донесениям (то есть от стукачей и от Когана-Френкеля-Фирина) необходимой
энергии и заинтересованности в работе вы не проявляете и не чувствуете.
Приказываю немедленно ответить -- намерены ли вы немедленно (язычёк-то)...
взяться по-настоящему за работу... и заставить добросовестно работать ту
часть инженеров (какую? кого?), которые саботируют и срывают..." Что
отвечать главному? Жить-то хочется... "Я сознаю свою преступную мягкость...
я каюсь в собственной расхлябанности..".
А тем временем в уши неугомонно: "КАНАЛ СТРОИТСЯ ПО ИНИЦИАТИВЕ И ЗАДАНИЮ
ТОВАРИЩА СТАЛИНА!" "Радио в бараке, на трассе, у ручья, в карельской избе, с
грузовика, радио, не [спящее] ни днём, [ни ночью] (вообразите!), эти
бесчисленные чёрные рты, чёрные маски без глаз (образно!) кричат неустанно:
что думают о трассе чекисты всей страны, что сказала партия". То же -- думай
и ты! То же -- думай и ты! "[Природу научим -- свободу получим!]" Да
здравствует соцсоревнование и ударничество! Соревнования между бригадами!
Соревнование между фалангами (250-300 человек)! Соревнования между
трудколлективами! Соревнование между шлюзами! Наконец, и [вохровцы] вступают
с зэками в соревнование! *(22) (Обязательство вохровцев: лучше вас
охранять?)
Но главная опора, конечно -- на [социально близких], [[то есть]] на
воров! (Эти понятия уже слились на канале.) Растроганный Горький кричит им с
трибуны: "Да любой капиталист грабит больше, чем все вы вместе взятые!" Урки
ревут, польщенные. "И крупные слёзы брызнули из глаз бывшего карманника".
*(23) Ставка на то, чтобы использовать для строительства [романтизм
правонарушителей]. А им еще бы не лестно! Говорит вор из президиума слёта:
"По два дня хлеба не получали, но это нам не страшно. (Они ведь всегда
кого-нибудь раскурочат.) Нам дорого то, что с нами разговаривают как с
людьми (чем не могут похвастаться инженеры). Скалы у нас такие, что буры
ломаются. Ничего, берём." (Чем же БЕРУТ? и [[кто]] берёт?..)
Это -- классовая теория: опереться в лагере на своих против чужих. О
Беломоре не написано, как кормятся бригадиры, а о Березниках рассказывает
свидетель (И.Д.Т.): отдельная [кухня бригадиров] (сплошь -- блатарей) и паёк
-- лучше военного. Чтоб кулаки их были крепки и знали, ЗА ЧТО сжиматься...
На 2-м лагпункте -- воровство, вырывание из рук посуды, карточек на
баланду, но блатных за это не исключают из ударников: это не затмевает их
социального лица, их производственного порыва. Пищу доставляют на
производство холодной. Из сушилок воруют вещи -- ничего, [берём!] Повенец --
[штрафной городок], хаос и неразбериха. Хлеба в Повенце не пекут, возят из
Кеми (посмотрите на карту)! На участке Шижня норма питания не выдаётся, в
бараках холодно, обовшивели, хворают -- ничего, берём! Канал строится по
инициативе... Всюду КВБ -- культурно-воспит-боеточки! (Хулиган, едва придя в
лагерь, сразу становится воспитателем.) Создать атмосферу постоянной боевой
тревоги! Вдруг объявляется [штурмовая ночь -- удар по бюрократии!] Как раз к
концу вечерней работы ходят по комнатам управления культвоспитатели и
[штурмуют!] Вдруг -- [прорыв] (не воды, процентов) на отделении Тунгуда!
ШТУРМ! Решено: [удвоить нормы выработки!] Вот как! *(24) Вдруг какая-то
бригада выполняет дневное задание ни с того, ни с сего -- на 852%! Пойми,
кто может! То объявляется всеобщий [день рекордов!] Удар по темпосрывателям!
Вот какой-то бригаде раздача [премиальных пирожков]. (Что ж лица такие
заморенные? Вожделенный момент -- а радости нет...)
picture: Раздача пирожков
Как будто всё идёт хорошо. Летом 1932-го Ягода объехал трассу и остался
доволен, кормилец. Но в декабре телеграмма его: нормы не выполняются,
прекратить [бездельное шатание тысяч людей!] (в это веришь! это -- видишь!).
