к себе в комнату. Это значило, что я теперь мог читать в постели с за-
пасным огнем, когда отец даст мне сигнал к "затемнению".
Я считал, что нет никаких шансов обнаружить этот огонь, потому что
пустил шнур вдоль труб, по стене, и провел прямо в кровать. Мать решила,
что я, наконец, исправился - я слышал, как она говорила отцу: "Случилось
что-то удивительное.
Уильям каждый день готовит себе постель".
Ночью я делал чудесный маленький тент из одеяла, а потом под просты-
нями и покрывалами зажигал электричество. В своем вигваме я мог читать,
сколько душе угодно. Отец не мог увидеть, даже если входил прямо в ком-
нату, что он часто проделывал по ночам. Я прочел все, вплоть до Наума и
пророчеств насчет "последних дней", когда повозки побегут быстро, как
автомобили, и будут с фарами, и движение станет таким затруднительным,
что машины будут толкать друг друга на улицах, точь-в-точь как на
Майн-стрит, когда там играет оркестр. Это волновало и пугало.
Однажды ночью я погрузился в Новый Завет, и первыми словами, попавши-
мися мне на глаза, были: " ... и его лицо сияло как солнце, и одежды его
были белы, как свет".
Это был мой сияющий человек! Я издал вопль, подскочил в постели и
дернул свой добавочный провод так сильно, что произошло короткое замыка-
ние, и во всем доме погас свет. Я спрятал шнур и вышел в гостиную помочь
отцу, пытающемуся понять, что же такое стряслось. Я с трудом дождался
следующей ночи, чтобы вернуться к своему чтению. Я сосредоточенно изучал
текст. Чем дольше я читал, тем больше уверялся, что видел во сне Мессию.
Это был Христос. Он вернулся и ждал меня где-то. Я не сомневался в этом,
читая слова:
"Я ухожу, но вернусь снова".
"Вы увидите Сына Человеческого, грядущего во славе Отца".
"Когда ОН, Дух Истины, придет, он поведет вас к Истине".
Это было то, что надо!
Я понимал, что если соприкоснусь с Духом Истины, он приведет меня к
разгадке моего видения. На следующее же утро я спросил отца, где может
быть Дух Истины.
Отец опустил утреннюю газету. "Ну, - сказал он. - Одно время я думал,
что Теодор Рузвельт может быть, обладает им, или даже Тафт, но теперь я
убежден, что все политики виляют, как берега Миссиссипи. Если кто-то из
них и близок к истине, так это только Вудро Вильсон".
"Я имею в виду Дух Истины в Библии", - объяснил я.
"Ты звала меня, Этель?" - закричал отец, оставляя на своей тарелке
два весьма неплохих яйца, которые я и съел.
Я читал под своим тентом в необыкновенном покое и безопасности целую
неделю. Я старался найти в Библии побольше о сияющем белом образе. А по-
том пришла ночь большого взрыва. Это был понедельник. Я это запомнил,
потому что моя учительница, мисс Поппенбург, задержала меня после школы
и заставила написать на доске двести раз: "Я не должен приходить в школу
с живыми лягушатами в кармане".
Я только что вернулся к Давиду и Голиафу. Это была великая битва, и я
был так заинтересован, кто же окажется побежденным, что не услышал, как
в комнату тихо проскользнул отец и подошел к самой кровати. Обычно вся-
кий раз, когда отец наступал на расшатанную доску в коридоре, я выключал
свет. Но отец поступил очень нечестно. Он приколотил скрипящую доску,
так что я ничего не услышал, когда он проник в мою комнату.
Я был так огорчен тем, что Давид не попал в Голиафа из пращи, что не
слышал, как отец приблизился к краю кровати. Отец же, заглянув в мою
комнату, удивился, что за странное зарево исходит из-под одеяла. А я был
беспечен. Потом отец медленно приподнял край одеяла и уставился на меня.
Давид как раз готовился напасть на гиганта Голиафа. Разумеется, я не по-
нял, что это лицо отца. Я не рассчитывал увидеть его здесь. Я даже не
смотрел на него, когда он сказал: "Ну?" Его глаза глядели так яростно,
что я решил, будто это и есть Голиаф. Я швырнул книгу, завизжал и, как
Давид, выстрелил из своей пращи. Я махнул проводом и стукнул отца прямо
между глаз шестидесятиваттной лампочкой.
