небеспоследственны. Они вызывают целые вихри сочувствия или (больше)
ненависти, которые ещё долго клубятся и меня же цепляют, и меня же опять
затягивают. О, в политику только встрянь.
То - австрийский союз писателей после моих выступлений желает слышать меня у
себя и спорить со мной на симпозиуме (и австрийский канцлер Бруно Крайский
тоже сам желает спорить), защищать идеалы социализма. Аля отвечает, что я не
могу приехать, что я полностью ушёл в работу, и при этом как-то
обмолвливается, что и связь со мной затруднена (имея в виду, что позвонить
мне в Хольцнахт нельзя, телефона нет), - в австрийских газетах радостные
заголовки: "Солженицын - в тяжёлой депрессии, никого не в состоянии видеть,
даже жену", американское же агентство подхватило на весь мир. И Але со всех
концов Европы звонят тревожно: "В депрессии?.. Ужас какой!" А на Лубянке-то,
небось, как рады! Отзываюсь репликой, Аля шлёт её в дружественную нам "Нойе
Цюрхер цайтунг". Та от себя добавляет, иронизирует: "Какие странности:
писатель - не принимает посетителей, не читает писем и - вершина
странностей! - не хочет поехать на конгресс Пен-клуба в Вену! Писатель
сконцентрировался на своей писательской работе и для своей работы нуждается
в тишине - это могли бы понять даже в кругах Пен-клуба".
Тут - ищут контакта, хотят со мною тайной встречи какие-то официальные
китайцы, находящиеся в Швейцарии. Клюнули, ясно! - я для них находка, молот
против советской верхушки. Но - нет, я вам не слуга, в ваших марксистских
спорах разбирайтесь сами. Через посредника ответил, что на встречу не пойду.
А тем временем "Телёнок" скоро выходит на немецком. И, дождавшись достаточно
близкого срока, пресловутый "Штерн" делает выпад. Французское издание они
уже упустили остановить, сколько-то месяцев прошло невозвратно, да, может,
там и не стремились, - но в своей Германии "Штерн" не хочет быть
опозоренным! Он ведёт линию, которую легко использует КГБ, - однако при этом
хочет числиться германским патриотом. И он уже кусался с "Квик" из-за
подобных обвинений, и очень успешно, его судов боятся в Западной Германии. И
за мои слова он уже наскакивал на "Ди Цайт". (Кстати: вообще в западных
странах очень характерна напористая наглость, с какой обвинённые в связях с
ГБ используют западную юридическую систему: она легко позволяет ходить ни в
чём не виновным, а письменных доказательств обычно и не бывает, а ещё когда
в тылу прочная поддержка: сколько угодно денег, не боятся никаких забот и
беспокойств.) И вот, когда в издательстве "Люхтерханд" набор "Телёнка" уже
готов и начинает печататься тираж, - 2 сентября адвокаты "Штерна" подают в
гамбургский суд требование остановить "Телёнка" из-за клеветы. Одновременно
ими пишется бумага - издательству "Люхтерханд", издательству "Сёй" в Париж и
мне в Цюрих (а я уже в Хольцнахте для спокойной там работы): что они дают
всем нам сроку до 12 часов дня 5 сентября, это самое позднее, когда ждётся
ответ. Во избежание штрафа, который будет наложен на нас земельным
гамбургским судом, - откажитесь от утверждений: что статья "Штерна" (1971
года, о моей тёте и о семье Щербаков, тогда вызвавшая плотную советскую
атаку на моё "соцпроисхождение"* напечатана стараньями КГБ; что главный
редактор "Штерна" лжёт, когда утверждает, что его корреспондент посетил тётю
Солженицына в Георгиевске (недоступном для иностранцев).
Письмо это (простою почтой, не экспрессом) достигает "Люхтерханда" только
4-го, "Сёя" и Цюриха - позже, меня не застаёт, но ультиматум поставлен
железно: не только сдавайтесь, но - не имейте даже времени подумать и
снестись. Сила и напор! 3 сентября победительный редактор "Штерна" Наннен,
опережая письмо, звонит в "Люхтерханд" - и объявляет всё то же. Ещё и ранний
сентябрь, время каникулярное, в "Люхтерханде" на месте - не главный
редактор, а очень слабонервный сотрудник, он сразу ото всего отказывается:
"Люхтерханд" ни на чём не настаивает, но он ничего и менять не может, у него
только лицензия от "Сёя", да он молниеносно сейчас будет сноситься с "Сёем".
