Украинцев в Канаде - большое расселение. Сдружить украинцев с русскими -
чувствую задачу на себе всегда. Украинского - много влилось в меня от деда
Щербака, он чисто по-русски и не говорил, да сама речь какая тёплая! и бабка
по матери наполовину украинка; и украинские песни известны и внятны мне с
детства. И в 1938, когда мы, студенты, на велосипедах дали петлю по всей
сельской Украине, - сколько же запечатлелось трогательных мест, стоят
сердечным воспоминанием.
Впрочем, не одни студенты меня выдавали в Канаде, потом и более солидные
люди, не умея удержать новость или даже намеренно ища связи с прессою. И в
первые же дни - в одной, другой, третьей газете уже излагался мой план
купить землю и переселиться в Канаду. В окрестностях Монреаля гонялись за
мной кинокорреспонденты по дорогам, приходилось хитростями от них уходить. И
частная встреча с премьером Трюдо тоже разглашалась в газетах.
В чужом мире действуя, я на каждом шагу ошибался, да ведь и языка не хватало
везде, сразу переключиться с немецкого на английский мне было трудно, не тем
голова занята. Вся эта встреча с Трюдо была совсем не нужна, но казалось
мне, что я должен предупредить правительство о своих намерениях, чтобы не
попадать, как со швейцарской полицией, да и получить благоприятствие
иммиграционных властей. Я его и получил, но можно было обойтись без
премьер-министра, только ненужная разгласка. (И сам разговор, и все темы на
той встрече произвели на меня впечатление незначительности, и обидно
становилось за эту страну, такую богатую, огромную по размаху, - но робкого
великана в толчее дерзких и быстрых.)
Сами поиски удалось устроить активно: дня три повозил меня по комиссионерам
("риэлторам", - иначе тут домов, участков не покупают) отец Александр
Шмеман. Кроме того епископ Сильвестр посоветовал мне обратиться к молодому
архитектору Алёше Виноградову. Его родители были из Второй (военного
времени) эмиграции, сам он испытал лагеря "ди-пи" (перемещённых лиц) ещё
младенцем. Оказался он душевно чистый, уравновешенно-спокойный, с добрым
нутряным голосом молодой человек, и жена у него - прелестная Лиза Апраксина,
аристократической поросли, из третьего поколения Первой эмиграции. Вырос
Алёша в англо-канадском мире и был там вполне свой, но оставался (благодаря
родителям) удивительно русским, как будто сейчас из наших мест. Он охотно
согласился мне помочь - и мы много поездили с ним по провинции Онтарио.
Каждый раз "покупателем" был мой спутник, а я - просто присутствующий
приятель. (Вполне как и в Советском Союзе, когда возил меня по тамбовщине
Боря Можаев с корреспондентским билетом, всех расспрашивал о сегодняшнем
колхозе, а я болтался при нём и высматривал про тамбовское восстание 1920-21
года.) И пересмотрели мы многие десятки предлагаемых мест, и даже на
некоторых я как будто уже заставлял себя остановиться, - довольно
причудливые скалы вокруг возвышенного озера, уже планировали мы, где что
будет построено, иногда и дорогу надо было строить, этого, пожалуй, и не
осилить. Искал я место уединённое, в стороне от проезжих путей, это первое,
да, но когда-нибудь же и благоустройно? но какие-то же города и школы
неподалёку? - мне-то хорошо в пустыне, а каково детей растить? Аля очень
беспокоилась.
И после всех заходов нашей изматывающей поездки - всё более становилось
понятно, что я ничего не нашёл, что найти очень трудно. Прежде всего
оказалась Канада - совсем нисколько не похожа на Россию: дикий малолюдный
материк под дыханием северных заливов, много гранита, так что для дороги то
и дело продалбливаются в нём выемки. Леса? Рисовались роскошные
толстоствольные, доброденственные - оказались (в Онтарио, где только и
намеревался я остановиться) жиденькие, не на что смотреть, Карельский
перешеек: многими годами тут хищнически рвали каждый толстый ствол,
вытягивали его тракторами из любой чащи, и оставлена лишь невыразительная
болезненная толпа стволиков. Если на участке растут хорошие породы, то об
этом даже специально указывают в проспекте. (Позже, из поезда, посмотрел я
степную часть Канады - но только что ровная необъятная степь, а тоже за
Украину не примешь, много уступает в хуторской живописности.) Да уж тогда
были бы хоть города порядочные! - но и по городам отстала Канада, и города,
кажется, объяты умственной ленью, - зато здоровенные, отъевшиеся тупые
хиппи, в этом Канада от цивилизованного мира не отстала, греются на клумбах
на солнышке, развалились в уличных креслах среди рабочего дня, болтают,
курят, дремлют.
