им всё необходимое доверие. Бесхарактерная демократия, раздающая право всем
и каждому, вырождается в "демократию услужливости". Прочность
государственной формы зависит не от прекрасных статей конституции, но от
качества несущих сил. Худую службу окажем мы демократии, если изберём к
руководству слабых людей. Напротив, именно демократическая система как раз и
требует сильной руки, которая могла бы государственный руль направлять по
ясному курсу. Кризис, переживаемый обществом, зависит не от народа, но от
правительства.
А стоял на дворе - не рядовой апрель, но тот опасный для Запада (хоть Запад
и не понимал) апрель 1975 года, когда Соединённые Штаты убегали из
Индокитая. Всего за 10 дней до этого аппенцеллевского собрания сообщала
легковерная западная печать, что "население Пномпеня радостно приветствует
красных кхмеров".
И сегодня поразительно было услышать на этой маленькой солнечной площади, в
таком глухом уголке, но самой центральной Европы: как сильно выросла
всеобщая небезопасность за самый последний год. Что мы ужасаемся тому образу
поведения, каким Америка покидает своих индокитайских союзников. Мы
ужасаемся судьбе южновьетнамского народа, толпами бегущего от своих
коммунистических "освободителей" - и перед этой трагедией озабоченно
спрашиваем себя: да сдержит ли Америка свою союзническую верность перед
Европой? Перед той Европой, которая, вот, не способна в одиночку
сопротивляться советской агрессии и теперь ожидает американской помощи как
бессомненной. И именно во время вьетнамской войны в Европе расцвёл
антиамериканизм. Надо считать, что Америка в будущем не будет защищать
никакого государства, которое не хочет защитить себя само. Европа должна в
короткий срок дать доказательства готовности к высоким жертвам и
эффективному единению.
И потом уже - критически о Швейцарии, как она находит непомерными свои
военные расходы в 1,7% от бюджета. Потом - и об экономике, в которой
Швейцария перестала быть страною сказочно-блаженной.
И всё это произнеся, ещё приветствия гостям, - ландаман снял с груди крупную
металлическую цепь, знак своей власти, ещё и какой-то жезл передал соседу по
трибуне - и быстро круто ушёл. Всё. Он отслужил свой срок.
Но другой чиновник заступил его место - и тут же предложил избрать Брогера
вновь. Предложил голосовать - и вся тесная мужская толпа единым взмахом
подняла руки. Не считали, ясно и так: избран вновь. (Тут я про себя
подсмехнулся: ну, демократия, как у нас.)
Брогер снова появился на прежнем месте и, подняв пальцы одной руки, громко
вслух за чтецом повторял клятву. Снова надел цепь на грудь. И стал теперь
читать клятву для толпы - и толпа повторяла хором: клялся сам народ себе!
Затем ландаман стал возглашать членов своего правительства, всякий раз
спрашивая, кто против, но не было никого, да как будто и мало секунд он
оставлял для возражений. Я про себя продолжал посмеиваться: опять как у нас.
Но тут же я был и вразумлён. Главный первый закон, который хотел провести
ландаман, - налоговый, повысить налоги, кантон не справляется с задачами.
Пошёл гул по толпе, переговоры между стоящими. На трибуну взошёл и пять
минут говорил один оратор - против предлагаемого закона. Затем министр
финансов хотел аргументировать за, - загудела толпа, что слышать его не
хочет, а желает голосовать. Проголосовал ландаман за закон - совсем мало
рук, против - истинный лес. Мужчины энергично выбрасывали руки, было
впечатление взмахнутого крыла толпы, подавительная, убедительная сила
голосования, какой не бывает при тайных бюллетенях. (А на поясе-то у
каждого, в толпе не видно, - кинжал или шпага.)
Ландаман был очень огорчён и, пользуясь, видимо, своим правом,
аргументировал сам и потребовал второго голосования. Его почтительно
выслушали - и так же подавительно проголосовали: налогов - не повышать.
Глас народа. Вопрос решён бесповоротно - без газетных статей, без
телекомментаторов, без сенатских комиссий, в 10 минут и на год вперёд.
Тогда правительство выступило со вторым предложением: повысить пособия по
безработице. Кричали: "А пусть работают!" С трибуны: "Не могут найти". Из
толпы: "Пусть ищут!" Прений - не было. Проголосовали опять подавительно -
отказать. Перевес множества был настолько ясный, что рук не считали, да и не
удержать их так долго, да наверно и никогда не считают, а на глазок всегда
видно.
