знакомился): что неправильно применяется судами Указ 35-го года: детишек-то
судят только тогда, когда они совершили преступление [умышленно]. Но ведь
это же недопустимая мягкотелость! И вот в огне войны разъясняет Президиум:
такое истолкование не соответствует тексту закона, оно вводит
непредусмотренные законом ограничения!.. И в согласии с прокурором
поясняется ВерхСуду: судить детей с применением всех мер наказания (то есть,
"на всю катушку") так же и в тех случаях, когда они совершат преступления не
умышленно, а по [неосторожности!]
Вот это так! Может быть и во всей мировой истории никто еще не
приблизился к такому коренному решению детского вопроса! С 12 лет за
неосторожность -- и вплоть до расстрела! *(2) Вот только когда были закрыты
все норы для жадных мышей! Вот только когда были обережены колхозные
колоски! Теперь-то должна была пополняться и пополняться житница, расцветать
жизнь, а порочные от рождения дети становиться на долгую стезю исправления.
И не дрогнул никто из партийных прокуроров, имевших таких же детей своих!
-- они незатрудненно ставили визы на арест. И не дрогнул никто из партийных
судей! -- они со светлыми очами приговаривали детишек к трем, пяти, восьми и
десяти годам общих лагерей!
И за стрижку колосьев этим крохам не давали меньше 8 лет!
И за карман картошки -- один карман картошки в детских брючках! -- тоже
восемь!
Огурцы не так ценились. За десяток огурцов с колхозного огорода Саша
Блохин получил 5 лет.
А голодная 14-летняя девочка Лида в Чингирлаусском райцентре Кустанайской
области пошла вдоль улицы собирать вместе с пылью узкую струйку зерна,
просыпавшегося с грузовика (и всё равно обречённую пропасть). Так её осудили
только на [три] года по тому смягчающему обстоятельству, что она расхищала
социалистическую собственность не прямо с поля и не из амбара. А может то'
еще смягчило судей, что в этом (1948) году было-таки разъяснение ВерхСуда:
за хищения с характером детского озорства (мелкая кража яблок в саду) -- не
судить. По аналогии суд и вывел, что можно чуток помягче. (А мы выведем для
себя, что с 1935 по 1948 за яблоки -- судили.)
И очень многих судили за побег из ФЗО. Правда только 6 месяцев за это
давали. (В лагере их называли в шутку [смертниками]. Но шутка не шутка, а
вот из дальневосточного лагеря картинка со "смертниками": им поручен вывоз
дерьма из уборной. Телега с двумя огромными колёсами, на ней огромная бочка,
полная зловонной жижи. "Смертники" впрягаются по много в оглобли и с боков и
сзади толкают (на них хлюпает при качаниях бочки), а краснорожие [суки] в
шевиотовых костюмах хохочут и палкой погоняют ребятишек. -- На корабельном
же этапе на Сахалин из Владивостока (1949) суки под угрозой ножа
[использовали] этих ребятишек. -- Так что и шести месяцев бывает иногда
довольно.)
И вот когда двенадцатилетние переступали пороги тюремных взрослых камер,
уравненные со взрослыми как полноправные граждане, уравненные в дичайших
сроках, почти равных их всей несознательной жизни, уравненные в хлебной
пайке, в миске баланды, в месте на нарах, -- вот тогда старый термин
коммунистического перевоспитания "несовершеннолетние" как-то обесценился,
оплыл в контурах, стал неясен -- и сам ГУЛаг родил звонкое нахальное слово
[малолетка!] и с гордым и горьким выражением сами о себе стали повторять его
эти горькие граждане -- еще не граждане страны, но уже граждане Архипелага.
Так рано и так странно началось их совершеннолетие -- с переступа через
тюремный порог!
На двенадцати- и четырнадцатилетние головки обрушился уклад, которого не
выдерживали устоявшиеся мужественные люди. Но молодые по законам молодой
жизни не должны были этим укладом расплющиться, а -- врасти и
приспособиться. Как в раннем возрасте без затруднения усваиваются новые
языки, новые обычаи -- так малолетки [с ходу] переняли и язык Архипелага --
а это язык блатных, и философию Архипелага -- а чья ж это философия?