Вообще же: не нейтральны для человеческой личности все места на Земле (как и
разные сроки в году): одни ему - дружественны, другие враждебны, иные
благоденственны, а те губительны. Надо слушаться сердца, оно помогает
угадать верное место жизни. (Например, с детства я с опасением думал о
Средней Азии - и именно там развился у меня рак. К Енисею, Байкалу - тянуло,
а на Урал нет. Никогда бы не вынес я субтропиков и тропиков.) Но Канада
оказывалась не просто северной, а какой-то и беспамятно спящей.
Ещё была у меня мечта - расположиться близ русского населения, - и самим нам
дышать родней, и чтобы дети росли в русской среде. Но в Онтарио не было
таких посёлков. Познакомили меня с кем-то, связанным с духоборами, - но они
в Британской Колумбии, слишком далеко. (К ним я так и не попал, да и
вывихнуты они уже из русского, да и ухо переклоняют к большевицким
зазывалам, ведут переговоры вернуться в ту страну, которая так невыносима
была им при царе.) Ещё оставались в задумке старообрядцы в Штатах, но стал я
уже отчаиваться в таком соседстве поселиться.
Десятилетиями вытягивался я весь в мечте избавиться от постоянной шумливости
и стеснённости то тюремных лет, то городской, от этих надоедных
радиорепродукторов, - да как же ото всего этого вырваться подальше? с этаким
набранным опытом чтбо надо писателю? только спокойное уединение. Но в Союзе
мне было невозможно найти такое уединение, чтобы там можно было построиться,
чбем топиться, главное - чтбо в рот класть, а ещё главней: чтобы по заглушью
не задушило тебя ГБ.
Однако вот и теперь, в 1975, достигнув необъятной воли, и с необходимыми для
того деньгами, - не мог найти я себе подходящего приюта. Заманчивые имения
видели мы в Канаде только близ самой реки Св. Лаврентия - но они не
продавались, они все были заняты устойчивыми первыми поселенцами, наследными
семьями "воспов"*, как здесь говорят. (Сама река - изумительно разливна, как
лучшие сибирские, с влажным воздухом близ себя, почти как бы морским.) К
середине мая я уже, недели за две, устал искать, и без Али не мог принять
решения. Срочно вызвал её из Цюриха, вырвал от детей, а сам, отъехавши, ждал
в дрянненькой гостинице Пемброка и высиживал дни в зарослях, тоже у реки, в
речном воздухе пытался писать.
Алёша привёз Алю прямо с самолёта из Монреаля. Она же прилетела с наросшим в
ней сопротивлением: да ни за что из Европы не уезжать! И правда, какой
нормальный человек уедет от этой многообразной красавицы, сплочённой
древности и культуры? Но позволь, но мы уже решили: не жить нам в Европе, не
дадут мне там спокойно работать, везде достанут; и кроме Франции нигде не
хочется, а там - язык. Поехали смотреть что-то приблизительно пригляженное -
Аля всё решительно забраковала, и особенно - то местечко на каменистом холме
близ озера: бурелом, бездорожье, на километры вокруг ни души.
Ну, что делать? Ну, попытаем счастья в Аляске? Нельзя отвергнуть, не
взглянув.
Из Оттавы мы с Алей поехали трансканадским экспрессом на тихоокеанское
побережье. "Экспресс" - это очень громко сказано, тащится он не слишком
быстро, вагоны переклонно побалтывает, уже в таком состоянии рельсы,
"экспресс" он - за непересадочность, непрерывность от Атлантического до
Тихого океана. Железные дороги Канады в большом упадке, углубляемом уже
бессмысленным сосуществованием и соревнованием двух угасающих систем с
параллельными путями - Канадская Национальная и Канадская Тихоокеанская (в
некоторых местах их рельсы - вплотную рядом, и гонят пустые поезда). Идёт по
одному экспрессу в сутки, станции безлюдны (вокзалы бывают за городом, чтоб
очищать его от рельсовых путей), все давно летают самолётами, ездят
автобусами. К железной дороге уже настолько нет почтения и внимания, что
большинство переездов - без шлагбаума, и автомобили покойно пересекают линию
не покосясь - а тепловозам (электрификации железных дорог на этом континенте
почти и не спрашивай) остаётся перед каждым переездом слитно бизонно гудеть.
