Вот откуда брались высокие счета.
Если отец натыкался на них, когда они стояли в кухне на коленях, су-
нув головы в духовку, он кричал матери: "Почему ты не вымоешь волосы то-
же, Этель? Тут есть место как раз еще для одного полена". Потом отец
уходил, бормоча про себя:
"Почему они всегда вытаскивают меня из реки?" Я догадался, что отец
никогда не был в реке, это было просто такое выражение, которое он упот-
реблял. Он употреблял его, говорил он, когда человеческую плоть толкают
туда, где она лопается, как гнилая резинка. У отца было еще одно любимое
высказывание: "Зачем я тебя ращу?" На это ответа не было. Но то, которое
он употреблял чаще всего, по любому случаю -- важному или неважному --
звучало так: "О, Боже, когда все это кончится?" Никто, конечно, этого не
знал.
Теперь, когда я уговорил отца принять мой табель успеваемости без на-
силия, моей следующей проблемой стало раздобыть костюм для выпускного
вечера. Я, конечно, не мог читать два своих стихотворения, стоя перед
всеми в старых вельветовых штанах и свитере. Я придумал, что можно быст-
ро заработать на него с помощью моего пера.
Я послал пятьдесят стихотворений в "Снаряд" Капитана Билли. Это были
те самые, которые вернула "Сатурдей Ивнинг Пост", не говоря уже об
"Угольщике", "Домашнем журнале для женщин", "Деревенском джентельмене" и
одной или двух дюжин других.
Письмо вернулось. Внутри что-то было. Мои стихи! Письмо сообщало, что
пока я еще не попадаю в самое яблочко. Отец сказал, что я еще даже не
зарядил ружья. Письмо было любезное, но в обескураживающем смысле. Оно
говорило, что мне нужно побольше "выдержаться". И это было все. Моя
сестра Элла сказала, что на самом деле в письме спрашивается: "Не моло-
косос ли ты?" Мое отчаяние привело к весьма ужасному и тягостному бытию.
Г Л А В А 12. СЭМ, ТЫ СЛИШКОМ УКОРОТИЛ ШТАНЫ Всего за пять дней до
выпускных экзаменов я продал еще одно стихотворение, но получил за него
только доллар. Я продал его своей сестре Мэри. Я назвал его "Заплати
мальчику деньги" и прочел ей однажды утром до того, как отец спустился к
завтраку.
Кто время проводит в забаве ночной, Лишь в первом часу заявляясь до-
мой?
Кто видит кого-то, крадущимся в дом В наряде знакомом таком голубом?
И кто все расскажет папаше в момент, Когда за труды не получит про-
цент?
Мэри сказала, что это шантаж, но доллар я получил -- десять центов
еженедельно на десять недель. Хуже было то, что мистер Майерс выгнал ме-
ня с чердака на два месяца раньше. Он заявил, что я снимал его, чтобы
писать , но ничего не упоминал о бейсболе в помещении. Он вернул мне
четверть платы и разорвал контракт. Я пошел в аптеку Грина и одним махом
принял две содовых с шоколадом. Уоллес, брат Лу Моррей, приготовил их
мне.
"Когда ты отправишься в Голливуд снимать "И бар, и опилки, и пиво за
никель"? -спросил он. -- Ха!" Я решил потратить последний никель где-ни-
будь в другом месте.
За три дня до выпуска я понял, что дела мои уже достаточно плохи,
чтобы приступить к молитвам о костюме. Но мне не хотелось просто просить
Бога дать мне новый костюм, ведь дед всегда говорил: "Это не молитва,
это попрошайничество. Ты не должен крутиться с кружкой для пожертвова-
ния, упрашивая Бога, чтобы Он тебе ее наполнил. Ты сам должен что-то де-
лать". Я решил, что буду молиться и буду усердно работать по дому. Может
быть, Бог и пойдет на небольшую сделку со мной.
Все, казалось, рухнуло, когда отец вызвал меня для личной беседы. Я
не любил таких встреч, потому что неизвестно было, что отец приготовил
мне -- "разговор начистоту", или "как отец с сыном", или "как равный с
равным", или "как мужчина с мужчиной" Но отец удивил меня: новости ока-
зались хорошими.
"Ты упорно работал по дому эту неделю, -- сказал он. -- Более того,
ты всерьез пытаешься стать писателем. Ты изучаешь это, ты читаешь и ты
пишешь. Твои дела в школе не блестящи, но ты стараешься".
