Роберт СИЛВЕРБЕРГ
НОЧНЫЕ КРЫЛЬЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Роум - город на семи холмах. Говорят, что в одном из ранних циклов он
был столицей. Я не знаю, ибо мое ремесло - наблюдать, а не запоминать, но
когда я впервые бросил взгляд на Роум, подходя к нему в сумерках с юга, то
понял, что в былые времена он действительно мог иметь громадное значение.
Даже теперь это огромный город с многотысячным населением.
Его прекрасные башни резко выделялись на фоне сумерек. Подобно
маленьким вспышкам мигали огоньки. Небо слева полыхало немыслимым
великолепием: солнце покидало свои владения. Развевающиеся лазурные,
фиолетовые и малиновые полотнища сталкивались и смешивались друг с другом
в ночном танце, который предвещал темноту. Справа от меня ночь уже пришла.
Я попытался отыскать семь холмов и сбился, но все же знал, что это великий
Роум, к которому ведут все дороги, и я почувствовал благоговение и
глубокое уважение к творению наших ушедших отцов.
Мы остановились возле длинной прямой дороги, глядя на Роум. Я сказал:
- Это хороший город. Мы найдем там работу.
Рядом вздрогнули ажурные крылья Эвлюэллы.
- И пищу? - спросила она высоким, похожим на звук флейты, голосом. -
И кров? И вино?
- И пищу, и кров, и вино, - сказал я. - Все, что пожелаем.
- Сколько нам еще идти, Наблюдатель? - поинтересовалась она.
- Два дня. Три ночи.
- Если бы я полетела, это было бы намного быстрей.
- Для тебя, - сказал я. - Ты бы оставила нас далеко позади и никогда
больше не увидела. Ты хочешь этого?
Она подошла ко мне и погладила грубую ткань моего рукава, а потом
прижалась ко мне, как ласковый котенок. Крылья ее развернулись двумя
большими газовыми полотнищами, сквозь которые был виден закат и вечерние
огни: размытые, дрожащие, зовущие. Я почувствовал полуночный аромат ее
волос. Я обнял и прижал к себе тонкое мальчишеское тело.
Она произнесла:
- Ты знаешь мое желание - следовать за тобой всюду, Наблюдатель.
Всюду!
- Я знаю, Эвлюэлла. Мы все-таки будем счастливыми, - сказал я и еще
крепче обнял ее.
- Мы пойдем в Роум прямо сейчас?
- Я думаю, надо подождать Гормона, - ответил я, покачав головой. - Он
скоро кончит свои изыскания. - Я не хотел говорить ей о своих тревогах.
Она еще ребенок. Ей всего лишь семнадцать весен. Что знала она о тревогах
и годах? А я стар. Не так, конечно, как Роум, но все же достаточно стар.
- Пока мы ждем, - сказала она, - можно мне полетать?
- Ну конечно.
Я присел возле тележки и погрел руки у пульсирующего генератора, пока
Эвлюэлла готовилась летать. Прежде всего она скинула одежду, ибо крылья ее
были слишком слабы, и она не могла поднять дополнительный вес. Она быстро
сбросила с ног стеклянные пузыри, освободилась от малинового жакета и
мягких меховых туфелек. Угасающий свет на западе скользнул по ее изящной
фигурке. Как и у всех Воздухоплавателей, у нее не было излишних
выпуклостей: ее груди были небольшими бугорками, ягодицы - плоскими, а
бедра - такими узкими, что когда она стояла, казались, шириной всего
несколько дюймов. Весила ли она больше квинтала? Сомневаюсь. Глядя на нее,
я чувствовал себя вызывающим отвращение великаном, а ведь я не такой уж и
крупный мужчина.
Она опустилась на колени у края дороги и склонила голову к земле,
произнося ритуальные слова, которые говорят все Воздухоплаватели перед
полетом. Она стояла спиной ко мне. Ее тонкие крылья трепетали, наполняясь
жизнью, вздымались, словно развевающийся на ветру плащ. Я не мог понять,
как эти крылья могли поднять даже такое легонькое тело, как тело Эвлюэллы.
