вручил ему плату.
- Какого бога вы хотели бы выбрать? - начал он.
- Бога, покровительствующего путешественникам, - ответил я. (Должен
заметить, что у нас не принято называть вслух имена богов).
Он зажег свечу соответствующего цвета - розового - и поставил ее
перед зеркалом. Считалось, что благодаря этому действию выбранный бог
услышит мои слова.
- Узри лицо свое! - сказал исповедник. - Смотри глазами в свои глаза.
Я посмотрел в зеркало. Поскольку мы остерегаемся заразить тщеславием
наши души, смотреть в зеркало принято только в церковных стенах.
- Открой теперь свою душу, - скомандовал священник. - Пусть твои
печали и горести, похотливые помыслы и неосуществленные мечты выйдут
наружу.
- Сын септарха - вот кто покидает свою родную землю... - начал я, и
тотчас исповедник стал весь внимание, заинтригованный моим сообщением. И
хотя я не отводил глаз от зеркала, догадывался, что он украдкой пытается
взглянуть на контракт и узнать, кто же его подписал.
- Страх перед братом, - продолжал я, - вынуждает его отправиться из
отчего дома, но, хотя он добровольно уходит, душа его полна печали.
Еще некоторое время я продолжал высказываться в том же духе.
Исповедник вставлял обычные реплики каждый раз, когда я запинался, помогая
моим словесным потугам, как опытная повитуха, владеющая всеми тонкостями
своего ремесла. Вскоре уже не было необходимости в подобном акушерстве,
потому что слова из меня хлынули подобно потоку. Я беззастенчиво
рассказывал о вожделении к названой сестре, охватившем меня в ее объятиях.
Я поведал о том, насколько близко был от той опасной черты, за которой
начиналась ложь септарху. Я сознался, что не собираюсь присутствовать на
свадьбе своего брата Стиррона, хотя и знаю, что тем самым причиню ему
огромную боль. Я признался, в нескольких мелких грехах, продиктованных
боязнью потерять самоуважение. Такой грех ежедневно совершает любой житель
Борсена.
Исповедник слушал.
Мы платим им, чтобы они терпеливо слушали, пока мы не выговоримся
полностью и не почувствуем себя лучше. Таково наше священное причастие. Мы
подымаем из грязи этих жаб, сажаем их в церковь и покупаем своими деньгами
их терпение. Заветом разрешается говорить исповеднику что угодно, даже
бессмысленную чушь. Его не смутишь постыдными словами и поступками,
признаниями в грязных намерениях и осуществленных преступлениях. Мы
никогда не посмели бы сказать названому брату то, что говорим исповеднику,
связав его контрактными обязательствами и купив его терпение и
снисходительность. У нас нет нужды беспокоиться ни о том, что он о нас
думает, ни о том, был бы ли он счастливее, если б занимался чем-нибудь
другим. Было время, когда я считал справедливым и этичным существование
определенных лиц, призванных избавлять сердца людей от тяжкой боли. Многое
пришлось пережить, прежде чем я осознал, что открывать свою душу
исповеднику едва ли не то же самое, что удовлетворять плотское желание
собственной рукой. Как в любви есть проявление чистоты и возвышенности,
так и для обнажения души существуют более благородные способы.
Но тогда, стоя на коленях перед зеркалом, я получал исцеление,
единственно возможное за деньги. В мерцающем свете свеч душа моя как бы
отделялась от плоти. Исповедник был просто неким пятном в темноте,
существование которого не имело никакого значения.
Теперь я говорил непосредственно с богом путешественников, который
должен исцелить меня и провести по избранному мною пути. Я верил, что так
оно и будет. Не скажу, что я воображал себе буквально какую-то обитель,
где божества только и дожидаются нашего зова о помощи, но и абстрактное,
метафизическое понимание нашей религии мне было неведомо. Возможность
прямого общения с богом мне казалась столь же реальной, как и моя правая
рука.
