мужчин, некоторые несли в руках роскошные букеты - вручать своим подругам
после того, как они покинут дворец. Шел первый месяц зимы, время не для
цветов, но все оранжереи и сады опустошили - цветов в руках у мужчин было
больше, чем в любой весенний праздник. Часы шли к трагедии, а всем
участникам церемонии еще мнилось, что совершается веселье.
Радон Торкин в женской делегации не было. Ее сочли слишком
воинственной, а приход во дворец мыслился операцией мирной - он должен
знаменовать единство всех кортезов. И Норма Фриз, возглавлявшая делегацию,
обычно скромно одетая, выступала в роскошном цветастом платье, она
украсила себя и гарнитуром темных камней. Женщин было всего двадцать, и
все, разодетые, как на бал, по одной выходили из водохода, подошедшего ко
дворцу, и поднятием рук отвечали на приветствия, смех, веселые пожелания
успеха от мужчин, двумя плотными шпалерами выстроившихся на подходе.
Норма Фриз с декларацией в руке подошла к воротам. Двери раскрылись,
наружу вышли два офицера. В глубине двора виднелись ряды вооруженных
солдат. Обстановка показывала, что обитатели дворца, в отличие от
гогочущих мужчин на улице, отнюдь не расположены считать приход женщин
развлекательной сценой. Норма Фриз потребовала президента, чтобы вручить
ему заявление о всенародном недоверии. Один офицер взял в руки микрофон,
голос его разнесся по рядам собравшихся.
- Президента не интересуют ваши декларации. Он занят более важными
делами.
- Тогда пусть явится его полномочный представитель - взять у нас
декларацию недоверия президенту! - настаивала Норма Фриз.
Ответ офицера был категоричен:
- Никто к вам не явится. Никто вашей декларации не возьмет.
- И вы не возьмете?
- И я не возьму. Мое дело держать оружие, а не писульки.
Норма Фриз обернулась к своим делегаткам. В толпе оживленных мужчин
вдруг установилось молчание. Мужские шпалеры стали сдвигаться поближе к
женщинам. Норма Фриз с обидой воскликнула:
- Вот как относятся к женщинам военные слуги президента. Даже
говорить с нами не хотят!
Одна из делегаток, высокая красивая девушка с длинными кудрями,
эффектно уложенными на плечи, выдвинулась вперед.
- Мы пройдем силой. Пустите! - крикнула она офицеру.
- Запрещаю! - сказал офицер. - Ни одна не пройдет во дворец. А будете
прорываться, применю силу.
Вот в этот момент в молчаливой толпе мужчин пронесся первый, еще
глухой гул. Шпалеры сдвинулись тесней. Солдаты во дворе стали продвигаться
к воротам. Высокая девушка гневно крикнула:
- Все равно пройдем! Попробуйте применить силу!
Она оттолкнула офицера и шагнула за ворота. За ней метнулось еще
несколько женщин. Офицер схватил девушку за руку, другой дернул ее за
платье. Она рванулась, платье разорвалось. Первый офицер толкнул ее в
грудь. Удар был сильным, она пошатнулась, но устояла. И повернувшись к
толпе, ухватив разорванное на груди платье, с рыданием прокричала кому-то:
- Твою невесту бьют, а ты смотришь!
Из толпы, свирепо расталкивая соседей, вырвался рослый парень с
огромным букетом в руках. Он метнул букет в офицера, порвавшего платье на
его невесте, и сразил кулаком другого. На него навалились набежавшие
солдаты, он разметал их и снова бросился на обидчика невесты. Офицер
выхватил импульсатор. Сухой треск, усиленный микрофоном, отчетливо
разнесся над толпой, парень, уже сраженный, успел выхватить импульсатор и
повернуть его на офицера - оба рухнули под ноги солдат. Женский отчаянный
визг потонул в яростном вопле мужчин. Толпа всей массой бросилась на
солдат.
