вода вдоль заборов журчала робко, словно бы шепотом,-- и, мягко
изгибаясь, без водоворотов и булькания, скользила в деревянные
желоба, отходившие от главного арыка во дворы, к водоемам.
Одноглазый вор хорошо знал Коканд, но в этом переулке не
был ни разу; на всякий случай он запоминал все изгибы и
повороты. Миновали старую мечеть, миновали узенький горбатый
мостик; за следующим поворотом переулок прервался; вдали
виднелось большое кладбище, окаймленное зеленью. Здесь стоял
дом менялы -- как раз напротив маленького водоема, обсаженного
деревьями.
Меняла постучал железным кольцом в калитку. Открыл
какой-то старик. "Слуга,-- отметил про себя вор.-- Один или
несколько? Подождем, узнаем".
Он отошел к водоему, лег в тени, сдвинул тюбетейку на лицо
и прикинулся спящим.
Лежать ему пришлось долго. Солнце заметно передвинулось в
небе и теперь посылало свой низкий широкий луч прямо на водоем,
просвечивая вглубь его зеленоватую воду, кишмя кишевшую разными
водяными мошками -- мириадами жизней, живой солнечной пылью,
словно бы принесенной сюда этим янтарным лучом из мирового
простора.
Одноглазый ждал. Терпение было необходимой принадлежностью
его ремесла,-- он умел, когда нужно, вполне уподобиться коту,
что сидит порой целую ночь не шевелясь над мышиной лазейкой.
Он был вознагражден за свое терпение: калитка скрипнула,
открылась -- и он увидел менялу. На этот раз меняла был без
сумки, но его шелковый пояс поверх халата заметно съезжал на
бедра, оттягиваемый с обеих сторон тяжелыми кошельками.
За спиной менялы в калитке мелькнуло женское лицо без
чадры -- большие черные глаза, густо на-сурмленные брови,
длинные косы. Вор догадался: прекрасная Арзи-биби, жена менялы.
Вспомнилась бедная вдова, лишившаяся своих драгоценностей,
вспомнился вельможа и его неотразимые, закрученные усы, на
острых кончиках которых так и чудились нанизанные десятками
женские пылающие сердца.
Вор затаил дыхание, прислушиваясь.
-- Когда ты вернешься? -- сердито спрашивала Арзи-биби
своим густым бархатистым голосом.-- Или мне опять в ожидании
томиться до поздней ночи и думать -- не случилось ли что с
тобой?
-- А что может со мной случиться? -- ответил меняла.-- Я
иду к почтеннейшему Вахиду сыграть в кости. Прошлый раз я
проиграл ему триста семьдесят таньга и хочу вернуть свой
убыток.
-- Значит, до ночи! -- воскликнула она.-- Видит аллах,
твои кости доведут нас до нищенской сумы! Иди, я уже привыкла
быть заброшенной и одинокой. Ни одного вечера ты не можешь
выбрать для меня, ни одного вечера!
Из дальнейшего будет видно, что она весь день только о том
и думала, чтобы выпроводить куда-нибудь своего нудного
толстяка,-- но кто бы на его месте осмелился допустить в свой
разум такую догадку, слыша в ее голосе и затаенную ревность, и
слезы.
-- Кости, лошади, базар, а для меня... для меня нет места
в твоем жестоком сердце! -- закончила она с горькой обидой --
может быть, даже и не притворной, ибо женщины умеют убеждать в
искренности своей лжи не только мужчин, но и самих себя, что
придает их коварствам особую силу.
Она хлопнула калиткой, ушла в дом.
Меняла запыхтел, вытер платком лицо и жирный загривок,
беззвучно пошевелил толстыми губами, видимо продолжая в своем
воображении разговор с женой,-- потом в сердцах крякнул, махнул
рукой и отправился к Вахиду отыгрывать свои триста семьдесят
таньга.
Вор за все это время не пошевелился, не прервал ни на
секунду притворного храпа,-- но если бы кто-нибудь в эту минуту
нечаянно заглянул ему в лицо, под тюбетейку, то в испуге, в
изумлении отпрянул бы, восклицая: "Что я вижу! Неужели возможен
в человеческом, а не в дьявольском взгляде такой пронзительный
желтый огонь?" Одноглазый был охвачен воровской лихорадкой;
хищные мысли взблескивали в его уме беспрерывно, одна за
другой, как июльские горные молнии. Значит -- сумка осталась в
доме! Где она спрятана? Бывает ли дом когда-нибудь пустым, хотя
бы на пять минут?