Они взяли для себя из этой жизни всю самую бесчеловечную суть, весь
ядовитый гниющий сок -- и так привычно, будто жидкость эту, эту, а не
молоко, сосали они еще младенцами.
Они так быстро врастали в лагерную жизнь -- не за недели даже, а за дни!
-- будто и не удивились ей, будто эта жизнь и не была им вовсе нова, а была
естественным продолжением вчерашней вольной жизни.
Они и на воле росли не в охлопочках, не в бархате: не дети властных и
обеспеченных родителей стригли колосья, набивали карманы картошкой,
опаздывали к заводской проходной и бежали из ФЗО. Малолетки -- это дети
трудящихся. Они и на воле хорошо понимали, что жизнь строится на
несправедливости. Но не всё там было обнажено до последней крайности, иное в
благопристойных одеждах, иное смягчено добрым словом матери. На Архипелаге
же малолетки увидели мир, каким представляется он глазам четвероногих:
только сила есть правота! только хищник имеет право жить! Так видим мы
Архипелаг и во взрослом возрасте, но мы способны противопоставить ему наш
опыт, наши размышления, наши идеалы, и прочтенное нами до того дня! Дети же
воспринимают Архипелаг с божественной воспримчивостью детства. И в несколько
[дней] дети становятся тут зверьми! -- да зверьми худшими, не имеющими
этических представлений (глядя в покойные огромные глаза лошади или лаская
прижатые уши виноватой собаки, как откажешь им в этике?). Малолетка
усваивает: если есть зубы слабей твоих -- вырывай из них кусок, он -- твой!
Есть два основных вида содержания малолеток на Архипелаге: отдельными
детскими колониями (главным образом младших малолеток, кому еще не
исполнилось пятнадцати лет) и (старших малолеток) -- на смешанных
лагпунктах, чаще с инвалидами и женщинами.
Оба эти способа равно достигают развития животной злобности. И ни один из
них не освобождает малолеток от воспитания в духе воровских идеалов.
Вот Юра Ермолов. Он рассказывает, что еще в 12 лет (в 1942 году) видел
вокруг себя много мошенничества, воровства, спекуляции, и сам для себя так
рассудил жизнь: не крадет и не обманывает [только тот, кто боится]. А я --
не хочу ничего бояться! И, значит, буду красть и обманывать и жить хорошо.
Впрочем, на время его жизнь пошла всё-таки иначе. Его увлекло школьное
воспитание в духе светлых примеров. Однако, раскусив Любимого Отца (лауреаты
и министры говорят, что это было непосильно!), он в 14 лет написал листовку:
"Долой Сталина! Да здравствует Ленин!" Тут-то его и схватили, били, дали
58-10 и посадили с малолетками-урками. И Юра Ермолов быстро усвоил воровской
закон. Спираль его существования стремительно наворачивала витки -- и уже в
14 лет он выполнил своё "отрицание отрицания": вернулся к пониманию вороства
как высшего и лучшего в бытии.
И что ж увидел он в детской колонии? "Еще больше несправедливостей, чем
на воле. Начальство и надзиратели живут за счёт государства, прикрываясь
воспитательной системой. Часть пайка малолеток уходит с кухни в утробы
воспитателей. Малолеток бьют сапогами, держат в страхе. чтобы были
молчаливыми и послушными." (Тут надо пояснить, что паёк младших малолеток --
это не обычный лагерный паёк. Осудив малолеток на долгие годы, правительство
не перестало быть гуманным, оно не забыло, что эти самые дети -- будущие
хозяева коммунизма. Поэтому им добавлено в пайку и молоко, и сливочное
масло, и настоящее мясо. Как же [воспитателям] удержаться от соблазна
запустить черпак в котёл малолеток? И как заставить малолеток молчать, если
не сапогами? Может быть из выросших этих малолеток кто-нибудь расскажет нам
еще историю помрачнее "Оливера Твиста"?)
Самый простой ответ на одолевающие несправедливости -- твори
несправедливости и сам! Это -- самый легкий вывод, и он теперь надолго (а то
и навсегда) станет жизненным правилом малолеток.