Поток моих слов иссяк, и исповедник не сделал ни единой попытки
помочь ему возобновиться. Он прошептал слова отпущения грехов и
отвернулся. Все кончилось. Я почувствовал, что очистился, что с души моей
сошли муть и шлак. Изумительная патетика этого момента была столь
впечатляющей, что я едва ли осознавал окружающие меня грязь и запустение.
Исповедальня стала волшебным местом, а исповедник озарился божественной
красотой.
- Подымитесь, - произнес он, подталкивая меня носком своей сандалии.
- Можете отправляться в свое путешествие.
Звук его надтреснутого голоса погубил все очарование. Я встал и пока
тряс головой, как бы не веря во вновь обретенную легкость мышления,
исповедник стал потихоньку выталкивать меня. Он уже больше не боялся меня,
этот уродливый человечек. Не боялся, даже несмотря на то, что я - сын
септарха, а силы моей хватило бы убить его одним движением руки. Зная о
моей трусости, о запретном вожделении к Халум, о всем том низком, что было
в моей душе, он, при всем своем ничтожестве, почувствовал ко мне
пренебрежение. Ни один человек, только что исповедавшийся, не может уже
пугать своего исповедника.
Когда я вышел на улицу, дождь лил сильнее. Ноим, нахмурившись, сидел
в кабине, прижавшись лбом к рулевому рычагу. Он поднял глаза и похлопал по
запястью, давая понять, что я слишком много времени уделил пустякам.
- Почувствовал себя лучше, когда твой пузырь стал пустым? -
саркастически заметил он.
- Что? - не понял я.
- Хотел спросить, как ты себя чувствуешь, когда твой душевный пузырь
стал пустым, - засмеялся Ноим.
- Не кажется ли тебе, Ноим, что это довольно-таки непристойная фраза,
- обиделся я.
- Когда терпение испытывается слишком долго, невольно можно стать
богохульником.
Он надавил на стартер, и мы покатили дальше. Вскоре мы уже были у
древних стен Саллы. Четверо угрюмых стражников, стоящих у ворот, над
которыми возвышалась сторожевая башня (кстати, ворота эти назывались
Воротами Глина), не удостоили нас своим вниманием.
Ноим проехал через ворота мимо плаката, приглашающего нас на Главное
Шоссе Саллы. Окрестности Саллы быстро исчезли из виду. Мы устремились на
север, в Глин.
13
Главное Шоссе Саллы проходит через наши лучшие сельскохозяйственные
районы, богатую и плодородную равнину Нанд, которая каждую весну
покрывается слоем земли, безжалостно смытой в районах Западной Саллы
вспучившимися от селевых потоков ручьями и горными реками. Из-за
попустительства септарха округа Нанд, печально знаменитого скряги, Главное
Шоссе содержится в отвратительном состоянии. Так что, как шутя
предсказывала Халум, мы едва не захлебнулись в грязи. Для нас было благом,
когда равнина Нанд закончилась и мы очутились в Средней Салле, где почва
представляет собой смесь камней и песка, и народ питается сорной травой и
тем, что удается выловить в море. Краулеры - весьма необычное зрелище в
Северной Салле. Дважды нас забрасывали камнями голодные и злые жители,
которые воспринимали как личное оскорбление стремительную езду на машинах
по их несчастной земле. Но, во всяком случае, дорога здесь была свободна
от грязи.
Войска отца Ноима располагались в самой дальней части Северной Саллы,
на более низком берегу реки Хаш - самой величественной из рек материка
Велада. Она берет свое начало из сотни мелких ручьев, стекающих с
восточных склонов горной гряды Хаштор в северной части Западной Саллы. Эти
ручьи сливаются среди холмов в быстрый поток, пенящийся и бурлящий,
который врывается в узкий гранитный каньон, образуя в нем каскад из шести
водопадов. Вырываясь на равнинные просторы, Хаш течет более спокойно на
северо-восток, становясь все шире и шире и раскидываясь, в конце концов,
поистине величаво: его могучая дельта прорезается восемью впадающими в
океан рукавами. Быстрая западная часть Хаша является границей между Саллой
и Глином. Спокойное восточное русло отделяет Глин от Крелла.
