бытия. В новом мире все будет по-иному.
- Надеюсь на это. Создаем новый мир мы сами. Начинаем эту работу.
Вудворт, вы просили у меня слова.
Вудворт сообщил, что среди гостей конференции и философ Орест Бибер,
приезжавший вместе со своим другом писателем Арнольдом Фальком в Адан для
дискуссии с Гамовым о проблемах войны и мира. И Бибер, и Фальк попали в
плен во время крушения армии Марта Троншке. В плену Фальк днем трудился на
заводе энерговоды, а вечерами громогласно проклинал среди лагерных друзей
все войны вообще и эту, приведшую его к плену, в особенности. В общем, из
певца сражений стал яростным их хулителем. Зато Бибер не переменился. Он
написал трактат о послевоенном общепланетном устройстве. Вчера он
протолкался к Вудворту и поделился мыслями. Идеи Бибера показались
Вудворту приемлемыми.
- Я хотел бы, чтобы Ядро заслушало Бибера. Он ожидает в соседнем
помещении.
- Пусть входит, - сказал я. - Но ставлю условие - чтобы он не читал
нам всего трактата, а кратко изложил одни основные идеи.
Появление Ореста Бибера на Ядре показало, что плен не изменил его.
- Садитесь, - предложил я. - И прежде всего два вопроса - как
поживает ваш воинственный приятель Фальк? Он тоже здесь?
- Он умчался домой сразу после освобождения, - ответил Бибер. - Он
засел за великий роман, после которого ни одному человеку и мысли такой не
придет - ввязываться в сражения. Люди должны забыть не только о механизмах
уничтожения, но даже о том, что пять пальцев руки можно сжать в кулак. Он
объявил этот роман грандиознейшим своим созданием, хотя пока не написал ни
строчки.
- Второй вопрос. У вас несогласия с Арманом Плиссом. Генерал даже
публично намекнул, что рад вашему пленению, не надо, мол, отвлекаться на
пустые дискуссии. Плисс на конференции. Как прошла ваша встреча?
- Генерал кинулся ко мне с объятиями. Он признался, что никогда не
понимал меня, но теперь, выйдя на пенсию, ведь всех военных оставят без
работы, а он ничего не может, кроме войны... Так вот, он будет изучать мои
книги, по десять страниц каждый день. А когда узнал, что у меня готов
проект послевоенного устройства, то расстрогался до слез, ибо именно о
мирном устройстве мечтал всю свою жизнь.
- Излагайте свой проект, Бибер. Не исключено, что и мы растрогаемся,
как ваш бравый генерал.
Бибер не сказал нам ничего нового. Он повторил нам наши же мысли.
Правда, было важно, что человек, далекий от нас, мыслит, как и мы. Ибо то,
что одновременно является в голову многим людям одинаково, значительно
убедительней откровений гениальных одиночек. И я объявил Биберу, что мы,
правительственное Ядро, без возражений принимаем идеи его проекта.
- На всякий случай, перечисляю главные из этих идей. Единое мировое
правительство, возглавляемое Гамовым, правда уже не диктатором, а главным
президентом мира. И под его началом совет национальных президентов, куда
войдут и нынешние короли, вроде Агнессы из Корины и Кнурки Девятого из
Торбаша. Объявляется вечный мир, армии распускаются, вооружение
уничтожается, за исключением того, какое потребуют полиции в своих
странах. Что еще? Все государственные границы, таможни, визы и паспорта
ликвидируются. Вводится общая для всех стран валюта. Каждый свободно
выбирает для обитания ту страну, что ему больше по душе. Возможно, не
станет нужды и в том, что мы называем дипломатической деятельностью. И
последнее. Кто доложит конференции о проекте мирового жизнеустройства? От
имени нашего правительства предлагаю это вам.
Бибер молча переводил взгляд с меня на Гамова. Гамов улыбался. Я
немного возвысил голос.
- Что означают ваши колебания, Бибер?
Он справился с растерянностью.