Трудколлективы тянутся на работу с [выцветшими] знаменами. Обнаружено: по
сводкам уже [несколько раз] выбрано по 100% кубатуры! -- а канал так и не
кончен! Нерадивые работяги засыпают ряжи вместо камней и земли -- льдом! А
весной это потает, и вода прорвет! Новые лозунги воспитателей: "[Туфта]
*(25) -- [опаснейшее орудие контрреволюции]" (а тухтят блатные больше всех:
уж лёд засыпать в ряжи -- узнаю, это их затея!). Еще лозунг: "[туфтач --
классовый враг!]" -- и поручается ворам идти [разоблачать туфту,
контролировать сдачу каэровских бригад!] (лучший способ приписать выработку
каэров -- себе). Туфта -- есть попытка сорвать всю исправительно-трудовую
политику ГПУ -- вот что такое ужасная эта туфта! Туфта -- это хищение
социалистической собственности! -- вот что такое ужасная эта туфта! В
феврале 1933 года отбирают свободу у досрочно-освобожденных инженеров -- за
обнаруженную туфту.
Такой был подъём, такой энтузиазм -- и откуда эта туфта? зачем её
придумали заключённые?.. Очевидно, это -- ставка на реставрацию капитализма.
Здесь не без чёрной руки белоэмиграции.
В начале 1933-го -- новый приказ Ягоды: все управления переименовать в
[штабы боевых участков!] 50% аппарата -- бросить на строительство! (а лопат
хватит?..) Работать -- в три смены (ночь-то почти полярная)! Кормить --
прямо на трассе (остывшим)! За туфту -- судить!
В январе -- ШТУРМ ВОДОРАЗДЕЛА! Все фаланги с кухнями и имуществом брошены
в одно место! Не всем хватило палаток, спят на снегу -- ничего, БЕРЫМ! Канал
строится по инициативе...
Из Москвы -- приказ No. 1: "до конца строительства объявить[ сплошной
штурм!]" После рабочего дня гонят на трассу машинисток, канцеляристок,
прачек.
В феврале -- запрет свиданий по всему БелБалтЛагу -- то ли угроза сыпного
тифа, то ли нажим на зэков.
В апреле -- непрерывный 48-часовой штурм -- ура-а! -- ТРИДЦАТЬ ТЫСЯЧ
ЧЕЛОВЕК НЕ СПИТ!
И к 1 мая 1933 года нарком Ягода докладывает любимому Учителю, что канал
-- готов в назначенный срок.
В июле 1933-го Сталин, Ворошилов и Киров предпринимают приятную прогулку
на пароходе для осмотра канала. Есть фотография -- они сидят в плетеных
креслах на палубе, "шутят, смеются, курят". (А между тем Киров уже обречён,
но -- не знает).
В августе проехали сто двадцать писателей.
Обслуживать Беломорканал было на месте некому, прислали раскулаченных
("спецпереселенцев"), Берман сам выбирал места для их поселков.
Большая часть "каналоармейцев" поехала строить следующий канал --
Волга-Москва. *(26)
Отвлечёмся от Коллективного зубоскального Тома.
Как ни мрачны казались Соловки, но соловчанам, этапированным кончать свой
срок (а то и жизнь) на Беломоре, только тут ощутилось, что шуточки кончены,
только тут открылось, что' такое подлинный лагерь, который постепенно узнали
все мы. Вместо соловецкой тишины -- неумолкающий мат и дикий шум раздоров
вперемежку с воспитательной агитацией. Даже в бараках медвежегорского
лагпункта при Управлении БелБалтЛага спали на вагонках (уже изобретенных) не
по четыре, а по восемь человек: на каждом щите двое валетом. Вместо
монастырских каменных зданий -- продуваемые временные бараки, а то палатки,
а то и просто на снегу. И переведённые из Березников, где тоже по 12 часов
работали, находили, что здесь -- тяжелей. Дни рекордов. Ночи штурмов. "От
нас всё -- нам ничего"... В густоте, в неразберихе при взрывах скал -- много
калечных и насмерть. Остывшая баланда, поедаемая между валунами. Какая
работа -- мы уже прочли. Какая еда -- а какая ж может быть еда в 1931-33
годах? (Скрипникова рассказывает, что даже в медвежегорской столовой для
вольнонаёмных подавалась мутная жижа с головками камсы и отдельными зернами
пшена.) *(27) Одежда -- своя, донашиваемая. И только одно обращение, одна
погонка, одна присказка: "Давай!.. Давай!.. Давай!.."