И ещё третье было предложение правительства: принять в члены кантона уже
живущих в Аппенцелле по нескольку лет, особенно итальянцев. Кандидатов было
с десяток, голосовали по каждому отдельно, и отклонили, кажется, всех.
Недостойны, не хотим.
Не-ет, это было совсем не как у нас. Без спора переизбрав любимого
ландамана, доверив ему составить правительство, как он желает, - тут же
отказали ему во всех основных законопроектах. И - правь. Такую демократию я
ещё никогда не видывал, не слыхивал - и такая (особенно после речи Брогера)
вызывает уважение. Вот - такую-то бы нам. (Да древнее наше вече - не таким
ли и было?)
Швейцарский Союз заключён в 1291 году, это, действительно, сейчас самая
старая демократия Земли. Она родилась не из идей Просвещения - но прямо из
древних форм общинной жизни. Однако кантоны богатые, промышленные,
многолюдные, всё это утеряли, давно обстриглись под Европу (и переняли всё,
до мини-юбок и сексуальных "живых картин"). А в Аппенцелле - вот,
сохранялось, как встарь.
Как же разнообразна Земля, и сколько на ней вполне открытых возможностей, не
известных, не видимых нам! В будущей России ещё много нам придётся подумать
- если дадут подумать.
На следующее утро я улетал в Канаду. Самолётный билет был куплен заранее, но
на подставную фамилию (я придумал её - Hirt - по портрету чудесного
швейцарского старика-пастуха в кабинете штадтпрезидента Видмера). Бережёного
Бог бережёт. Да я охотней бы - плыл. Переброс через океан за несколько часов
- неестественен, не успевают мозги перестроиться, хочется боками своими
пробраться через это огромное пространство. Но - на Западе пароходное
сообщение вышло из моды, и никто уже не ездит так по делу (и обыкновенная
почта идёт по морю полтора месяца, дольше, чем при парусных кораблях). Через
океан плавают теперь только на пароходах-увеселителях, где мне и места нет,
и показаться противно. А пароходство Европа-Канада - и вовсе утеряно
Западом: вытеснили их польские и советские пароходы с дешёвой прислугой и
дешёвыми услугами. Мне - чтобы переплыть в Канаду, надо было бы на несколько
дней вернуться на территорию коммунизма.
Летел я в настроении расстроенном и возбуждённом. С одной стороны, я летел
(и много вещей своих личных вёз и часть рукописей) - чтоб уже не
возвращаться. Найти дом в канадской дикой глуши, совсем уйти, отвернуться от
дёргающего мира - и только писать, писать - не куда-то на дачу отлучаясь для
этого на недельки, а - дома, сидя и непрерывно. Мне было уже 56 лет, а ведь
вся главная работа по "Красному Колесу" ещё даже не начиналась. Слишком
динамичная моя жизнь при всех её внешних успехах как бы не сдвинулась в
поражение в главном жизненном замысле.
А с другой стороны: катились огненные дни вьетнамской капитуляции, а ни
Америка, ни Европа не понимали, насколько в эти дни пошатнулось их будущее.
Вот и ландаман Аппенцелля по своим возможностям говорил мужественно и
открыто своему континенту - но ведь его не услышат. Я провёл в Европе
суматошнейший год, так нигде и не укрепясь, не упрочась, всё в перекате, - а
кроме издания "Архипелага" чтбо я, собственно, сказал? Конечно, понимающему
- и того слишком довольно, но многие ли в Европе дерзают быть понимающими? И
вот сейчас во Франции - много ли я успел сказать? истинный мой долг -
работа, и это вовсе не самоограждение, когда я отвечаю, что я - не политик.
Я не хочу дать затащить себя в непрерывные политические дискуссии, в череду
ненужных мне вопросов. Но хочу сам избирать и эти вопросы, и время
выступлений. Темперамент тянет меня вовсе не самоустраняться, не только не
скрываться в глушь, а напротив: войти в самое многолюдье и крикнуть самым
громким голосом.
В ближайшие часы это противоречие решилось так: улетая за океан, как я думал
окончательно, - я за эти семь часов перелёта написал начерно и переписал
набело статью "Третья Мировая?.."*.