- Видите ли, я ожидал, что сам Гамов - как творец новой политики...
Но решаете вы, а не он, это неожиданно...
- Вполне закономерно, Бибер. Гамов творец нашей политики, а мы ее
исполнители. Председательство на заседаниях - организаторская функция, а
не творчество. Это дело лучше выполнять мне. Гамов выступит на конференции
с общей речью, а подробный доклад о новом миропорядке лучше сделать вам, у
вас уже готов целый трактат на эту тему.
Гамов перестал улыбаться и очень серьезно сказал:
- Все верно, Бибер. Поддерживаю Семипалова.
Бибер согласился докладывать, и я его отпустил. Было еще несколько
дел, мы их решили. Я закрыл Ядро. Все пока шло по плану.
3
Я, конечно, понимаю, что надо подробно описать и весь ход, и решения
мирной конференции в Адане. Создавалось новое мироустройство, и я, немало
потрудившийся, чтобы осуществился именно такой поворот истории, ощущал и
свою особую ответственность за него. И если я не вдаюсь в подробности
первых актов миропорядка, то из очень личных причин. Совершились те
драматические неожиданности, наступление которых предвидел Вудворт, и они
заслонили в моих глазах более важные - с позиций мировой истории -
международные события. В старину говорили: "Своя шкура ближе к телу".
Никогда не думал, что мне придется на своей шкуре испытать справедливость
этой поговорки. До этих дней мне меньше всего думалось о личном
благополучии. В гигантской битве всего мира за новое бытие мое крохотное
частное бытие не имело практического значения, так я это понимал, так
реально было. Но наступил час, и для меня центром стал я сам и вопросы:
"Кто я? Что ждать от меня и чего ждать мне?"- заслонили резкий поворот
мировой истории. Не знаю, была ли здесь железная закономерность самой
истории, но такую неожиданность не предвидел и предсказавший эру
неожиданностей Вудворт.
Сразу же скажу несколько слов о конференции.
Гамов произнес самую блестящую речь из всех, какие я слышал. Не буду
ее передавать, она повторила то видение будущего, какое он излагал уже не
раз. У меня просто не хватит красок, чтобы описать, как встретила
конференция его вдохновенную речь. Даже аплодисментов не было,
аплодисменты показались бы слишком ничтожным ответом. Все разом поднялись
со своих кресел и запели благодарственный гимн. А в восторженном гимне
особо выделялся режущий голос Армана Плисса, генерал вел точную мелодию,
но вел ее так, словно выпевал по нотам воинские команды. Еще сильнее
выделялось звучное контральто Радон Торкин, к старухе вдруг вернулся ее
молодой позабытый голос, и она самозабвенно благодарила прекрасным голосом
за спасение дочери. А потом все же грохнули аплодисменты, и такие долгие,
что я устал хлопать и только притворялся, что работаю ладонями.
И был трехчасовой доклад Ореста Бибера. Прений доклад не породил.
Президенты и короли одобряли, каждый с оговорками по второстепенным
пунктам, основную идею - объединение все стран под президентством Гамова.
А затем участники конференции разъехались по домам - осуществлять
реконструкцию своей собственной власти. И мы в Адане, ставшем временной
столицей мира, тоже спешно реконструировали старые органы управления. И
мне казалось, что и Гамову, и всем нам, его помощникам, предстоит долго,
наверное, до самой смерти, укреплять созданную нами единую мировую власть.
Все спутала грянувшая неожиданность.
Гамов созвал внеочередное Ядро.
Он явился в овальный зал первым и сразу занял председательское
кресло. Я поначалу даже обиделся, настолько это противоречило
установленным им же обычаям. Но когда он начал объяснять, почему собрал
нас, я понял, что именно так и надлежало поступить - противоестественно
было бы, если подобное заседание вел я, а не он сам. Я сел сбоку и оглядел
собравшихся. Почти на всех лицах проступали удивление и тревога. Только
Гонсалес и Пустовойт не удивлялись и не тревожились. Зато ни разу не видел
я на лице Пустовойта такой подавленности, такой мрачности на лице
Гонсалеса. Они знали, зачем нас созвали.