Женщины, вытесненные на тротуары, с плачем убирались подальше,
озверевшие мужчины сорвали ворота. Солдаты опасались в толчее выхватывать
импульсаторы, да и приказа не было, а оба офицера, бездыханные, попирались
ногами толпы. Разъяренные мужчины брали массой, один за другим солдаты
валились наземь либо бежали в глубину сада и прятались во дворце. Какой-то
мужчина вскочил на садовую скамью перед операторами стерео - те одни не
поддались ни панике, ни ярости - и дико вопил:
- Наших женщин избивают! Мужчины мы или не мужчины? Все прекращайте
работу! На улицу!
Из сада с обеих сторон дворца выползли, натужно ревя, бронированные
водоходы. Ни один не стрелял, на это у правительства хватило ума. Они
напирали на толпу, вытесняя ее наружу. На них карабкались, плевали в
прорези машин, но уже скоро во дворе не осталось ни одного вторгнувшегося
мужчины. Опрокинутые ворота подняли и захлопнули. Солдаты снова высыпали
из помещений. Неподвижные водоходы сторожили ворота, готовые к новой
схватке с толпой. Толпа рассеивалась. Мужчины кучками провожали делегаток,
высокая девушка, первая завязавшая сражение во дворце, шла под охраной
доброго десятка мужчин, и то рыдала, что ее жениха больше нет в живых и
она повинна в его смерти, то громко проклинала солдат президента и его
самого. А тело жениха водрузили на открытую машину, куда забрались еще
несколько раненых, и везли с криками по улицам.
Отчаянный призыв мужчины остановить все работы и выйти на улицы
защищать женщин услышала вся страна. О делегации к президенту оповещали
заранее, о том, что церемония вручения декларации будет показана по
стерео, тоже знали. И еще не завершилась схватка во дворце, как загудели
заводы столицы, и их призывный рев подхватили все сирены, все уличные
гудки, все клаксоны. Не прошло и часа, как вся страна гудела, свистела и
клаксонила. А потом каменное молчание опустилось на города и села. Все
остановилось - производство на заводах, движение на улицах, занятия в
школах, торговля в магазинах.
Великая забастовка сковала Кортезию.
И сразу стало ясно, что простой остановкой работ не ограничится.
Страна созрела для великих перемен - и они приближались.
Прищепа докладывал нам, что президент Аментола непрерывно заседает с
министрами и генералами - вырабатываются решения. Что они будут важными, а
не отвлекающими внимание и не канализирующими общественные страсти на
пустяковые перемены, явствует из того, что помощники президента
запрашивают о настроениях на заводах, в казармах, в клубах; о каждом
сборище на улице, каждом митинге на площадях сообщается правительству. В
армии и на флоте объявлена повышенная готовность.
- Не исключаю, что президент готов подавить народное возмущение
военными средствами, - суммировал свою информацию Прищепа. - Он все же не
из тех, кто пугается женских истерик.
- А если в истерику впадут и мужчины? - спросил я.
Прищепа не исключал такой возможности, но считал ее маловероятной.
Бастуют в Кортезии все, но политической программы не выдвинули.
Господствуют эмоции, а не программы. Женщины негодуют, что правительство
не пожелало с ними считаться, и с прежним жаром требуют отставки недавно
любимого президента. Но кандидатура Нормы не муссируется. Вряд ли ее
поддержат мужчины, если Аментола и уйдет. Забастовщики требуют, чтобы
президент извинился перед женщинами, сам взял из их рук петицию о своей
отставке, а вот уходить ли досрочно, пока его дело. И это нечто совсем
иное, чем требование немедленного мира, пока такое требование остается
только за женским движением.
- Если Аментола наберется ума публично и достаточно искренно
попросить прощения у женщин, то волнение рассосется, - докладывал Прищепа
и добавил: - Он, правда, пока не показывает смирения, а всеобщая
забастовка уже наносит урон самим бастующим - в квартирах не хватает тепла
и света, магазины открылись, товары мгновенно расхватываются. Идет борьба
нервов: у кого крепче, тот и возьмет верх.