Как не увидеть? Сперва подарили коммунизму Восточную Европу, теперь сдают
Восточную Азию, не препятствуют ему вклиняться на Ближнем Востоке, в Африке,
в Латинской Америке, - вот так-то, всё опасаясь Большой войны, немудрено
сдать и всю планету. В благополучии - как трудно быть непреклонным и готовым
на жертвы.
Уже зная ненадёжность канадской, ещё и вечно бастующей, почты, отдал письмо
со статьёй швейцарцу-стюарду, чтобы он вернул его в Швейцарию в эти же
сутки.
А вот уже под крыльями - Америка.
Осень 1978
ПРИЛОЖЕНИЯ
[1]
ИНТЕРВЬЮ С КОРРЕСПОНДЕНТОМ
АССОШИЭЙТЕД ПРЕСС ФРЭНКОМ КРЕПО
Цюрих, 18 февраля 1974
Ф. К.: Как вы себя чувствуете в изгнании?
А. С.: Вероятно, человек во многом похож на растение: когда вырывают с места
и забрасывают далеко - нарушаются сотни корешков и питающих жилок. Все дни и
каждую минуту ощущаешь нехватку, необычность, ощущаешь себя - не собою
самим. Но я не думаю, что это безнадёжно. Даже старые деревья - и те ведь
пересаживают, и они принимаются на новом месте.
Ф. К.: Как вас встретили на Западе?
А. С.: Исключительно тепло, дружелюбно, даже горячо - и население и власти.
В Германии приходили приветствовать даже группы школьников, в Цюрихе шлют
привет многочисленные прохожие, встречные. Я ошеломлён таким вниманием,
никогда не испытывал подобного. Правда, в этом есть и изнурительная сторона:
назойливая слежка со стороны фото- и кинорепортёров, фиксирующих каждый шаг
и движение. Это - другой полюс той неотступной, но скрытой слежки, которой я
постоянно подвергался у себя на родине. Тоже очень неприятно.
Ф. К.: Когда вы ожидаете приезда вашей семьи?
А. С.: Если верить заявлениям членов советского правительства, мою семью
выпустят без помех. Но без моего участия двум женщинам с четырьмя детьми не
легко ликвидировать многолетний быт, собираться, подняться, найти момент,
когда никто из детей не болен.
Ф. К.: Как на новом месте пойдёт ваша литературная работа?
А. С.: При всех переменчивых и тяжёлых условиях я вёл литературную работу
постоянно, без перерыва даже на неделю. Как ни больно, как ни горько
начинать эту работу здесь - буду вести её и здесь. Но направление её зависит
от того, насколько беспрепятственно советские власти выпустят мой
литературный архив - почти уже готовый Узел 2-й "Октябрь Шестнадцатого",
начатый 3-й Узел и обильные заготовки материалов, документов, рассказы
очевидцев, фотографии, иллюстрации и многочисленные редкие книги с моими
пометками. Архив этот я собирал с 1956 года и вложил в него огромный труд.
Если советские власти конфискуют его, хотя бы даже частично, это будет
духовным убийством. В этом случае мне, очевидно, придётся отказаться от
главного замысла моей жизни - исторического романа времён революции.
Повторить сбор такого архива я уже не в силах. Но тогда оставшиеся мои годы
и силы вместо русской истории я направлю на советскую современность, для
которой я не нуждаюсь ни в каких архивах.
Ф. К.: В какой стране вы предполагаете обосноваться?
А. С.: Меня весьма радушно встретила Швейцария, я получаю дружеские
приглашения из скандинавских и некоторых других стран. Я сердечно благодарен
всем пригласителям. Решение будет зависеть от того, где я смогу в короткое
время найти себе достаточно просторное, тихое жильё с землёю, удобное для
работы и жизни. Все свои 55 лет я жил бездомно, тесно, не мог совместить
рабочие условия и жизнь с семьёй. В наступающие годы хотя б это я хотел бы
устроить.
Ф. К.: Как вы думаете, надолго ли вы обречены жить вне родины?
А. С.: Я - оптимист от природы и не ощущаю своё изгнание как окончательное.
Предчувствие такое, что через несколько лет я вернусь в Россию. Как это
произойдёт, какие условия изменятся - я не могу предсказать, но люди и