И затем он вручил мне свой лучший коричневый костюм. "Ты не такой
большой, как я, -- сказал он, -- но ты достаточно большой, чтобы надель
мой лучший костюм на выпускные экзамены".
Я был почти такого же роста, как и отец, и, прищепив к брюкам подтяж-
ки, я выглядел в них не так уж плохо. Я немножко болтался внутри пиджа-
ка, но, в конце концов, это был мой костюм.
"Здорово, отец, -- сказал я. -- Спасибо".
"Отнеси прямо сейчас к портному, чтобы вичистить и выгладить. Это мой
лучший костюм, смотри, не посади на него ни пятнышка. И держись подальше
от заборов.
Через пять минут я был у портного и просил его почистить и отутюжить
костюм. И не знаю, как вышло, но я сказал кое-что еще. Что-то на меня
нашло. Словно ниоткуда возникло некое эхо и проговорило моим голосом: "И
пока я здесь, сделайте поменьше. Сделайте поуже талию, ушейте пиджак и
укоротите штаны и рукава".
Еще не дойдя до дому, я опомнился и осознал, что натворил. Разум
подсказывал мне бежать назад и отменить заказ. Но сердце говорило: "Бет-
ти Миллер сразу поймет, что ты мельком шит, если твои штанины не будут
волочиться по полу".
Я рассказал Элле о злом духе, охватившем меня. Мы оба пришли к выво-
ду, что лучше быть во власти "злого духа", чем отца, хотя на самом деле
у меня имелись достаточно хорошие шансы оказаться во власти и того, и
другого.
Не стоит говорить о том, что я выпускался в отцовском костюме.
Рядом с Бэтти Миллер я даже не обращал внимания на колкости Уоллеса
Мюррея.
"Эй, Сирс! Это костюм твоего старика?" "Так оно и есть, -- сказал я
ему, -- но я уже подрос для него. Нет смысла носить детскую одежду, если
ты мужчина". Бэтти Миллер посмотрела на меня такими большими глазами,
что я мощно расправил плечи.
Это было не очень заметно, но внутри я чувствовал именно так, и ска-
зал: "Жаль, что скоро я вырасту и из этого".
Судный день наступил на следующее воскресное утро в девять часов,
когда я играл в "старого кота" с четырьмя парнями на пустыре и услышал
еще один голос, который исходил, казалось, ниоткуда. Он был так громок,
что я услышал бы его даже за Джуно-Парком. Он произнес:
"Уильям!" Он стоял на нашем парадном крыльце в своем коричневом кос-
тюме. Ну, пожалуй, не совсем в нем. Элла потом говорила, что отец выгля-
дел как монах Тук в пижаме Румпельстильтскина.
"Ты звал меня, отец?" -- спросил я, шлепая вверх по ступенькам
крыльца и надеясь, что это от жары так покраснело его лицо и вздулись
жилы.
"Ты ничего не замечаешь?" -- тихо прошептал он.
"Ух ты! Твой костюм попал под дождь или еще где вымок?" Отец простер
палец. Он указал на мою спальню.
"Наверх", -- сказал он.
Г Л А В А 13. ТРИ ОТМЕЧЕННЫХ ПРИЗАМИ ПЬЕСЫ, НО НИ ЦЕНТА НА СИГАРЕТЫ Я
выпускался из средней школы несколькими годами позже, и в своем
собственном костюме. Потом я отправился в Висконсинский университет,
пробыл там достаточно долго, чтобы стать заводилой среди первокурсников
и заслужить красно-белый свитер, который помогал мне автостопом доби-
раться на уикэнд домой в Милуоки. Я выиграл золотой баскетбольный мяч,
как форвард университетской команды, и надеялся стать яркой универси-
тетской звездой, но тренер, Док Минвелл, и восемь парней, наступавших
друг другу на пятки, охладили мой пыл. Чтобы заработать деньги на кусок
хлеба и угол, я работал официантом, мыл посуду, топил печи, а чтобы их
спустить -- я ходил в Кэпитол-театр.
Это была тяжелая, полная самопожертвования жизнь, но, думаю, могу
искренне сказать, что это доставляло мне мало удовольствия. И я возвра-
тился в Милуоки прежде срока.
Начиналась "великая депрессия": в нашей семье все остались без рабо-
ты, доходов у нас не было, сбережений тоже, нечего было есть. Таким об-
разом, я поспешил вернуться домой из университета, чтобы помочь семье
голодать.
