерывистый шепот у водоема, в тени:
-- Я видела его вчера в щель нашей калитки: он шел вместе
с Агабеком из чайханы. Он был так суров и надменен. И я
подумала об его обещании помочь нам...
-- О Зульфия, почему ты в своей груди не имеешь силы
довериться другу? Умей доверять: это величайшая из наук,
потребных нам в жизни! Разве не знаешь ты, что судьба подобна
благородной арабской кобылице: трусливого всадника она
сбрасывает на землю, мужественному покоряется!
-- Как умно и красиво ты говоришь. Сайд,-- сам наш старый
мулла не сказал бы лучше!
-- Нужно всегда помнить, Зульфия, что за холодной зимой
приходит солнечная весна, только этот закон и следует помнить;
что же касается обратного -- то лучше его позабыть.
-- Это стихи. Сайд,-- ты сложил их сам, для меня? Соловей
прервал свою песню, звонкая ящерица уснула, забравшись в дупло;
звезды заметно передвинулись в небе, водоем затянулся паром,--
ночь уходила на запад.
Через два дня новый хранитель озера появился у чайханы.
Он появился после полудня, когда Агабек, сыгравший с
чайханщиком свою ежедневную партию в шахматы, уже удалился и
чоракцы наслаждались отдыхом беспрепятственно.
Не отвечая на обращенные к нему приветствия, хранитель
озера подошел к лепешечнику, тот засуетился, прихорашивая свой
товар, выкладывая наверх лепешки поболее и порумянее. Хранитель
купил -- но купил не одну, не две, не три лепешки, а всю
корзину целиком!
Точно так же он купил у продавца абрикосов сразу всю
корзину,-- затем удалился со своими покупками.
В чайхане, понятное дело, начались разговоры. Зачем он
покупает сразу так много? Лепешки зачерствеют, абрикосы
завянут... Может быть, он очень ленив ходить и теперь надолго
засядет в своей хибарке?
Но то же самое повторилось и на следующий день:
в полуденный час хранитель озера с двумя пустыми корзинами
появился у чайханы; наполнив их, одну -- лепешками, вторую --
абрикосами, он ушел, не заметив, как и вчера, поклонов,
обращенных к нему.
Чайхана загудела, заволновалась. Куда он девал все,
купленное вчера? Съел? Там хватило бы на пятерых! Загадка!.. В
скудной событиями робкой жизни чоракцев она вырастала до
размеров зловещей тайны.
А тут еще один пастух подлил масла в костер пересудов.
Этот пастух шел с пастбища в селение, чтобы купить ячменной
муки, и по дороге случайно заглянул в хибарку на бугре. Глазам
его представилось нечто, смутившее разум: новый хранитель озера
кормил своего ишака белыми лепешками и абрикосами, освобождая
последние от косточек и вырезая ножом червоточины. Покупая
муку, пастух, конечно, рассказал об этом лавочнику; тот
немедленно закрыл свою лавку и, приплясывая от нетерпения,
побежал в чайхану с горячим, обжигающим язык и десны орехом
новости во рту.
Кормит ишака! Белыми лепешками, абрикосами! Чайханщик
Сафар побледнел. Глупый шерстобит Рах-матулла повалился в
корчах на спину и задохнулся от смеха. Мельник и маслодел -- не
поверили.
Нашелся из молодых один смельчак, вызвался сходить
посмотреть. Ему повезло: он подкрался к хибарке незаметно и как
раз вовремя,-- ишак ужинал. Он ужинал белыми лепешками и
абрикосами,-- в точности, как говорил пастух, а новый хранитель
кланялся ему и, подавая на ладони разрезанные пополам абрикосы
без косточек, называл его "сиятельным", "блистательным" и
"царственнородным".
Смельчак вернулся в чайхану. Притихшая было на время от
отсутствия, она вновь загудела. Значит, правда! Но что
скрывается за этим? Гончар Ширмат молча постучал пальцем по
своему лбу. Такое предположение казалось наиболее вероятным,--
но как же тогда Агабек, хитрейший из хитрых, не разглядел этого
в новом хранителе? Да и недавняя игра в шахматы?.. Сумасшедшие
так не играют! Или, может быть, они с Агабеком вступили в
тайный сговор, а все остальное -- хитрости, творимые для отвода
глаз? Но какой сговор, какую цель он преследует, против кого
направлен? Отобрать в свою пользу все поля, отобрать сады, вот
что они задумали -- не иначе!
-- И мою чайхану тоже! -- мрачно добавил Сафар.-- Надо
было соглашаться в прошлом году, когда мне давали за нее сто
пятьдесят таньга!
Расчет Ходжи Насреддина оправдался: чайханщик Сафар за
шахматами рассказал Агабеку об ишачьих пирах в мазанке на
бугре.
Чтобы собственными глазами увидеть закупку лепешек и
абрикосов, Агабек задержался в чайхане дольше обычного.
И он увидел! Ходжа Насреддин нарочно купил у него на
глазах не две, а четыре корзины,-- пришлось взять в помощь
лепешечника, чтобы донести. При этом Ходжа Насреддин показывал
вид, что не заметил в чайхане Агабека, но про себя думал:
"Сегодня же он пожалует ко мне в мазанку".
К вечеру он увлажнил глиняный пол водою, принес
свеженарезанного камыша и устроил ишаку постель, потом разделил
половинками абрикосы и разложил в красивом порядке на глиняном
расписном блюде, купленном у Сафара за восемь таньга.
В приоткрытую дверь он увидел Агабека, направляющегося к
мазанке.
Небо пламенело, солнце опускалось в море огня;
освещенный в спину Агабек рисовался на закатном небе
грузно и тяжко, словно высеченный из камня. Но бывает на каждый
день свой молот! Ходжа Насреддин придвинул к себе корзину с
лепешками, блюдо с абрикосами, повернулся лицом к ишаку, спиной
-- к двери. Закатное солнце окрашивало стену перед ним теплым
янтарным светом; ишак, почуяв лепешечный запах, поднял уши --
кончики их опушились в сиянии, сквозя тонкими волосками.
-- Успеешь! -- сердито сказал Ходжа Насреддин, оттолкнув
от корзины его подсунувшуюся морду.
Закатный свет на стене погас, прикрытый тенью:
Агабек стоял в дверях.
-- О блистательный и царственнородный! -- без малейшей
заминки продолжал Ходжа Насреддин, протягивая ишаку лепешку.--
Я нигде не мог найти в этом глухом селении лучших. Да что
спросишь со здешних пекарей, если они даже и близко не
подходили к дворцовым пекарням! Зато абрикосы хороши, без
единой червоточинки; полагаю, они заслуживают вашего
сиятельного одобрения.
Абрикосы заслуживали одобрения: в две минуты блюда -- как
не бывало! Затем "блистательный" вернулся к лепешкам и сожрал
подряд четыре штуки. Охота к еде у него разыгралась, он
требовал еще и еще,-- Ходжа Насреддин мог только шевелить в
негодовании бровями да тихонько шипеть, а спиной пребывал
по-прежнему в низкопоклонном изгибе.
Тень, заслонявшая вечерний свет, пошевелилась.