Получился громкий взрыв. Отец закричал, пытаясь схватить меня, вце-
пился в постельное белье, и, накрывшись им с головой, упал на пол.
Элла появилась на сцене первой. Она услышала взрыв и примчалась. Она
начала истерично плясать около дверей.
"Он застрелил его! Он застрелил его! Отец застрелил Уильяма нас-
мерть!" Мать бегом спустилась в гостиную. Она зажгла свет в спальне и
увидела меня, съежившегося от страха, у стены, на дальнем краю кровати.
Отец все еще пытался пробить себе путь из одеял. Следующие минуты были
очень мучительны. В особенности, когда мать распутала отца, и он пополз
по полу ко мне. Отец обвинил меня в намеренной попытке ослепить его.
"Я думал, что ты Голиаф", - сказал я.
Глазами он стал похож на циклопа. Мать охладила его пыл, и вместе с
Эллой они помогли ему вытащить стеклянные осколки из волос и бровей.
"Я только хотел изучить, что написано в Библии", - сказал я матери,
пытаясь привлечь ее на свою сторону.
"Тогда ступай и спроси отца Хогана", - заорал отец. "Я за это плачу
церкви.
Пусть отрабатывает деньги".
"Однажды я отправлюсь бродить по свету и расскажу людям о Боге. Как я
смогу это сделать, если не буду учиться?" "Учись днем, дорогой", - посо-
ветовала мать. - "Это сохранит тебе здоровье и уменьшит счет на свет".
Отец сказал матери, что готов немедленно оплатить мое кругосветное
путешествие, если я отправлюсь уже утром.
Потом он взял с меня торжественное обещание под мое слово чести, под
страшную клятву, под риск лишиться нового футбольного мяча, что я никог-
да - если хочу остаться его сыном, есть его хлеб, жить под его крышей -
не буду включать электричество, чтобы читать в постели, никогда, никог-
да; я принял его условия.
Элла была разочарована. "Я думала, он его застрелил", - сказала она.
Отец взял с меня обещание еще дважды, прежде чем ушел. Потом он про-
демонстрировал свое доверие ко мне, сняв мой добавочный шнур с чердака;
сошел вниз и вынул предохранитель из распределительного щитка. И еще по-
весил на него замок.
Освещение в моей комнате было на одном предохранителе вместе с кухон-
ным, так что, когда вся компания собралась на следующий вечер играть в
карты и есть сандвичи, отцу пришлось спуститься вниз, чтобы открыть щи-
ток. Только он потерял ключ. Поэтому он взял ножовку у отца Сафида Фил-
липса, пошел и распилил замок.
Шум был пронзительный и неприятный. Так об этом рассказывали. Я не
знаю. Я был занят тем, что держал обещание, данное отцу - ни в коем слу-
чае не включать электричества, чтобы читать в постели. Я не слышал пиле-
ния, потому что отправился в постель читать о своем "сияющем человеке".
Я читал под одеялом при свете отцовского карманного фонарика.
Г Л А В А 6. ПРИДИТЕ ВСЕ БАНДИТЫ!
Через несколько лет мы переехали в Кросби, штат Миннесота. Дед был
против того, чтобы мы уезжали. Он сказал, что Кросби такой маленький,
что даже сельдерей там должен стоять дыбом, чтобы не вылезать за городс-
кую черту.
К Рождеству мы все впали в уныние. Отец заявил, что для семьи из шес-
ти человек слишком накладно ехать назад к деду. Мать с ним согласилась,
но все же продолжала укладывать чемоданы. Отец было пытался настоять на
своем, но в конце концов обнаружил, что уже стоит на платформе Нор-
тен-Пасифик, направляясь к деду.
Дед взял меня за покупками в тот же самый день, как мы приехали. Два
дня шел снег, и я понял, что будет замечательное белое Рождество. Мы по-
ехали в центр города в санях, запряженных Бьюти, из ноздрей которой, как
два гейзера, валил пар. Дед был круглым, как яблоко, и весьма румяным.
Все лицо его было в веселых морщинках, каждая из которых изгибалась на
свой лад, когда он смеялся. Дядя Клифф говорил, что дед - это самолетный
мотор, приделанный к велосипеду. Мне всегда казалось, что дед встает еще
затемно, и, поддев на виллы, поднимает солнце. Он любил распевать во все
горло, подъезжая на повозке или в санях прямо к кухонной двери, чтобы я
мог разгружать бакалею, не выходя наружу, через окно.