Наннен железно напоминает: он уже побеждал в суде против обвинений в связи с
КГБ. На другой день, 4-го, в "Люхтерханд" приходит и сама бумага. Срока
остаётся меньше суток. Адвокат "Люхтерханда", впрочем, знает ту гамбургскую
адвокатскую контору, имел с ними дело, уверен, что ему сейчас отсрочат. Он
шлёт туда экспресс и звонит - как бы не так! Именно тот главный адвокат
(Зенфт), подписавший грозную бумагу, тотчас ушёл в отпуск, а без него никто
ничего отсрочить не может! И 5-го после полудня гамбургский суд ввиду
срочности вопроса постановляет: ответчикам воспретить - утверждать буквально
или по смыслу, распространять, или создавать впечатление, или дать ему
создаться, и особенно книгою "Бодался телёнок с дубом", что: (статья о моей
тёте появилась стараньями КГБ; тётю посещал не корреспондент "Штерна"). А
пока - ответчикам немедленно внести залог в 100 тысяч марок для оплаты
процесса.
И "Люхтерханд" умоляет "Сёя", адвокат "Люхтерханда" - Хееба: убедить меня
вычеркнуть полностью все оспариваемые места. Но никакое смягчение уже не
поможет, даже и смягчённый вариант будет "создавать впечатление или давать
ему создаться", что "Штерн" всё-таки связан с КГБ, - а это тоже запрещено, и
книгу всё равно не дадут распространять. По немецкому праву всю тяжесть
доказательства несёт оскорбитель - а Солженицын не сможет документально
доказать, что "Штерн" связан с КГБ.
И правда ведь, не смогу. А у "Штерна" - лучшие возможности остаться
необвинённым. И доносится эта вся будоражка в мой уютный Хольцнахт, где я
только начал настраиваться к "Красному Колесу".
Может быть, тут первый раз, а потом и ещё замечал: при юридических
столкновениях - физическое ощущение усилия в верхней части груди, как бывает
мускульное при схватке руками, - а тут чем? Это схватка душами. Не
свойственная для душ, низкая для них - и потому унижающая схватка. (И потом
ещё - долгое последействие, опустошённость в груди.) Юридическая борьба -
профанация души, изъязвленье её. Вступив в юридическую эру и постепенно
заменив совесть законом, мир снизился в духовном уровне.
О, юридический мир! О, свободное крючкотворство! Вот на этом и вонзается
беспрепятственно СССР: ни агентов КГБ, ни взяток КГБ никто никогда не сможет
уличить документально. Суд, утонувший в юридизме, захлебнувшийся буквенным
законом, а нить духа теряющий, так часто даёт преимущество негодяям и
обманщикам. Ещё же и процесс может тянуться месяцы и годы, это не им в
ущерб. Итак, на Западе нельзя говорить об этих шакалах в тех неоглядных
выражениях, как я говаривал о нависшей надо мной коммунистической власти.
До Хольцнахта, к счастью, все эти подробности и многостраничные немецкие
адвокатские письма не докатываются (лишь вот сейчас, через три года, впервые
в них разбираюсь), Аля заслоняет мою работу, сколько может, - но между
Парижем, Цюрихом и Хольцнахтом напряжённо и тревожно трещат телефонные
линии. Идиотское положение - а приходится отступать?.. Как глупо, как
бездарно - отступать в выраженьях о КГБ, будучи на свободном Западе, когда
на Востоке я так твёрдо стоял. Я отвоевал себе там гораздо большую "свободу
слова"!.. А теперь хоть лопни, хоть разорвись от негодования - а надо
подписывать полномочие адвокату "Сёя" на тяжбу. И бросать свою работу, и
листать, листать колючего "Телёнка" (вот что значит слишком рано печатать
мемуары!): где эти места треклятые? и как их для немецкого издания спешно
изменить, чтобы ничего не изменить? Задержать полностью всю книгу - ещё же
глупей.
К счастью, Клод Дюран из "Сёя", ведущий все мои литературные дела, очень
хладнокровен и даже дерзок, есть в нём дуэлянтство бывалых французов. Он
берётся, всё же, обойтись минимальными изменениями. Он предлагает такой
фокус: в самом опасном месте пропустить только название "Штерн", поставить
звёздочку сноски, а в сноске: что выражения, относящиеся к некоторому
определённому западногерманскому журналу, подверглись сейчас судебному
преследованию, и чтобы не задерживать книгу, автор пока пропускает их.