Но вот интересно! -- вступая в борьбу жестокого мира, малолетки не
борются друг против друга! Друг во друге -- не видят они врагов! Они
вступают в эту борьбу [коллективом], дружиной! Ростки социализма? внушение
воспитателей? -- ах, не бормочите, лепетуны! Это снисходит на них закон
воровского мира! Ведь воры -- дружны, ведь у воров -- дисциплина и Паханы. А
малолетки -- это воровские пионеры, они усваивают заветы старших.
О, конечно, их усиленно воспитывают! Приезжают воспитатели -- три
звёздочки, четыре звёздочки -- читают им лекции о Великой Отечественной
войне, о бессмертном подвиге нашего народа, о фашистских зверствах, о
солнечной сталинской заботе о детях, о том, каков должен быть советский
человек. Но Великое Учение об Обществе, построенное на одной экономике,
никогда не знавшее психологии, не знает и того простого психологического
закона, что всякое повторение пять и шесть раз -- уже вызывает недоверие, а
свыше того -- отвращение. Малолеткам отвратительно то, что когда-то
втолковывали им учителя, а сейчас ворующие с кухни воспитатели. (И даже
патриотическая речь офицера из воинской части: "Ребята! Вам доверяется
пороть парашюты. Это драгоценный шелк, имущество Родины, старайтесь его
беречь!" -- не имеет успеха. Гонясь за перевыполнением и дополнительными
кашами, малолетки изрезают весь шелк в негодные клочья. -- Кривощеково.) И
изо всех этих семян только семена ненависти -- вражда к Пятьдесят Восьмой,
превосходство над врагами народа -- усваиваются ими.
Это понадобится им дальше, в общих лагерях. А пока среди них нет врагов
народа. Юра Ермолов -- такой же свой малолетка, он давно сменил глупый
политический закон на мудрый воровской. Никто не может не перевариться в
этой каше! Никакой мальчик не может остаться особой личностью -- он будет
растоптан, разорван, разъят, если сейчас же не заявит себя воровским
пионером. И все принимают эту неизбежную присягу... (Читатель! Подставьте
туда -- ВАШИХ детей...)
В детских колониях -- кто враг малолеток? Надзиратели и воспитатели. С
ними и борьба!
Малолетки отлично знают свою силу. Первая их сила -- сплочённость, вторая
-- безнаказанность. Это извне они втолкнуты сюда по взрослому закону, здесь
же, на Архипелаге, их охраняет священное табу. "Молоко, начальничек! Отдай
молоко!" -- вопят они, и барабанят в двери камеры, ломают нары, бьют стекла
-- всё, что было бы названо у взрослых вооруженным восстанием или
экономическим саботажем. Им ничего не грозит! Им сейчас принесут молоко!
Вот ведут под строгим конвоем колонну малолеток по городу, кажется --
даже стыдно так серьёзно охранять малышей. А не тут-то было! Они сговорились
-- свист!! -- и кто хочет, бегут в разные стороны! Что делать конвою?
Стрелять? В кого именно? Да можно ли в детей?.. На том и кончились их
тюремные сроки! Сразу лет сто пятьдесят убежало от государства. Не нравится
быть смешным? -- не арестовывай детей!
Будущий романист (тот, кто детство провёл среди малолеток) опишет нам
множество затей малолеток, как они озоровали в колониях, мстили и гадили
воспитателям. При кажущейся строгости их сроков и внутреннего режима, у
малолеток из безнаказанности развивается большая дерзость.
Вот один из их хвалебных рассказов о себе. Зная обычный образ действий
малолеток, я вполне ему верю. К медицинской сестре в колонии прибегают
взволнованные испуганные ребятишки, зовут её к тяжело заболевшему товарищу.
Забыв о предосторожности, она быстро отправляется с ними в их большую --
человек на сорок -- камеру. И тут начинается муравьиная работа! -- одни
баррикадируют дверь и держат оборону, другие десятком рук срывают с сестры
всё надетое, валят её, те садятся ей на руки, те на ноги, и теперь, кто во