Так и текут долгие гудки вдоль полосы дороги. На многих станциях нет камер
хранения, лишь кое-где - ещё не отмерший, но уже никому и не нужный
телеграф. Зато из вагона даже к одиночному пассажиру выходит не только
кондуктор, но и портье-негр, помочь с чемоданами. У океана кончает рейс
экспресс - и сходит иногда всего человек десять. Но чем более отмирают
дороги - тем важнее ведут себя на больших станциях вальяжные служащие (все -
мужчины): не пускают встречающих на перроны, пресекают, проверяют,
объявляют, гонят подземными тоннелями без надобности, а там стоит ещё один
дежурный бездельник и только показывает, на какой эскалатор сворачивать. В
том, как американский континент сперва далеко проложил, потом отбросил
железные дороги, была юная жадная цапчивая манера хватать новое яблоко,
надкусывать, бросать ради следующего. В поспешном развитии к новому, к
новому - покидалось самое хорошее старое. Однако на многое тут смотришь с
завистью, как бы это к нам перенести: на одиночные купе, румэты, где при
наименьшем объёме человек обеспечен постелью, столиком, горячей, холодной
водой, электрическим током, зеркалом, уборной и кондиционированным воздухом.
Если есть с собой продукты, можно три дня из румэта не выходить. Или -
возвышенные второэтажные салоны с остеклённою крышей, откуда пассажиры
охватывают и обе стороны дороги и небо, непрерывная видовая картина
(испорченная, конечно, принудительной постоянной "поп"-музыкой). (Но эти
стекло-салоны надо и часто мыть снаружи особым многощёточным вертящимся
устройством, через которое протискивается поезд на больших станциях.)
Я с детства очень люблю железные дороги, и отмирание их воспринимаю второю
утерей после отмирания лошадей. Больно. (А в XIX веке и поезда кому-то
казались недопустимым губленьем природы.)
В Принц-Руперте пересели мы с поезда на аляскинский пароход, он шёл под
американским бодрым флагом, и тут мы впервые прошли американский таможенный
осмотр. (Он поразил строгостью к рюкзакам странствующих студентов:
разворашивали всю их тщательную укладку, перещупывали, искали наркотиков?)
Уже даже этот пароход, и потом вроде оторванная и мало-американская Аляска,
- куда отличались от расслабленной сонной Канады. Американская атмосфера
после канадской - бодрила, и стало у нас всё более поворачиваться: может
быть, поселиться в Штатах? Мы не пришли бы к этому так легко, если бы не
контраст с Канадой. До сих пор представлялись мне Штаты слишком густо
заселённой страной и слишком политически-дёрганой, крикливой. Но начали
передаваться нам её раздолье и сила.
А для нас, уже за год истосковавшихся по России, нельзя было начать
знакомство со Штатами лучше, чем через Аляску. Кроме самой России - уже
такого русского места на Земле не осталось, разве что где сгущённые колонии
русских. Ещё Джуно, столица штата, был город американский, но уже и там нас
возил, всё показывал, православный священник. А уж Ситха (Ново-Архангельск)
встретила нас совсем по-русски, да и русским епископом Григорием Афонским. И
это сразу отозвалось в прессе. Пошлый (но мирового распространения)
"Ньюсуик" напечатал: "Высланный советский писатель на пороге вступления в
православный монастырь, [его] поездка по Канаде и Аляске: - разведывательная
экспедиция... найти религиозную общину для себя и рядом дом для семьи: - [да
его] возвращение к религии видно и по "Телёнку", полному пассажей
христианского мистицизма".
У епископа Григория и отец, и дед по матери, и другие в роду были
священники. А его юность в Киеве застигла уже советская эпоха, затем в 16