Они не были крыльями ястреба, они были крыльями бабочки, все в тонких
прожилках, прозрачные, испещренные тут и там эбеновыми, бирюзовыми и алыми
пятнами пигмента. Прозрачные связки соединяли их с плоскими пучками
мускулов ниже острых лопаток, но вот чего у нее не было, так это массивной
килевой кости, присущей всем крылатым существам, и необходимых для полета
мощных мускулов. Да, я знал, что Воздухоплаватели используют для полета не
только мускулы, что в их обучение входят и мистические дисциплины. Пусть
так, но я, входящий в Союз Наблюдателей, скептически относился к
таинственным союзам.
Эвлюэлла умолкла. Она поднялась, поймала крыльями ветер и взмыла на
несколько футов. Осталась на этой высоте между небом и землей, а крылья ее
бешено взбивали воздух. Ночь еще не совсем наступила, а крылья Эвлюэллы
были ночными крыльями. Днем она вообще не смогла бы полететь, ибо
чудовищное давление солнечных лучей моментально отбросили бы ее наземь.
Сейчас, посредине между вечером и ночью, было не самое лучшее время для
полета. Я видел, как остатки света погнали ее на восток. Ее руки молотили
воздух, словно помогая крыльям. Ее маленькое заострившееся личико
сосредоточенно застыло: на тонких губах были слова ее союза. Она сложилась
пополам, потом резко выпрямилась, стала медленно поворачиваться и вдруг
сразу взлетела в горизонтальном положении, а крылья ее продолжали
работать. Ну же, Эвлюэлла! Ну!
Она вдруг оказалась в вышине, словно одной только своей волей
победила блистающий еще в небе свет.
Я с удовольствием глядел на ее обнаженную фигуру, белеющую в ночном
небе. Я видел ее отчетливо, ибо глаза Наблюдателя зорки. Она уже была на
высоте пяти ее ростов, и крылья распахнулись во всю ширь, затмевая башни
Роума. Она помахала мне. Я послал ей поцелуй и слова любви. Наблюдатели не
женятся, не бывает у них и искусственно выращенных детей, но Эвлюэлла была
мне словно дочь, и я гордился ее полетом. Мы странствовали вместе всего
лишь год с тех пор, как встретились в Эгапте, но у меня было такое
чувство, что я знал ее всю долгую жизнь. От нее ко мне поступали новые
силы. Я не знаю, что именно. Спокойствие? Знание? Череда тех дней, когда
ее не было на свете? Я надеялся только, что она любит меня так же, как я
люблю ее.
Она была уже высоко в небе, кружилась, парила, планировала,
выделывала пируэты, танцевала... Ее длинные черные волосы готовы были
оторваться от головы. Ее тело казалось случайным придатком к этим огромным
крыльям, которые переливались, блестели и трепетали в ночи. Она взмыла еще
выше, наслаждаясь тем, что вырвалась из плена земного тяготения, заставляя
меня все более чувствовать мою прикованность к земле, и вдруг резко, как
тоненькая ракета, метнулась в сторону Роума. Я видел ее босые ноги,
кончики крыльев; и вот уже не мог разглядеть ничего.
Я вздохнул, засунул руки под мышки, чтобы согреться. Как так
получилось, что я чувствовал зимний холод, а девочка Эвлюэлла могла
совершенно раздетой парить в воздухе?
Шел двенадцатый, из двадцати, час, и это было время для моего
наблюдения. Я подошел к тележке, открыл футляры и приготовил инструменты.
Некоторые цифры пожелтели и поблекли; стрелки индикаторов потеряли
люминесцентное покрытие; пятна морской соли испещряли футляры изнутри -
память о том времени, когда в Земном океане на меня напали пираты.
Истертые и потрескавшиеся рычажки и переключатели привычно поворачивались
под моими руками, когда я начал подготовку. Первые молитвы - о свободном
от посторонних мыслей и готовом воспринимать мозге; затем - о родстве со
всеми инструментами; еще одна - о внимательном наблюдении, поиске врагов
человека среди звездного неба. Таково мое умение, мое ремесло. Я
поворачивал рукоятки и нажимал кнопки, выбрасывая из головы все мысли,
готовя себя к превращению в продолжение моих инструментов.
Я почти переступил порог и находился в первой фазе наблюдения, когда
глубокий звучный голос позади меня спросил:
- Ну, Наблюдатель, как дела?