Говорят, что в первую зиму, с 1931 на 1932 г., сто тысяч и вымерло --
столько, сколько постоянно было на канале. Отчего ж не поверить? Скорей даже
эта цифра преуменьшенная: в сходных условиях в лагерях военных лет
смертность [один процент в день] была заурядна, известна всем. Так что на
Беломоре сто тысяч могло вымереть за три месяца с небольшим. А еще было одно
лето. И еще одна зима.
Д. П. Витковский, соловчанин, работавший на Беломоре прорабом, и этою
самою тухтою, то есть приписыванием несуществующих объёмов работ, спасший
жизнь многим, рисует такую вечернюю картину:
"После конца рабочего дня на трассе остаются трупы. Снег запорашивает их
лица. Кто-то скорчился под опрокинутой тачкой, спрятал руки в рукава и так
замёрз. Кто-то застыл с головой вобранной в колени. Там замёрзли двое,
прислонясь друг к другу спинами. Это -- крестьянские ребята, лучшие
работники, каких только можно представить. Их посылают на канал сразу
десятками тысяч, да стараются, чтоб на один лагпункт никто не попал со своим
батькой, разлучают. И сразу дают им такую норму на гальках и валунах,
которую и летом не выполнишь. Никто не может их научить, предупредить, они
по-деревенски отдают все силы, быстро слабеют -- и вот замерзают, обнявшись
по-двое. Ночью едут сани и собирают их. Возчики бросают трупы на сани с
деревянным стуком.
А летом от неприбранных вовремя трупов -- уже кости, они вместе с галькой
попадают в бетономешалку. Так попали они в бетон последнего шлюза у города
Беломорска и навсегда сохранятся там." *(28)
Многотиражка Беломорстроя захлёбывалась, что многие каналоармейцы,
"эстетически увлечённые" великой задачей -- в свободное время (и,
разумеется, без оплаты хлебом) выкладывают стены канала камнями --
исключительно для красоты.
Так впору было бы им выложить на откосах канала шесть фамилий -- главных
подручных у Сталина и Ягоды, главных надсмотрщиков Беломора, шестерых
наёмных убийц, записав за каждым тысяч по тридцать жизней: Фирин -- Берман
-- Френкель -- Коган -- Раппопорт -- Жук.
Да приписать сюда, пожалуй, начальника ВОХРы БелБалтЛага -- Бродского. Да
куратора канала от ВЦИК -- Сольца.
Да всех 37 чекистов, которые были на канале. Да 36 писателей,
восславивших Беломор. *(29) Еще Погодина не забыть. Чтоб проезжающие
пароходные экскурсанты читали и -- думали.
Да вот беда -- экскурсантов-то нет!
Как нет?
Вот так. И пароходов нет. По расписанию ничто там не ходит.
Захотел я в 1966 году, кончая эту книгу, проехать по великому Беломору,
посмотреть самому. Ну, состязаясь с теми ста двадцатью. Так нельзя: не на
чем. Надо проситься на грузовое судно. А там документы проверяют. А у меня
уж фамилия наклёванная, сразу будет подозрение: зачем еду? Итак, чтобы книга
была целей -- лучше не ехать.
Но всё-таки немножко я туда подобрался. Сперва -- Медвежегорск. До сих
пор еще -- много барачных зданий, от тех времён. И -- величественная
гостиница с 5-этажной стеклянной башней. Ведь -- ворота канала! Ведь здесь
будут кишеть гости отечественные и иностранные... Попустовала-попустовала,
отдали под интернат.
Дорога к Повенцу. Хилый лес, камни на каждом шагу, валуны.
От Повенца достигаю сразу канала и долго иду вдоль него, трусь поближе к
шлюзам, чтоб их посмотреть. Запретные зоны, сонная охрана. Но кое-где хорошо
видно. Стенки шлюзов -- прежние, из тех самых ряжей, узнаю их по
изображениям. А масловские ромбические ворота сменили на металлические и
разводят уже не от руки.
Но что так тихо? Безлюдье, никакого движения ни на канале, ни в шлюзах.
Не копошится нигде обслуга. Не гудят пароходы. Не разводятся ворота. Погожий
июньский день, -- отчего бы?..
Так прошел я пять шлюзов Повенчанской "лестницы" и после пятого сел на
берегу. Изображенный на всех папиросных пачках, так позарез необходимый
нашей стране -- почему ж ты молчишь. Великий Канал?