Калитка опять открылась. На дорогу вышли двое:
старый привратник, которого вор уже видел, и за ним,
волоча ноги, зевая, потягиваясь,-- второй слуга, помоложе,
заспанный и помятый, с китайским расписным кувшинчиком в руках.
-- А теперь ей понадобились свежие финики! -- брюзгливо
сказал старик, вытряхивая на ладонь из тыквенной табачницы
изрядную щепоть "наса" -- едкого дурманящего зелья,
составленного из табака, извести и еще каких-то снадобий.--
Иди, говорит, достань где хочешь! -- Он открыл рот и ловким
броском, хлопнув себя ладонью по губам, заложил "нас" глубоко
под язык.-- Шайтан ее задери вместе с финиками; где я должен их
разыскивать? -- Теперь он говорил, как параличный, одними
губами, без помощи языка, занятого прижиманием "наса" к нижнему
небу.
-- А меня послала за индийским шербетом,-- сонным гнусавым
голосом отозвался слуга помоложе, протирая кулаком запухшие
глаза.-- Уснуть не дают человеку!
Старик, прицелившись в шмеля на ветке, длинно и смачно
сплюнул зеленой слюной, но промахнулся:
шмель улетел.
-- Знаешь что,-- предложил старик,-- посидим лучше в
какой-нибудь чайхане, а потом порознь вернемся домой и скажем,
что не нашли.
-- Ты посидишь, а я усну часочек! -- обрадовался второй.
С тем они оба и удалились.
Не успел еще вор толком обдумать их речи, как снова
калитка открылась и на дорогу выпорхнули две молоденькие
служанки с откинутыми чадрами. Они выпорхнули, словно птички из
клетки, и сразу начали вертеться, прихорашиваться и щебетать,
стрекотать с непостижимой быстротой, как будто в их маленьких
коралловых ротиках было за жемчужными зубками не по одному
языку, а по целому десятку! Вор хбтя и морщился брезгливо, но
слушал.
-- Она просто с ума сошла! -- щебетала первая.-- Она меня
посылает в Кизыл-слободу к своей вышивальщице! Подумаешь,
нельзя подождать до завтра, когда вышивальщица сама придет!
-- А меня -- на Арабскую площадь, к своей кружевнице,--
застрекотала вторая.-- Зачем, не пойму, ей понадобились так
безотлагательно кружева?
-- Как зачем? Разве ты забыла о сиятельном Ка-мильбеке?
Обе фыркнули, потом звонко, на весь переулок, захохотали,
блестя молодыми глазами.
-- А по-моему, никуда нам "не надо и ходить,--
рассудительно сказала первая служанка.-- Здесь неподалеку живет
моя тетя -- идем к ней в гости. Поболтаем часок-другой, а
хозяйке скажем потом что-нибудь. Пусть посидит одна.
-- Пусть поскучает!
Одна! Это слово прожгло одноглазого вора, как искрой,-- от
макушки до пяток! Одна!.. Если бы удалось как-нибудь выманить
ее из дома!
Голоса служанок затихли в отдалении.
И вдруг... Вор затаился.
Калитка опять открылась.
Да, это был для вора день удач! Из калитки вышла хозяйка,
Арзи-биби.
Вор боялся пошевелиться, боялся вздохнуть. Неужели оно
сбылось -- его затаенное, трепетное желание?
Арзи-биби осмотрелась. Вора не заметила. Опустив плотную
чадру, полностью скрывавшую лицо, заперла калитку на замок и
быстрыми шагами, слегка раскачивая полные бедра, пошла по
дороге, в сторону базара.
Вор, приподнявшись на локте, излил ей вслед желтое пламя
своего единственного глаза.
Время пришло! Дорога безлюдна, дом пуст. Великий аллах,
всемогущий и милостивый, воистину тебе мы поклоняемся и молим
тебя о помощи,-- вперед!.. Длинными стелющимися прыжками вор
устремился к забору. О пророк Магомет, о прибежище веры --
вперед!.. Секунда, и вор был уже на заборе. Еще секунда, и он
был во дворе.
