занял позицию у окна и украдкой глянул на мистера МакКаллистера.
"Ты, грязный шпион", - прошептал он.
Потом он дал бортовой залп по мистеру МакКаллистеру с помощью своего
нового ботинка. Дядя Даффи промахнулся. Мистер МакКаллистер остался нев-
редим, но дядя Даффи расколол стекло в верхушке окна. Он разбил также и
шестилетнюю дружбу между Сирсами и МакКаллистерами.
Отец поймал дядю Даффи раньше, чем тот выпал из окна, и унес его об-
ратно в постель. Укладывая его, он ударил дядю Даффи о столбик кровати,
и дядя Даффи тотчас очухался. Он был очень недоволен отцом.
"Во имя неба, ну что ты делаешь? - ворчал он. - Неужели нельзя дать
человеку ночью спокойно отдохнуть?" Однажды ночью мы услышали, как дядя
Даффи поднялся и начал одеваться. Он маршировал взад-вперед по своей
спальне некоторое время, строя свой полк.
По-видимому, у некоторых солдат было не все в порядке, потому что он
устроил им разнос. В конце концов он громко заорал, "Порядок, грязные
свиньи! Марш!" Дядя Даффи повел своих людей лично - из спальни, через
зал наверху, мимо дверей моей спальни. Я почти ясно увидел их, этих лю-
дей, которым он выкрикивал свои команды. И его я увидел, когда он прохо-
дил мимо. Казалось, что он страшно спешит, но не знает, куда идти. Мне
хотелось быть добрым к нему. Я сказал:
"Хэлло, дядя Даффи!" У него были странные глаза. Он заорал на меня:
"Берегись снайперов! Ты - на вражеской территории!" Дядя Даффи продолжал
монотонно выкрикивать, пока вел людей по лестнице вниз:
"Раз, два! Раз, два! Раз, два! Раз, два!" Он промаршировал со своей
ротой по переднему крыльцу и ушел из нашей жизни навсегда. Я ни разу его
больше не видел.
После того, что дедушка рассказал мне о нем, я понемногу научился лю-
бить дядю Даффи. Он правил упряжкой серых в яблоках першеронов на грузо-
вой линии мистера Миддлтона - когда не слишком усиленно лечился. Иногда
он позволял мне сесть рядом с ним и подержать вожжи. Он всегда повязывал
хвост большого серого красивым бантом. Лошади любили его - может, поэто-
му его понимал и дед. Я был единственным, с кем дядя Даффи часто разго-
варивал. Он купил мне мою первую пару высоких красноверхих сапог на сле-
дующий день после атаки на окно мистера МакКаллистера. Меня не очень-то
интересовали высокие красноверхие сапоги, но дядя Даффи, когда был ма-
леньким, все время мечтал о паре таких. Теперь, когда он уже стал слиш-
ком стар для них, он надеялся, что они сделают счастливыми меня.
Время от времени глаза дяди Даффи становились печальными и далекими.
Однажды я слышал, как он сказаля: "Луиза", и большая слеза скатилась по
его щеке.
Частенько он говорил: "Будь все проклято". Он говорил это самому се-
бе, словно меня не было рядом.
В ту ночь, когда пришла телеграмма, еще до того, как отец раскрыл ее,
я понял, что это - о дяде Даффи.
"Где теперь дядя Даффи?" - спросил я.
"Не имею понятия", - ответил отец.
"А Вискерс все еще с ним?" - хотела знать Элла.
Мать подняла глаза от своей тарелки, словно хотела что-то сказать, но
отец неодобрительно посмотрел на нее. Он закрыл тему, хлопнув меня по
голове.
"Ешь свой обед", - сказал он.
Почему-то я был печален в ту ночь.
Г Л А В А 10. ВЗЛЕТ К СЛАВЕ, ИЛИ БЕСТСЕЛЛЕР В ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ Вскоре
после этих событий мы переехали из Миннесоты в Милуоки, штат Висконсин.
Отец получил работу по окраске стали в большой железнодорождной ком-
пании.
От деда нас отделяло около пятисот миль.Мы были у него с неделю,
прежде чем распрощаться. Мы оба притворялись, что никто никуда не уезжа-
ет. Дед разрешил мне прибирать в стойлах, чистить лошадей, править ко-
ляской и даже кататься без седла на старом толстом Принце. Когда же нас-
тупило время отправляться на железнодорожную станцию, дед заявил, что
слишком занят, чтобы сопровождать нас, и я отправился в амбар - попро-
щаться. Мы просто сидели там на ящиках с овсом, не говоря ни слова.