Так мы и сделали (эти места - в главе "Нобелиана", в интервью с
американцами), наспех, и, если разобраться, даже не в пользу "Штерна", а
против него: сам он загнан в звёздочку, но многие помнят, какой журнал
печатал разоблачения о моей георгиевской тёте. Зато мы усилили фразу:
"гебисты-почитатели успешно навестили тётю (в Георгиевске, наглухо закрытом
для иностранцев!)" - и что ж это значит? посетили - гебисты (а "Штерн"
настаивает, что именно его корреспондент там был), только добавился намёк,
что они выдавали себя за иностранцев, каковыми быть не могли. И рядом - как
ГБ выловило "Прусские ночи" из Самиздата - и "тотчас же излюбленный "Штерн"
предложил рукопись в "Цайт"", - это место они не догадались оспорить. И в
интервью с американцами осталось: что "Штерн" обладает в СССР особыми
преимуществами - и сразу же пропуск - легко догадаться, чьё название снято.
И тут же печатаем, что в Союзе писателей [Верченко] назвали "Штерн"
"источником, которому есть все основания верить", - и опять зловещий
пропуск. Так получилось ещё выразительней, чем если б мы ничего не
исключали. Дюран одурачил "Штерн"! И кличка, что "Штерн" - бульварный, тоже
осталась неоспоренной и присохла.
Редко так легко проходит, Бог помог. О подробностях, как миновало, я потом
так и не доспрашивался. Очевидно, твёрдо вёл себя Дюран, а "Штерн" был не
очень в себе уверен почему-то. Во всяком случае, для меня самое невыносимое
было бы - бросить Хольцнахт и ехать в эту свару. Обошлось, как-то глухо и
безболезненно.
А разобраться: как же легко заставить нас отступать!
А там, в СССР, само собою не дремлют и продолжают - какие головы откусывать,
над какими зубами клацать. Редактор "Вече" В. Осипов уж как старался быть
лояльным по отношению к советскому правительству, с большой буквы его писал,
всё силился увидеть в нём опору русских национальных надежд, даже главную
силу полемики направил против меня как изменника этим надеждам, - но именно
ему, а не левым диссидентам и не еврейскому оппозиционному течению, тоже со
своим самиздатским журналом, достаётся сейчас крепкий удар - 8 лет второго
срока и особый режим как "рецидивисту". В момент суда над ним нельзя и мне
не отозваться, публикую заявление*. (Из Хольцнахта от бауэра - Але в Цюрих,
по телефону.)
А там - Игоря Шафаревича, за сахаровский комитет по правам, за "Из- под
глыб", отрешают от лекций в Университете, - это учёного со всемирной
известностью! Даю публикацию** и рассылаю письма крупным математикам.
А тем временем в Осло побеждает кандидатура Сахарова, я же когда-то и
выдвигал его, я же недавно отстаивал его от Ж. Медведева, - тем более
корреспонденты отовсюду дозваниваются в Цюрих: "а что вы думаете по этому
поводу именно в данный момент?" Всё прежде по этому же поводу сказанное их
уже не интересует, это - западная пресса, и чтбо через 12 часов будет - тоже
им не подходит, а вот - именно в данный момент. Аля публикует мой ответ***.
Я рад был за Сахарова, и рад, что он усилится в СССР, узначится его защита
преследуемых. Но так же знал, что самые взывающие преследования он
по-прежнему будет усматривать в затруднениях эмиграции. И не переставал
жалеть, что, платя и платя жизнью для утоления своей чуткой совести, этот
великий сын нашего народа никогда не примет к сердцу задачу национального
возрождения его.
В этом году Сахаров опубликовал брошюру "О стране и мире". Заминался он в
общем всё на тех же мыслях, не далеко уходил от своего "Размышления", семь
лет назад, только изложение слабей - с неоправданной сменой высот, общностей
и частностей. Но то был крупный удобный случай ему - высказаться по нашей с
ним дискуссии, однако он уклонился: "сегодня я не вижу поводов для
продолжения дискуссии" - (думаю, и не легко бы ему найти аргументы) - "позже
Солженицын разъяснил и уточнил свою позицию", - так написал, будто я в
чём-то отступил, - а отступал-то, значит, он? Открыл дискуссию, с эхом на