Он прислушался. Ни шума, ни крика. Никто не заметил.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Все окна дома и дверь по обычаю того времени выходили во
двор. Окна были прикрыты ставнями, запертыми изнутри, на двери
висел замок. Но где во всем тогдашнем мире были замки и засовы,
способные устоять перед этим искуснейшим вором? Нож, блеснувший
в его руке, легко вошел в щель крайней ставни, качнулся вверх,
вниз, что-то лязгнуло, щелкнуло, и ставня открылась.
Путь к заветной сумке был свободен! Вор перешагнул через
широкий низкий подоконник, закрыл за собою ставню, но
внутренний засов наложил лишь сверху, чтобы в случае бегства
легко откинуть его. Потом -- осмотрелся.
Он попал в михмонхану -- комнату для приема гостей. В
отдушину под потолком падал прямой сильный луч и ярко, в упор,
отражался на задней стене, врезая в нее пестрое узорчатое пятно
турецкого ковра. В глубоких стенных нишах высились кипы
атласных и шелковых одеял, среднюю маленькую нишу занимал
кальян, отделанный серебром.
Вор стремительно обшарил все ниши. Под коврами и одеялами
сумки не оказалось. Он бросился к сундукам. Каждому из них
отдавал не больше двух минут, успевая за это время отпереть,
дорыться до самого дна и снова запереть. Сундуки были набиты
бархатом, атласом, парчой -- но сумки вор не нашел.
Он метну лея во вторую комнату, в третью... От сундука --
к сундуку... Опять -- шелка, опять -- парча, сафьяны, бархат.
Где же сумка?
Еще одна комната. Воздух в ней был густо напоен ароматами
мускуса, амбры и розового масла, ниши -- заставлены
кувшинчиками и ларчиками. От множества мелких вещей в комнате
было тесно, как в птичьем гнезде; в углу под шелковым
балдахином стояла низкая широкая тахта, над нею в полутьме
тускло светилось серебряное зеркало.
Вор догадался: комната Арзи-биби. Начал шарить по
ларчикам. О радость! -- в глаза ему блеснуло золото, вспыхнули
камни. С первого взгляда он узнал драгоценности бедной вдовы.
Он возликовал: какая добыча могла быть праведнее?
На этом бы ему и покончить, и уйти,-- но заманчивое
видение сумки неотступно стояло перед его мысленным взором. Он
заглянул под тахту, посмотрел за подушками. В углу напротив
стоял большой глубины сундук. Может быть, в сундуке? Он даже не
заперт... Вор откинул крышку. Ничего, только на дне -- рваная
перина. Проклятье! -- где же искать еще? В дымоходах?.. И он,
конечно, облазил бы дымоходы, остукал стены и все-таки нашел бы
заветную сумку,-- ведь не превращал же ее меняла, уходя из
дому, в бесплотность? Он бы нашел сумку и овладел ею...
Со двора донесся лязг замка, скрип калитки... Арзи-биби
вернулась! Опять лязгнул замок -- совсем близко... Входная
дверь!
Бежать? Но куда? При всей своей ловкости вор не умел
уходить сквозь глухие стены. А приготовленное на всякий случай
к побегу окно было далеко, на другой половине дома.
Сундук -- вот спасение!
Вор нырнул в сундук, бесшумно опустил над собою тяжелую
крышку и затаился.
Много раз приходилось ему отсиживаться в сундуках, он
привык относиться к ним с полным доверием. Он устроился
поудобнее, вытянул ноги. Ощупал карман,-- драгоценности были с
ним.
Вздохнув, он приготовился к длительному сундучному
сидению.
Шаги в соседней комнате. Голоса. Дверь открылась. Вошла
хозяйка, прекрасная Арзи-биби, с нею -- мужчина. Вор в сундуке
скорбно и презрительно усмехнулся: вот они, женщины!
Но что за странный звон, сопровождающий шаги мужчины?..
Все объяснилось, когда вор узнал негромкий, но внятный голос
вошедшего: это был сиятельный вельможа, прекрасный Камильбек,
начальник городской стражи. А звон исходил от его медалей и
сабли. ,
-- Как безжалостно вы терзаете своими несправедливыми
упреками мое сердце! -- говорил Камильбек, продолжая ранее
начатый разговор.-- Еще и еще раз повторяю: только вам одной
принадлежит вся моя любовь, весь огонь души!