В резиденции Нормы Фриз - одна из богатых ее поклонниц предоставила
ей для политики свой особняк - каждый день собираются не только женщины,
но и мужчины: бастующие присылают своих представителей, чтобы выработать
единую линию. Но главенство остается за женщинами, они по-прежнему
заводилы смуты, а от мужчин требуют только поддержки, а не инициативы. На
время пропавшая в тени Радон Торкин снова бесчинствует на ярком свету,
сплачивая вокруг себя все больше женщин. Она требует ни много ни мало, а
смерти президента - в том случае, конечно, если он немедленно не уйдет. И
кликушествует, как уже не раз заявляла, что готова в любой момент
соединить в своей особе функции обвинителя, судьи и палача. Ей нужна
только поддержка - смять охрану президента, чтобы прорваться во дворец, а
уж там, с глазу на глаз с Аментолой, она не потеряет решимости. И она
демонстрирует зрителям крохотный, специально для нее изготовленный
импульсатор и на нем надпись: "Последний аргумент против Аментолы".
- Если еще недавно ее пассажи лишь вызывали усмешки и привлекали
любопытных, - сообщал Прищепа, - то сейчас определяются сторонники,
готовые на все. И это уже не группа, а отряд боевиков, которых прибывает
ежечасно. На последнем митинге она страстно кричала в толпу: "Мужчины, у
вас последний шанс реабилитировать себя - перестаньте трусить и идите за
мной!" И ее поддерживали одобрительными криками.
- Митинг был на улице, Павел?
- У дома, где Норма Фриз устроила свою резиденцию. Кстати, и с ней
перемены. Чувствуется, что она обижена пренебрежением президента. Когда
она возглавляла Администрацию Помощи пленным, он отзывался о ней как о
великой кортезианке, принял во дворце, обнял и пожал руку.
- Тогда она не требовала его отставки. Он тоже чувствует себя
обиженным.
В настроении кортезов перемены совершались по-иному, чем мы ждали.
Негодование против недостойного поведения президента с женщинами оттеснило
политическую суть события. Женщины, забывая, что они требовали мира,
теперь настаивали, чтобы президент извинился перед ними, - и как-то
получилось, что извинение его стало всем важней и его отставки, и отказа
от продолжения войны. Забастовка не прекращалась, но о том, что война идет
и подготавливаются новые грандиозные сражения, как-то перестали говорить.
Личность президента заслонила собой все поля сражений.
Я посовещался с Вудвортом.
- Все идет закономерно, - сказал он. - Вы снова не поняли психологию
моих бывших соотечественников. Кортезы - индивидуалисты. Для вас великие
события истории значительны сами по себе, вы абстрагируетесь от личностей.
А кортезы персонифицируют историю в фигурах ее деятелей. Наберитесь
терпения, Семипалов.
Мне показалось интересным, что в дни всеобщей забастовки вдруг
прекратились все террористические акты. Было впечатление, что добровольные
слуги Гонсалеса забыли о своем выгодном ремесле и дружно присоединились к
общему отказу от работы, заменив импульсаторы и мины на уличный рев против
недостойного обращения Аментолы с женщинами. Логика такого явления не
укладывалась в моем сознании.
Кипение страстей в многочисленных комнатах резиденции Нормы Фриз все
накалялось, толпы у ее дома становились все гуще, мужчин появлялось там
все больше - подходил час разрядки всеобщего напряжения. Норма Фриз
объявила второй поход к президенту. На этот раз не для вручения петиции об
отставке Аментолы, а для реального удаления его из дворца.
Стерео Кортезии передало ее новое обращение - уже не к одним
женщинам, а ко всему народу:
- Мы не знаем, на что решится теряющий спокойствие и разум президент!
Я не исключаю, что нас встретят молнии импульсаторов, что нас пойдут
давить военные водоходы. В прошлый раз Аментола побоялся встретиться с
нами. Сейчас он может набраться храбрости расправиться с нами. Нас это не
остановит. Если иного выхода не будет, мы пойдем на приступ президентского