Я износил пару отцовских башмаков, ища работу, пока не выходил место
в нефтяной компании, благодаря умению печатать и стенографировать, кото-
рому я выучился в средней школе. Через три недели после того, как я к
ней присоединпился, компания обанкротилась (не по моей вине). Дела пошли
от плохого к худшему, но в 1933 году это была короткая дорожка.
Однажды ночью в постели я составил свой личный свободный баланс, что-
бы посмотреть, нельзя ли обнаружить причину всех этих несчастий, свалив-
шихся на меня. Я провел вертикальную линию посреди листка бумаги и внес
все скверные факты в список по порядку:
Плохие делаХорошие дела
1. Компас, позаимствованный у парня, сидевшего со мной по соседству
на школьном собрании, когда я был старшеклассником. Он обнаружил
пропажу раньше, чем я успел вернуть. Обещал отлупить меня
наутро.Должно что-нибудь быть.
2. На первом, самом тяжелом году депрессии, 5 долларов, занятые у
помощника директора средней школы, м-ра Вайса. Истрачены на удаление
двух гнилых зубов у отца. 75 центов отложены; потрачены как-то
глупо. Еще не возвращены.
3. Сделан заем в 7,5 долларов у приятеля, Ли Годфри. Или это было
три-пятьдесят? Или, может быть, полдоллара? Кажется, я истратил это
на девушку. Или на себя?
Я снова начал читать Библию. Но совсем по другой причине. Я не мог
себе позволить книгу Фрэнка Мерривелла или рассказы о Шерлоке Холмсе.
Откровенно говоря, я предпочел бы зеленый лист "Милуокской Газеты", но
мы не могли себе позволить ни пенни. Но у нас была Библия.
Мне пришелся по душе Иона. Я начал относиться к нему, как к брату. Я
даже не был уверен, хочется ли мне еще отгадать смысл моих видений. Иона
слышал голос Бога, говорящий ему: "Ступай в Ниневию!" Я раздумывал о ви-
дении, которое заставляло меня искать что-то удивительное и прекрасное.
Я начал прибегать к тем же отговоркам, что и Иона. Я думаю, каждый чело-
век имеет свою собственную Ниневию и свои собственные причины не идти
туда, куда он должен идти.
"У меня совершенно загруженый период".
"Потом, погодите. У меня сейчас другие планы".
"Почему бы не отправить Джонатана? Он выглядит безгрешным и гораздо
набожнее меня, и у него длинные волосы, и люди его слушают".
"Как только я заработаю побольше денег и разбогатею -- я пойду и
возьму город штурмом. Вот увидите".
Мы были тогда на самом дне "депрессии". Я знал об этом, потому, что
Вашингтон так нам говорил в течение трех лет. Мы постоянно слышали по
радио про какого-нибудь финансиста или бизнесмена, который бросился с
пятнадцатого этажа какого-нибудь здания, разбившись насмерть. Отец гово-
рил, что сам поступил бы подобным образом, но от голода так ослаб, что
не способен подняться настолько высоко, чтобы причинить себе хоть ка-
кой-то ущерб.
Более двух лет я не имел в кармане более двадцати пяти центов налич-
ными. Я ни разу не ходил в кино, ни разу не проехал в такси или на авто-
бусе, не съел ни стаканчика мороженого и не выпил ни одной содовой.
На обед в День Благодарения в 1932 году у нас было три цыпленка, два
ломтя черствого хлеба и имбирный кекс, который испекла матушка. Отец,
Элла и я нанесли визиты всем нашим соседям, чтобы позаимствовать необхо-
димые ингредиенты. Кекс в середке просел, потому что никому из нас не
верилось, что он находится в духовке, и мы все время заглядывали, дабы
убедиться , что он все-таки там, и весело подталкивали друг друга локтя-
ми. Отец философски заметил, что если целая страна могла впасть в деп-
рессию, то почему бы это не сделать кексу.
"Кроме того, -- сказал он, -- получилось отличное место для взбитых
сливок".
Мать начала смеяться. Из-за взбитых сливок. Отец выдоил последние
капли из банки сгущенного молока, а я сполоснул жестянку своим чаем.
Отец наточил большой разделочный нож и с преувеличенными церемониями от-
делил грудку, крылышки и ножку от первого цыпленка. Отец поднял ножку