Принц ржал и лягал стойло. Я услышал, как, поторапливая меня, отец загу-
дел в клаксон "форда-Т" дяди Уолтера. Вдруг я обнял деда сильно, по-мед-
вежьи, как только мог. Он потерся о мои щеки своими бакенбардами и ска-
зал.
"Там, куда ты уезжаешь, сынок, большой город. Следи за собой. Там не
так, как в деревне. Не забывай того, что я тебе говорил. Не будь домосе-
дом, когда приедешь туда. Выходи и действуй. Где-нибудь в этом мире есть
что-то удивительное, что ждет тебя. Смотри в оба. Не забывай своих мо-
литв и не забывай своего деда".
Дед снова сдавил меня в объятиях, а потом он положил что-то в мою ла-
донь и накрыл это моими пальцами. Я взглянул. Это была медаль за первое
место, выигранное в двух заездах окружной ярмарки на Дакаре, великолеп-
ном гнедом.
"Больше я не могу терять здесь время", - сказал он и, протиснувшись в
стойло мимо головы Бьюти, принялся чистить ее скребницей. Я еще раз пох-
лопал лошадей перед уходом, но дед больше ни разу не взглянул в мою сто-
рону. Он разговаривал с Бьюти.
"Тпру, девочка, тпру". Я сунул горсть овса в карман и, проходя мимо
поилки, пару раз толкнул ручку насоса, добыв немного воды. Я слышал, как
дед распевает во всю силу своего голоса:
"Ждет на небе пирог, когда выйдет твой срок.
Когда выйдет твой срок - ждет на небе пирог".
Центр Милуоки был залит огнями, и он все тянулся и тянулся, - каза-
лось, без конца. В школьных классах дети носили форму одинакового цвета,
а чтобы пройти город из конца в конец, требовался целый день. Дед был
прав. В городе все было иначе. Здесь было столько нового и волнующего,
что за год я забыл почти все, что он говорил мне.
Я очень редко вспоминал о своем видении.
Свою писательскую карьеру я начал как-то летом, еще до окончания на-
чальной школы. Произошло это в одно субботнее утро в парикмахерском
кресле. Я читал стихотворение в журнале, пока мистер Пинки стриг мне во-
лосы. Мистер Пинки болтал с мужчиной, который брился в соседнем кресле.
Они обсуждали "добрые старые времена". Слушаяих разговор, я понял, что
могу написать гораздо лучшие стихи, чем те, что я читал. Я сказал себе:
Уильям Сирс, записка, которую ты написал мисс Нельсон в июне прошлого
года, предлагая сбежать из школы на двойной бейсбольный матч против
Сент-Пола, была гораздо прекраснее - правда, из-за нее у тебя были неп-
риятности, но в ней присутствовало чувство.
Я начал воображать себя преуспевающим писателем. Возможно, я напишу
книгу, которая повлияет на жизнь миллионов. Это даст мне возможность со-
вершить путешествие вокруг света, чтобы рассказать людям о Боге. Бог,
вероятно, одобрит это. И у меня будет больше времени, чтобы ходить в ки-
но. Кроме того, если я буду иметь успех и много денег - большее число
людей будет слушать меня и верить тому, что я говорю. Это было дело
вполне стоящее.
Я начал распускать перья в парикмахерском кресле. Я сказал мистеру
Пинки с такой же небрежностью в голосе, какая звучала у мужчины по со-
седству: "Мистер Пинки, мне тоже яичным шампунем".
"Для шампуня у тебя ничего не осталось, - сказал мне мистер Пинки,
отряхивая мой новехонький "ежик". - А потом, если у тебя завелось больше
полудоллара, значит, времена изменились".
"Ладно, - огрызнулся я. - Я не спорю. Наведите мне блеск".
"На твои босые ноги?" "Забудем это", - сказал я, бросив ему пятьдесят
центов, и побрел по Висконсин-Авеню в направлении публичной библиотеки.
Мне был виден верх отеля "Шредер". Пожалуй, пентхауз меня бы устроил.
В ту ночь я на цыпочках прокрался на кухню, сделал себе шесть бутерб-
родов с арахисовым маслом и вернулся в свою комнату с тремя отточеными
карандашами и письменными принадлежностями матери.
Было около трех часов, когда я закончил свой шедевр. Я написал его и
поставил свое имя - Билли Сирс, но это звучало не слишком благородно.