Гамов открыл Ядро словами:
- Я прошу у вас санкции на суд над одним преступником.
Мы молчали, никто не решался спросить, о каком преступнике он
говорит. Молчание прервал я:
- Гамов, вы прежде должны объяснить...
Он прервал меня:
- Объясняю, преступник - я.
Ответом на его слова было ошеломление. Я мог допустить любое
предположение, даже подумал, что Гамов попросит отставки, он как-то
намекнул, что после победы делать ему, собственно, нечего - миссия его
завершена. Хотя такая мысль граничила с ненормальностью, но в ней все же
таился резон - уход от дел после блистательной победы тоже с блеском
завершал карьеру. Такой выход знаменовал бы надлом в психическом состоянии
Гамова, но не означал внезапного приступа безумия. Но иначе, чем прямым
сумасшествием, я не мог в ту минуту назвать новое требование Гамова.
Я первым пришел в себя.
- Гамов, мы привыкли к здравым идеям в каждом вашем предложении. Но
сейчас надо созвать консилиум врачей, а не Ядро. Я провожу вас в постель.
Я встал. Он усмехнулся. Голос его сохранял спокойствие.
- Садитесь, Семипалов. В постель мне не надо. Прошу, выслушайте меня
не прерывая.
Я сел.
Он произнес невероятную речь. Это вовсе не означает, что она была
бредовой. В ней сохранялся его ясный разум, но только неожиданный разум,
четкая логика, но иная логика, чем та, которой мы пользовались в
повседневности. Она исходила как бы из мира иных понятий, и не сразу
уяснялось, что вообще способны существовать такие чуждые нам понятия.
А говорил он о том, что с самого начала руководства его душу томила
двойственность. Он творил добро и зло одновременно, ибо каждое его
действие, если оно и помогало своему народу, то шло во вред всем народам,
с которыми мы воевали. И даже если в далекой перспективе война, какую он
вел, обещала всем народам благо еще не испытанного абсолютного мира, то
благостная эта перспектива достигалась ценой гибели людей на фронтах и
великих лишений в тылу. Добро творилось посредством зла - вот реальность,
терзавшая его сознание. Он понимает - тут таится великая загадка
философии. Надо наконец расправиться с ней. Дальше, не сделав этого, жить
нельзя. И еще ясней он понимает, что собравшиеся здесь десять человек
неспособны в обычном споре бросить свет на тайну, тысячелетиями не
разъясненную человечеством. Он уважает своих сотрудников, но отнюдь не
переоценивает мощи их ума. Поэтому он призывает весь мир принять участие в
споре, что сильнее - добро или зло? И что - нужней? А для этого самое
хорошее - предать проблему строгому суду, и пусть суд оценит меру
принесенных им, Гамовым, добра и зла, покарает за зло, поблагодарит за
добро. Один из властителей прошлого, когда его генерала, вернувшегося из
удачного похода, хотели наказать за допущенные им провины, категорично
изрек: "Победителей не судят!" Он, Гамов, сейчас победитель. И то, что
победитель требует суда над собой, придаст особый вес каждому аргументу в
судейской дискуссии. Ибо на побежденного легко валить все грехи. Но если
победитель склонится под грузом совершенного им зла, значит, это зло,
было, точно, безмерно. Именно этого он и добивается.
- То есть чтобы вас осудили за безмерность вашего зла? - иронически
уточнил я.
Он поспешно поправился:
- "Осудили" - в смысле "оценили". Я не жажду кары, но хочу
объективного понимания собственной деятельности.
- Не только вашей, но и нашей. Мы были вашими помощниками.
Он ответил с вызовом:
- Я принимаю всю вину за зло на себя. И ответственность за него
согласен нести один. Добро разделю с вами, Семипалов.