По всей своей длине великая река не имеет мостов. Казалось бы, нет
особой нужды строить укрепления по ее берегам для защиты от набегов с
противоположного берега. Однако много раз за историю существования Саллы
воинственные жители Глина пересекали на лодках Хаш, и неоднократно
вооруженные отряды из Саллы отправлялись опустошать Глин. Взаимоотношения
между Глином и Креллом сложились ничуть не счастливее. Поэтому вдоль всего
Хаша устроены военные форты и генералы, подобно Луинну Кондориту, проводят
всю свою жизнь, вглядываясь в окутывающий реку туман, чтобы своевременно
засечь появление неприятеля.
В лагере отца Ноима я сделал небольшую остановку. Генерал Кондорит
совсем не похож на Ноима. Лицо этого крупного мужчины, изборожденное
морщинами, напоминало контурную карту каменистой Северной Саллы. За те
пятнадцать лет, что он провел здесь, не было ни одной существенной стычки
вдоль охраняемой им границы, и, мне кажется, эта невольная праздность
охладила его душу. Он говорил мало, часто хмурился, отзывался на все
горьким ворчаньем и быстро уходил от разговора, погружаясь в задумчивость.
Должно быть, он мечтал о войнах. Без сомнения, всякий раз, когда он глядел
на реку, ему хотелось, чтобы на ней показались плоты с вооруженными людьми
из Глина. Поскольку патрульную службу несли и на берегу, принадлежащем
Глину, удивительно, что пограничникам удавалось преодолевать искушение
нарушить границу просто так, от скуки, тем самым втянув наши государства в
бессмысленный конфликт.
Здесь нам было откровенно скучно. Даже Ноиму, испытывающему
естественную сыновнюю привязанность к отцу, не о чем было говорить с ним,
а для меня генерал был просто чужим человеком.
Я сказал Стиррону, что буду у Луинна Кондорита до первого снега, и не
собирался нарушать данное ему слово. Но, к счастью, оставаться здесь
пришлось совсем недолго. На севере зима приходит рано. На пятый день
нашего пребывания в гостях у генерала в воздухе закружились первые
снежинки, что освободило меня от наложенного на себя обета.
В трех местах между пристанями, если, конечно, не велись военные
действия, ходили паромы, связывающие Саллу с Глином. И вот в одно хмурое
утро Ноим подвез меня к одному из причалов. Мы торжественно обнялись и
стали прощаться. Я обещал незамедлительно сообщить свой адрес в Глине,
чтобы он мог держать меня в курсе событий, происходящих в Салле. Он обещал
присмотреть и за Халум. Мы с неопределенностью говорили о том, когда все
трое сможем встретиться. Возможно, они навестят меня в Глине в следующем
году, а может быть, мы вместе отправимся на лето в Маннеран. Однако в
голосах наших не было уверенности, когда мы обсуждали этих планы.
- Этот день разлуки не должен был бы наступить никогда, - заметил
Ноим с горечью.
- Но ведь разлука ведет к встречам, - беспечно ответил я.
- Ты бы, наверное, все-таки мог прийти к некоторому взаимопониманию
со своим братом, Кинналл...
- На это никогда не было надежды!
- Стиррон с теплотой говорил всегда о тебе. Что, он не был искренним?
- Сейчас-то он искренен, да. Но пройдет совсем немного времени, и
сначала для него станет неудобным, что брат живет рядом с ним, а затем и
вовсе невозможным. Септарх спит лучше, когда поблизости нет потенциального
соперника, связанного с ним кровными царственными узами.
Паром позвал меня воем сирены.
Я схватил руку Ноима, и мы распрощались окончательно. Последними
моими словами были:
- Когда увидишь септарха, скажи ему, что брат очень любит его.
Я взошел на паром.
Через реку переехали очень быстро. Прошло меньше часа, а я уже стоял
на чужой для меня земле Глина. Иммиграционные власти сначала обращались со