Тогда я подписался
- Билл Сирс. Лучше, но не намного. Уильям Сирс. Все еще слабовато. Я
выдал полный титул: Уильям Вернард Патрик Майкл Теренс Сирс III. Он по-
лучился почти таким же длинным, как само стихотворение.
Я назвал стихи "Реминисценции в парикмахерской". Слово пришлось трид-
цать минут искать в словаре. Потом я выскользнул, чтобы отослать сихзот-
ворение Капитану Билли в его журнал "Снаряд" в Роббинсдейл, штат Минне-
сота.
Я повторял стихотворение про себя, пока ходил до ящика и обратно.
"Реминисценции в парикмахерской". Уильям Вернард Патрик Майкл Теренс
Сирс III:
Ушли те деньки - все, к чему мы привыкли -
И бар, и опилки, и пиво за никель.
Уже вспоминаются очень туманно -
При фартуке бармен, бутылки, стаканы.
Вертушек-дверей потихоньку не стало,
Забылось, как завтракали до отвала.
Так выпьем за дни, что забыты уж ныне -
За то, что мужчинами были мужчины!
Как здорово быть писателем! Я помню - все раздумывал, похоже ли пиво
по вкусу на что-нибудь вроде земляничной воды, но так это или нет, меня,
в сущности, не волновало.
Я начал караулить почтальона со следующего дня. А через месяц пришел
длинный конверт со штемпелем "Снаряда". Там внутри что-то было! Чтобы
узнать, что это такое, я потратил много времени. Сначал я потряс его.
Потом поднес к оконному стеклу, просветив на солнце. Осторожно оторвал
один маленький уголок и попытался заглянуть внутрь.
"Может быть, там внутри есть что-нибудь?" - сказал я матери.
"Может быть, - терпеливо согласилась она, не прекращая вытирать пыль.
- И если мы все проживем достаточно долго, мы даже сможем узнать, что".
Элла была реалисткой. "Вскрой его, - посоветовала она, - и вытащи
свой ответ с отказом". Она послала мне испепеляюще-презрительный взгляд.
- "За то, что мужчины были мужчинами!" Ха!
Мать посмеивалась, Мэри и Фрэнсис прилипли друг к другу - голова к
голове - и спели в парикмахерской гармонии: "Ты цветок моего сердца,
Аделина!" Мэри, старшая, театрально показала в мою сторону и заявила:
"Конечно, он видел те бодрые старые дни. Это вообще не ребенок. Эта
крошках родилась в одно время с Джоном Л.Салливаном".
Это было выше моих сил. Я ушел в свою спальню и сунул письмо под по-
душку. "Я взгляну на него позже, - сказал я. - Ну хорошо, сейчас уже
"позже". Пока я вскрывал конверт, я выдохнул короткую молитву.
"Не делай так, чтобы это оказался отказ. Я не хочу собрать все деньги
в мире, но раз я собираюсь идти вокруг света и проповедовать, мне будут
нужны чемоданы и одежда ...а моим сестрам вещи... не говоря уже о том,
что надо платить за квартиру".
Я замер, потому, что письмо было уже вскрыто, и внутри я увидел чек.
Это был самый привлекательный кусок бумаги, на каком приходилось оста-
навливаться моему взору. Я бросил один взгляд на цифры и вылетел в дру-
гую комнату, триумфально размахивая плодами своего гения перед глазами
сестер.
"Как вам нравятся эти яблочки? - вопил я. - Семьсот пятьдесят долла-
ров!" "Что?" - воскликнула матушка. Она схватила чек и посмотрела на не-
го. Потом перевела дух. Терпеливо она объяснила: "Когда ставится точка
после семи, это означает семь долларов пятьдесят центов".
Это было падение. Но я действительно не моторную лодку хотел. Теперь,
когда я был на гребне успеха, мои сестры сделались совершенно невыноси-
мыми. Элла сказала, что чек жидковат, но, как ни странно, его как раз
хватит, чтобы купить ей тот симпатичный темно-синий свитерок у Джимбелс
- и это прозрачный намек, заявила она.
Я сказал: "Лошадиных перьев!" Мать заметила, что я волен делать с
деньгами все, что захочу, и не волноваться о квартплате - они как-нибудь
наскребут, хотя один Бог знает, где.
Я сунул чек в карман. "Никто ничего не получит, - сказал я твердо. -
Я использую его для моей дальнейшей карьеры" Я решил бросить школу и пи-
сать. А теперь, пожалуйста, немного тишины. Я предчувствую новое стихот-
ворение".