2
Я привалился к тележке. Нельзя так резко отвлекать человека от
работы. Это всегда болезненно. На мгновение в мое сердце впились когти.
Лицо стало горячим: глаза ничего не видели, рот наполнился слюной. Я со
всей возможной поспешностью предпринял защитные меры, чтобы замедлить
метаболизм и отключиться от своих инструментов. Я обернулся, насколько
можно скрывая дрожь.
Гормон, третий член нашей маленькой компании, стоял, весело скалясь,
и смотрел на мое недовольство. Я не мог сердиться на него. Не следует
сердиться на несоюзных, что бы ни произошло.
Я с усилием произнес сквозь сжатые губы:
- Твои изыскания увенчались успехом?
- И большим. Где Эвлюэлла?
Я показал вверх. Гормон кивнул.
- Ну, что ты обнаружил? - спросил я.
- Этот город, несомненно, Роум.
- Никто в этом и не сомневался.
- Я сомневался. Но теперь у меня есть подтверждения.
- Да?
- В кошеле. Погляди.
Он извлек из-под туники свой кошель, поставил его на землю рядом со
мной, раскрыл настолько, чтобы туда могла пролезть рука. Бормоча что-то
себе под нос, он начал вытаскивать нечто тяжелое из его нутра, нечто из
белого камня: длинный мраморный цилиндр, как я теперь видел, длинный и
изъеденный временем.
- Из храма императорского Роума! - восхищенно воскликнул он.
- Не надо было брать его оттуда.
- Погоди! - закричал он и снова сунул руку в кошель. Он вытащил
полную пригоршню круглых металлических пластинок и со звоном высыпал их к
моим ногам. - Монеты! Деньги! Погляди на них, Наблюдатель! Лица царей!
- Кого?
- Древних завоевателей. Разве ты не знаешь историю минувших веков?
Я с удивлением взглянул на него.
- Ты говоришь, что не входишь ни в один союз, Гормон. А не может быть
так, что ты - Летописец и скрываешь это от меня?
- Погляди на мое лицо, Наблюдатель. Могу ли я принадлежать к
какому-нибудь союзу? Разве Измененного туда возьмут?
- Пожалуй, - сказал я, оглядывая его золотистые волосы, толстую
восковую кожу, багрово-красные глаза, щербатый рот. Гормон был вскормлен
гератогенетическими лекарствами. Это был урод, прекрасный в своем роде, но
все-таки урод. Измененный, вне человеческих законов и обычаев Третьего
Цикла Цивилизации. У Измененных не было даже своего союза.
- Тут есть кое-что, - сказал Гормон. Кошель был невероятно
вместительным, в его серый морщинистый зев мог при необходимости войти
целый мир, и в то же время он был размером с руку, не больше. Гормон
достал оттуда части механизмов, катушки с записями, угловатые предметы из
коричневого металла, которые могли быть старинными инструментами, три
квадратика сверкающего стекла, пять обрывков бумаги (БУМАГИ!) и еще целую
кучу разных старинных вещей.
- Видишь, - сказал он. - Плодотворная прогулка, Наблюдатель. И все
это собрано не просто так. Каждая вещица записана, снабжена этикеткой:
пласт, возраст, местонахождение. Здесь у нас десять тысячелетий Роума.
- А стоило ли брать эти вещи? - спросил я с сомнением.
- Почему бы и нет? Кто их хватится? Кто в наше время заботится о
прошлом?
- Летописцы.
- Для их работы не нужны предметы.
- Но зачем тебе это нужно?
- Меня интересует прошлое, Наблюдатель. Я несоюзный, и я увлекаюсь
наукой. Что тут такого? Разве урод не может искать знания?
- Конечно, конечно. Ищи, если хочешь. Заполняй свое время. Это Роум.
На восходе мы отправимся. Я надеюсь найти там работу.
- У тебя могут быть затруднения.
- Почему это?
- В Роуме сейчас полно Наблюдателей, можешь не сомневаться. Вряд ли
будет большая нужда в твоих услугах.
- Я буду искать милости Принца Роума, - сказал я.
- Принц Роума - холодный, тяжелый и жестокий человек.