Когда собиралось общество "Женская Помощь", он пел особенно громко.
Он любил шокировать их.
Деду было около семидесяти, но если ты спрашивал, в каком смысле
"около", он отвечал, что это не твое дело. "Кроме того, говорил он дове-
рительно, вставая раньше солнца, используя каждую минуту дня, усердно
работая до ночи и ложась в постель, когда все только идут с полей, я на
самом деле прожил не семьдесят, а сто сорок лет. Это и есть мой воз-
раст".
У деда было больное сердце - еще с той поры, как ему исполнилось
двадцать лет.
Когда он черпал лишнюю добрую порцию жирной подливы, бабушка говори-
ла: "Вспомни, что доктор говорил тебе о твоем сердце, Мэл".
Дед уплетал и демонстративно захватывал еще одну полную ложку. "Док-
тора! Я пережил их уже троих, и с этой молодой клистирной трубкой будет
то же самое".
Если кто-нибудь неодобрительно смотрел на него, пока он угощался оче-
редной свиной отбивной, он смеялся и говорил: "Не стоит хмуриться. Я ем,
что мне нравится. Если я умру, так умру, но я не умру голодным".
Дед повернул ко мне и сказал: "Сынок, не связывайся с докторами, пока
ты в трезвой памяти. Все они думают об одном - резать, резать, резать".
"Да, дедушка".
"У меня пока все на месте, чем наградил меня добрый Господь, но не
было ни одного из них, кто бы не пытался отхватить от меня что-нибудь с
помощью ножа".
"Ешь свой обед, Мэл", - посоветовала бабушка. Она была прооперирована
четырежды и гордилась этим.
"Не отклоняйся от темы, Бесс, - сказал дед. - В тебе уже больше но-
жей, чем в ящике со столовым серебром, а каждая испорченная штука, кото-
рую они вынули, были лучше новой".
"Перестань!" "Доктора! - шепотом проворчал дед. - Тебе еще нет и не-
дели от роду, как они вынимают свои ножи, чтобы отхватить конец твоего
."..
"Мэл!" "Это факт. И если бы я тогда был способен говорить, они никог-
да не заполучили бы этого".
Иногда дед играл со мной в крибэдж. Он жульничал. Он говорил, что де-
лает это потому, что я слишком хороший игрок, и он просто уравнивает си-
лы. Временами он вынимал свой альбом с фотографиями и показывал мне в
нем скаковых лошадей. Это я любил больше всего. Он только что приобрел
двух новых рысаков - лощеного вороного иноходца по имени Тропикал и
крупного гнедого рысака Дакара.
"Этот Дакар сможет обойти Дэна Пэтча", - сказал он мне.
Дед каждый год участвовал на своих лошадях в гонках на Миннесотских
ярмарках. Я всегда сопровождал его. Самым замечательным был год, когда
он выиграл на Дакаре золотую медаль. Не упоминая уже о деньгах, говорил
он мне. Служащие ипподрома ежегодно уверяли деда, что он слишком стар,
чтобы участвовать в гонках на двуколках. Они предлагали, чтобы он позво-
лил своему сыну Клиффорду участвовать в гонках новичков. Дяде Клиффу бы-
ло тридцать пять. Дед сказал: "Нечего молокососам участвовать в гонках
на моих лошадях. Они нуждаются в опытной руке".
Распорядители неохотно записывали его, но предупреждали, что он
участвует в скачках последний год, ради его же блага, слишком он стар.
Когда дед проезжал на Дакаре мимо трибун по направлению к месту старта,
толпа издавала необыкновенный рев.
"Как вам это нравится? - говорили все. - Рип-Ван-Винкль вернулся и на
этот год!"
Дед выглядел замечательно в своем зелено-белом шелковом одеянии. Ты
никогда бы не догадался, что у забора он оставил свои костыли, и ему по-
могли сесть в коляску. Дакара он содержал в удивительной форме, но за
несколько дней до гонок он переставал Дакара чистить и скрести и совсем
не заботился о его внешнем виде.
Дакар выглядел неважно. Чем хуже он выглядел, тем громче смеялся дед.
"Бедный старина Сэм Кларк, - говорил он. - Этот жалкий гнедой будет
